В таких случаях подруги ее прикрывали, обманывая родителей. Поэтому Кира пошла домой, полагая, что Грета повела себя как плохая девочка и замутила с каким-нибудь парнем. Это было не похоже на Грету, но ничего не значило – с кем не бывает.
• На следующее утро Кира опять позвонила Грете, но наткнулась на автоответчик; сообщения в социальных сетях оставались непрочитанными. Однако Кира по-прежнему не волновалась, рассудив, что Грета вырубилась пьяной в чьем-то доме, а телефон разрядился.
• В полдень Лиз попыталась связаться с Гретой, чтобы забрать ее домой. Не дозвонившись, она набрала Киру, которая, следуя «девичьему кодексу», сказала неправду, спасая Грету от неприятностей: Грета, мол, поздно проснулась, а сейчас принимает душ. Лиз предупредила, что приедет к двум, чтобы успеть забрать дочь до воскресного обеда. Вот тогда Кира начала паниковать: если Грета не объявится, все узнают, что Кира солгала. Она отправила сообщение в наш общий чат, наверно надеясь, что Грета провела ночь с Дионом или с Гвином. Что было, конечно, в высшей степени маловероятно.
• Примерно в то же время мужчина из Трегарта отправился на утреннюю воскресную пробежку. Он завернул на набережную Огвена и бежал вверх по течению к карьеру, пока не остановился на гребне холма, чтобы перевести дыхание. С того места открывается прекрасный вид на озеро, так что мужчина подошел к самому краю, чтобы посмотреть вниз. Затем он обернулся и заметил что-то странное среди сланцевых плит. Что-то или кого-то. Он ринулся вперед, полагая, что может помочь, но, конечно, было слишком поздно. Грета была мертва уже несколько часов.
• Ее сумочка исчезла вместе со всем содержимым. Одежда не пострадала – Грету не изнасиловали, не было никаких следов борьбы. На голове зияла большая рана от удара тяжелым предметом. Повсюду валялись крупные куски сланца, любой из которых мог послужить орудием убийства.
• Разумеется, вызвали полицию; пока копы мчались по направлению к Бетесде, Кира обзванивала всех подряд.
• За дочерью приехал Кельвин, и Кира поневоле призналась, что понятия не имеет, где находится ее лучшая подруга, но она уверена, что с Гретой все в порядке. Скорее всего, та у кого-то в гостях и скоро должна проснуться с ужасным похмельем. Пока Кира пыталась найти оправдания для Греты, воскресную утреннюю тишину разорвали сирены полицейских машин, летевших к карьеру. Позже Кира сказала, что при одном взгляде на них лицо Кельвина «сморщилось, как бумажный пакет». Он повернулся к Кире и спросил: «С ней все будет хорошо, правда?»
• Среди немногих фактов, которыми Кира сочла нужным поделиться с полицией, было признание: этот момент на крыльце останется с ней навсегда. Слова Кельвина и отчаяние, написанное на его лице, словно предвещали надвигающийся кошмар. Именно тогда, по словам Киры, она впервые заподозрила, что случилось нечто по-настоящему ужасное.
Вот и все. Такой получился список. У меня ушел на него целый вечер. Я спрятал блокнот под матрас, чтобы мама не нашла, и каждый вечер перечитывал, пытаясь мыслить, как полицейский. Должно быть, копы предполагали, что Грета кого-то подцепила в тот вечер, или заранее договорилась о встрече, или была пьяна и по глупости ушла к карьеру одна. Возможно, они подозревали, что кто-то похитил ее и убил после того, как она отказалась с ним спать. Что-нибудь в таком роде.
Я очень надеялся, что они думали именно так.
Потому что на самом деле они ничего не понимали.
Казалось абсурдным, что полиция не в состоянии выяснить некоторые подробности.
Как они могли проглядеть тот факт, что Кельвин с дочери глаз не спускал? Иногда он будто бы ослаблял контроль – позволял ей выходить на улицу и гулять с друзьями, а потом тщательно просматривал ее телефон и историю браузера. Иногда доходило до того, что он запрещал Грете носить обтягивающую или открытую одежду, а затем покупал ей именно такие вещи.
Как от внимания копов ускользнула привычка Лиз накачиваться вином до отупения каждый вечер? О ней ходили истории, смахивающие на сюжеты дешевых романов, которые читают ради острых ощущений, или фильмов, какие не принято обсуждать.
Полиция узнала из школьных журналов, что училась Грета на пятерки, выяснила, что комнату свою она держала в чистоте, определила, какую одежду она любила носить, и даже прослушала ее музыкальный плейлист в поисках зацепок. Копы перетряхнули ее компьютер и перечитали все школьные сочинения, надеясь, что она допустила промах и выдала информацию, которая поможет следствию. Размышляя об этом, я не мог сдержать печальной улыбки. Было забавно и грустно наблюдать, как полиция пыталась отыскать правду о Грете в предметах, которые от нее остались.
Проблема старшего детектива-инспектора Дэвис заключалась в том, что ей не дано было узнать Грету, как бы она ни старалась. Настоящую Грету. Дэвис лишь находила подсказки, которые Грета ей оставила. Полиция была умна, но Грета оказалась умнее. Она так аккуратно и тщательно выбрала улики, которые потом отыщут копы, как будто…
Как будто все спланировала заранее.
– Какую песню вы бы поставили на своих похоронах?
Шел урок по религиозному воспитанию; тема – отношение религии к смерти. Его вел студент-практикант, один из тех «клевых» парней, которые хотят быть для каждого лучшим другом. Он приходил на занятия в футболках с изображениями «Нирваны» и «Рэд Хот Чили Пепперс», накинув сверху обычную рубашку. Мы позволяли ему верить в то, что он клевый, – так было проще. В сущности, славный парень, даром что жалкий подлиза. Мы не потрудились запомнить его имя.
– «Ухожу под землю»[9], – ответил кто-то, воображая, будто выдал нечто оригинальное.
Никто не засмеялся.
– Гимн Уэльса, – сказал Гвин. – Обожаю его слушать перед началом матчей.
В тот момент я об этом не подумал (такая мысль показалась бы странной), но гимн Уэльса как нельзя лучше подошел бы Гвину: все рыдают, гроб укрыт уэльским флагом, как на похоронах героя войны.
Кира назвала какую-то композицию в стиле ска[10], которую ей в детстве ставила мама. Элла выбрала что-то из репертуара Тейлор Свифт, чтобы заставить всех плакать. Мы с Дионом ничего не сказали, однако я подумал, что выбор должен остаться за мамой, поскольку она больше всех расстроится и песню придется слушать ей, а не мне. Если она выберет какую-нибудь фигню из девяностых, так тому и быть.
Мне не приходило в голову, что мама, скорее всего, умрет раньше.
Элла толкнула Грету локтем:
– А ты что выбрала?
Грета сморщила носик и покачала головой, как будто все это было ей не по душе.
– Не глупи! Я буду старая, когда умру, и музыка, которая мне сейчас нравится, давно выйдет из моды.
– Верно подмечено! – воскликнул студент, весьма довольный тем, что мы всерьез обсуждаем вопрос, имеющий отдаленную связь с темой урока. Пожалуй, он считал это великим достижением.
– Я не могу ничего выбрать, – сказала Грета, охватывая пальчиками фиолетовый блестящий карандаш, как лоза оплетает и душит дерево. – Ведь я еще не прожила свою жизнь!
Глава 6
Ненавижу похороны.
Когда я учился в седьмом классе, умерла тетушка Кэт. Помню, как в крематории Бангора викарий говорил о ней приглушенным церковным голосом, словно она была мать Тереза:
– Добрая, щедрая женщина… Всегда улыбалась, несмотря на несчастья…
Я украдкой смотрел по сторонам, размышляя, не ошиблись ли мы похоронами. Последний раз я видел тетушку Кэт около нашего дома с безумным выражением на лице и выпученными побелевшими глазами. Она вопила страшным голосом, что под ее кроватью прячутся мужчины с пилками для ногтей. Несколько часов спустя тетушку вернули на ту самую кровать, напичкав исхудавшее тело таблетками, а спустя пару дней кто-то обнаружил ее в позе эмбриона под одеялом, сжимающей в руке кухонный нож. Она умерла от страха перед монстрами, затаившимися под кроватью.
С тех пор я знал, что похороны – не более чем ритуал, приукрашенный молитвами, непонятно кому предназначенными, и редко подходят людям, для которых их устраивают.
Я не хотел идти на похороны Греты, понимая, насколько обезличенной будет церемония: множество людей, повсюду камеры и репортеры, желающие запечатлеть скорбь для очередной передачи новостей. И вообще, кому охота идти смотреть, как плачут люди? Это неуважительно.
– Не говори ерунды, – сказала мама. – Мы должны пойти.
– Зачем? Никто не заметит, что нас нет.
Я надел школьную рубашку. Был четверг, но школу закрыли до конца недели, чтобы все могли сходить на похороны и не спеша погоревать. У меня не было другой приличной рубашки. Еще я надел черный галстук, который мама купила в секонд-хенде, черные школьные брюки и туфли.
– Дело не в этом. Давай, пошли.
Мама была одета, как пять лет назад на похоронах тетушки Кэт (в этой же одежде она совершала редкие вечерние вылазки в город): черные брюки, черная рубашка, туфли на высоких каблуках (непривычная деталь) и черный пиджак, сильно поблекший от стирок. Мои брюки тоже казались скорее темно-серыми, цвета грозы.
Выглядели мы ужасно.
Поминальную службу устроили в Иерусалимской церкви на Мейн-стрит, в величественном старинном здании, высоком и массивном, построенном во времена, когда у людей была вера. Заполненная толпой в черном, церковь выглядела непривычно, странно; все говорили очень тихо, как будто любой звук мог быть расценен как неуважение к памяти усопшей. На улице у церковных дверей фотоаппараты и телекамеры фиксировали каждое движение, мельчайший признак печали. Репортеры стремились поймать в объективы симпатичных молодых девушек в слезах. Они желали видеть людей сломленными, потерявшими веру перед лицом трагедии и, разумеется, получали то, что хотели. Они не слышали о прошлом церкви, о том, какой она была раньше. Здесь мы проводили наши школьные рождественские концерты. Сюда Грета ходила в воскресную школу, когда была маленькой, чтобы узнать все о Боге, Иисусе Христе, и грехе. Поколения неверующих прихожан-тинейджеров выреза́ли свои инициалы на спинках скамей, от всего сердца веря в то, что Бога нет и никто за ними не следит.