– Керстин сегодня добрая! – удивилась Мари. – А ведь могла заставить мыть посуду вместе с остальными.
– Шутишь? – отмахнулась Гретель. – Она за тарелки беспокоится. Возле мойки и так тесно, а если мы начнем толкаться, что-нибудь обязательно разобьется.
Народ уже покидал церковный двор, а мальчишки убирали столы – таскали доски и ко́злы. Гретель увидела Гензеля и помахала ему рукой. Убедившись, что Хулда и Леонор не смотрят, он бросил доску и подбежал к сестре.
– А нас уже отпустили! – сообщила Гретель. – Как поступим дальше? Зайдем домой за родителями, а после на кладбище?
– Нет! Мама сегодня… – Гензель покосился на близнецов, – плохо себя чувствует. А папе на кладбище делать нечего.
Томас Блок не являлся коренным марбахцем. Он приехал в незнакомый городок на границе с Либкухенвальдом в поисках работы. В то время к Марбаху тянули железнодорожную ветку, и работы хватало. Когда же строительство станции завершилось, он не захотел уезжать, потому что встретил Марту – будущую мать Гензеля и Гретель. Томасу некого было навещать на кладбище Марбаха, ведь все его родственники покоились далеко отсюда, в другой провинции.
– Выходит, мы не поедем на кладбище? – уточнила Гретель.
– Не сегодня, – помотал головой Гензель. – Мама хочет навестить могилу бабушки, и просила без нее не ходить. Так что сходишь с ней завтра, если она придет в себя.
– Почему я? – удивилась Гретель. – А ты? А папа?
– Отец не станет пропускать работу. И я тоже на завтра нашел работу, представляешь?! Фрау Нойманн нужна помощь по дому, вот она и попросила преподобного прислать кого-нибудь.
Виктория Нойманн – вдова преклонных лет – являлась единственной органисткой на весь Марбах. А поскольку ни одно богослужение не обходилось без органа, преподобный поддерживал ее как мог.
– Я, Иуда Ган и еще несколько парней из нашего класса будем латать крышу, чистить камин, может, еще что-то, – сообщил Гензель. – Платят немного, но все-таки!
– Работа – это хорошо, – сказала Гретель. – Надеюсь, там не будет Курта и Йозефа.
– Не знаю… – Гензель как-то разом сдулся. – Наверное, нет – у них же есть постоянная работа, в пекарне и на железнодорожной станции…
Сестры Шепард отправились домой, а Гретель села на порог кухни и стала дожидаться Гензеля.
Тучи плыли так низко, что шпиль колокольни грозил вспороть их раздутые животы. Того и гляди пойдет дождь. «Даже хорошо, что сегодня не надо идти на кладбище, – размышляла Гретель, наблюдая, как мальчишки таскают доски. – А завтра мама, скорее всего, передумает, и мы вообще никуда не пойдем…»
Интерлюдия третья
1919 год от Рождества Христова, декабрь
Риттердорф
– Что произошло? В моей квартире еще никогда так не пахло!
Гретель увлеклась приготовлением ужина и не заметила, как в комнате появился Конрад.
– В смысле – никогда? – возмутилась девушка. – Кажется, я не первый раз готовлю!
– Не спорю, – согласился Конрад, усаживаясь на стул. – Но сегодня как-то особенно вкусно…
– Ладно уж, – смягчилась Гретель. – Сегодня же Рождество, вот я и подумала, что блюда должны быть праздничными… Ты сегодня поздно. Неужели журналисты никогда не отдыхают?
– Спрашиваешь, как жена! – рассмеялся молодой человек и высоким голосом изобразил: – «Дорогой, почему ты так поздно?! Я весь день готовила! Ты что, забыл – вообще-то сегодня Рождество!»
Гретель отставила в сторону миску с салатом, сложила руки на груди и холодно посмотрела на Конрада.
– По-твоему, так я говорю?
– Нет, конечно! Ты говоришь вот как. – Конрад откашлялся и продолжил еще более тонким голоском: – «Где ты, негодяй, всю ночь шлялся?! Я не спала, тебе салаты готовила! Только о работе своей и думаешь! Совесть где твоя, а-а?!» – На последней фразе Конрад истерично взвизгнул, и Гретель, не выдержав, засмеялась.
– Другое дело! Теперь на меня это действительно похоже!
Усмехнувшись, Конрад встал и подошел к плите. Заглянув в духовку и быстро изучив содержимое всех кастрюлек на столе, он удовлетворенно уселся обратно.
– А что… – произнес он. – Кажется, женатому мужчине не так уж плохо живется. Может, мне тоже стоит остепениться?.. Такая завидная невеста, и уже прямо у меня в доме!
– Не старайтесь, герр Ленц, – сказала Гретель, перемешивая салат. – Я и так рассказываю психотерапевту все, что знаю.
– При чем здесь это, – отмахнулся Конрад. – Я тебе о серьезных вещах говорю! На кону – ужины на ближайшие сорок лет.
– Завтраки сам будешь готовить?
– Нет. Зачем я тогда жениться буду? Завтраки, обеды, ужины – все с тебя.
– А-а, так это уже предложение? Интересно, интересно… – Гретель отставила салат и открыла духовку, где запекалась индейка. – Спешу предупредить: тебе придется наладить отношения с моим папой. Он у меня дровосек и, как понимаешь, человек суровый. В прошлый раз, когда у него просили моей руки, жених едва своей руки не лишился.
– Даже не желаю знать, что тогда произошло, – покачал головой Конрад.
– Вот и правильно, – кивнула Гретель. – К тому же что скажут твои коллеги?.. Жениться на своей свидетельнице! Скандал!
– Ну, я же не полицейский, в самом деле, – развел руками Конрад. – Да и в целом коллеги волнуют меня мало.
– Они ничто в сравнении с моим отцом?
– Типа того.
Кажется, Конраду уже надоело шутить про женитьбу, и он просто ждал, когда ужин окажется на столе. Гретель тоже понимала, что все это лишь глупая болтовня, но почему-то подобный безобидный разговор поднял ей настроение. Ставя на стол индейку, картошку и салаты, она поймала себя на мысли, как бы ей жилось в Риттердорфе.
Она бы точно не торчала целыми днями в квартире, а ходила бы на концерты и в оперу. Вместо старых платьев носила бы самые модные костюмы и раз в полгода обязательно приезжала бы в Марбах. Вот бы Ирма обзавидовалась! А еще Гретель непременно забрала бы в Риттердорф всю свою семью. Возможно, не сразу – для начала нужно договориться с мужем. Но, как известно, мудрая жена может подобрать нужные слова, чтобы убедить своего благоверного.
Гретель кинула быстрый взгляд на Конрада – ему нужны семейный уют и горячие ужины. Хозяйством Гретель занималась с детства, здесь проблем не было. А стать женой известного журналиста означало для нее перестать бедствовать и вырваться наконец из Марбаха.
– Дорогая фройляйн… – Пока Гретель накрывала на стол и размышляла о будущем, Конрад успел наполнить бокалы вином. Один из них он протянул девушке: – Позвольте же пожелать вам счастливого Нового года и веселого Рождества!..
На Рождество Артур Фонберг уезжал из столицы, поэтому со времени последнего сеанса прошла неделя. Но за это время Гретель так и не решила, как быть дальше. В прошлый раз она битый час рассказывала о дьявольской школе, но психиатр не поверил ни единому ее слову. Стоило ли придерживаться начального плана и говорить только правду? Но если она начнет подстраиваться, говорить то, что хотел услышать доктор, все попросту потеряет смысл. Сеансы превратятся в цирк. Заходя в кабинет, Гретель все еще размышляла, стоять ли ей на своем, или сочинить историю про психопата, который так напугал ее, что вся реальность в голове перемешалась.
– Здравствуйте, Гретель, – произнес Фонберг, когда девушка уселась в кресло. – В прошлый раз мы обсуждали вашу школу. Может, вы вспомнили какие-то подробности и хотите что-нибудь добавить?
– Да не особо, – пожала плечами Гретель.
– Хорошо. Как я понял из нашей беседы, учеба особой радости вам не приносила. И сегодняшнюю встречу я бы хотел посвятить чему-то более позитивному. Предлагаю поговорить о праздниках. Наверняка там, где вы жили, было что-то вроде, допустим, Рождества?
Девушка задумалась:
– Нет, Рождество там не отмечают. А последнее гулянье, на котором мне довелось побывать, – это Праздник Урожая…
– Отлично!
– …Грешных душ, – закончила Гретель.
– Вот как, гм… – сказал Фонберг, решивший было, что речь пойдет о самом обычном Празднике Урожая. – Вероятно, он чем-то отличается от известного мне праздника?
– Вероятно, – кивнула Гретель и, не выдержав, добавила: – Я могу рассказать, если вы готовы слушать и воспринимать.
Доктор, как обычно делавший по ходу разговора какие-то пометки, оторвался от блокнота и неторопливо отложил ручку в сторону.
– Так-так… Интересно. Что вы имеете в виду? – спросил он, складывая руки в замок.
– Вы считаете, что бесы – не бесы, а мои одноклассники. Что ад – не ад, а Марбах. Мы с вами говорим на разных языках.
Несколько секунд доктор изучающе смотрел на Гретель, словно не ожидая от нее такой рассудительности.
– Да. Вы правы в общих чертах. Сказать откровенно, я пока не могу разобраться, где тут правда, а где вымысел. То, что вы рассказываете, звучит действительно странно! Однако вы абсолютно убедительны и не путаетесь в деталях.
– Так вы мне верите или нет? – уточнила Гретель.
– И то и другое. По крайней мере, я вижу, что вы верите в то, что говорите. А было ли это на самом деле, для меня еще непонятно. Если вам кажется, что я давлю на вас, переспрашивая, путая, уточняя… то да – я делаю это специально, чтобы добиться правды.
Такая откровенность подкупала. До этого момента Гретель боялась, что Артур Фонберг видит в ней лишь истеричную пациентку, но, выходит, он просто пытался докопаться до истины? И если она будет рассказывать как можно больше деталей, он, возможно, поймет, что все это не выдумка.
– Доктор, вы верите в ад? – спросила Гретель.
– Не верить в ад и колдовство – ересь, – сказал Фонберг. – Вам это любой священник подтвердит. Хотя я не только верующий человек, но и ученый. Одно не противоречит другому, впрочем, я привык разграничивать эти две сферы.
– То есть теоретически я могу вас убедить своим рассказом? – спросила Гретель.
– Теоретически – да. В любом случае я прошу рассказывать вас правду, а не пытаться мне понравиться или подыгрывать. Так мы ничего не добьемся.