Гретель так и продолжала стоять, прижимая ладонь к губам, будто пыталась сдержать рвущийся наружу вопль. Она всей душой ненавидела Нильса и боялась его, но, глядя на кучку обугленных костей в клетке, не могла поверить, что все закончилось именно так. «Лучше бы он меня поймал тогда, в лесу… – подумала Гретель. – Что угодно лучше этого…»
– Так и будешь горевать над Дельбруком? – произнес Гензель. – Не знал, что вы с ним такие друзья!
Гретель посмотрела на брата, не понимая, что творится у него в голове. Гензель стоял у двери вольера, цепляясь за прутья, как пленник в историях про пиратов южных морей. При этом он выглядел возбужденным и готовым действовать, но никак не подавленным или сломленным.
– Тебе это кажется смешным? – спросила Гретель, указывая на останки Дельбрука.
– Нет. Но когда шутишь, становится не так страшно, – вполне серьезно сказал Гензель. – Попробуй, – может, и тебе поможет.
– Прости, не вижу здесь ничего забавного, – проговорила Гретель. – Нам надо было сразу убегать, как только увидели этот проклятый домик. А теперь нас поджарят заживо, как Нильса! А все потому, что ты…
– Что сделано, то сделано, – перебил ее Гензель. – Надо выбираться, пока ведьма не вернулась. А кто виноват, выясним позже.
– И как мы выберемся? Ты в клетке, а я на цепи!
– Пока ведьма не смотрела, я напихал в прорезь сливочных ирисок!
– В какую еще прорезь? – не поняла Гретель.
– В ту самую, куда входит язычок замка! Чтобы он не до конца заперся. Ну же, вспомни секретный погреб в трапезной!
Рядом по-прежнему дымились и смердели останки Нильса, но Гретель чуть ли не подпрыгнула на месте.
Это случилось год назад, на прошлый Праздник Урожая. Гензель, Гретель и еще несколько дежурных случайно узнали, где хранятся бутыли с вином для причастия. Разумеется, ведущая в погребок неприметная дверь всегда стояла под замком, если только внизу кто-то не находился. Подгадав момент, когда преподобный Дельбрук отправится за очередной бутылкой, Гензель напихал в прорезь на дверном косяке древесной смолы, так, чтобы замок не защелкнулся до конца.
Не то чтобы Гензелю и остальным очень хотелось попробовать вина. Скорее, это была маленькая месть монахиням и «святой шестерке», которые буквально загоняли дежурных. Заговорщики стащили из погреба четыре бутылки рислинга и распили их на Сыром Погосте. Гретель мало что запомнила из того вечера, разве только как ее тошнило в кусты. После этого она поклялась, что больше не прикоснется к алкоголю.
– Ты можешь открыть дверь? – спросила Гретель.
Мальчик подергал решетку.
– Нет. Замок все-таки защелкнулся, но, я надеюсь, не до конца. Надо чем-нибудь подцепить дверь!
Длина цепочки позволяла Гретель свободно перемещаться вдоль печи. Она схватила кочергу, железный совок и бросилась к вольеру. Несколько минут они с Гензелем дергали дверь, пытались отжать язычок замка, но все без толку. Трюк, который сработал в винном погребе, здесь дал осечку. Наконец Гензель и Гретель без сил опустились на пол.
– Слушай, тебе лучше заняться Дельбруком, – сказал Гензель.
От одной мысли об этом по телу Гретель прошла дрожь.
– Ты серьезно?
– Да. Не хочу смотреть, как волки будут отгрызать тебе руки и ноги.
Вспомнив угрозу ведьмы, Гретель поднялась с пола.
– Ладно, займусь, – вздохнула она. – А ты пока думай, как нам отсюда выбраться…
Водруженная на рельсы клетка за это время успела немного остыть. Гретель, которой предстояло собрать кости и сгоревшую плоть Нильса в два жестяных ведра, отодвинула щеколду и распахнула дверь.
– В жизни теперь не притронусь к мясу… – пробормотала девочка… и тут же прикусила язык. Скорее всего, ей уже не суждено притронуться ни к мясу, ни к хлебу, ни вообще к какой-то другой еде.
Пол клетки являл собой сплошной металлический поддон наподобие противня. На нем бесформенной кучей лежал обугленный скелет Нильса – грудная клетка, таз, кости рук и ног. Позвоночник частично рассыпался, и череп лежал отдельно. Гретель старалась не смотреть в его почерневшие глазницы.
Подставив ведро, девочка начала совком сгребать уголь и кости. Спекшиеся, затвердевшие куски мертвой плоти со стуком падали на дно. Перемещая по поддону нижнюю челюсть, Гретель заметила, что слева на ней не хватает нескольких зубов. Видимо, дантист успел вырвать корни, и теперь на их месте зияли черные дупла. От воспоминания, как под ее кулаком ломались зубы Нильса, Гретель ощутила очередной приступ дурноты.
И тут о поддон что-то звякнуло.
Гретель привстала на носочках и среди праха увидела потемневший от огня нож. Деревянные накладки рукояти сгорели, но плоский остов и обоюдоострое лезвие остались.
– Гензель, ты говорил, Нильс угрожал тебе ножом?
– Было дело, – отозвался мальчик.
– Вот этим? – Гретель повернулась к брату, продемонстрировав ему покрытое копотью лезвие.
– Ничего себе! Давай-ка его сюда!
Гензель схватил нож и принялся водить острием в зазоре между косяком и дверью. Не прошло и минуты, как в замке что-то щелкнуло, и клетка распахнулась.
– А ведь ириска помогла, – заметил Гензель, покидая вольер. – Без нее я бы и с ножом не отжал замок!
С кандалами так просто не получилось. Гензель провозился минут двадцать, пока железное кольцо не разомкнулось.
– Фух, – сказал он, поднимаясь с пола. – А я уж думал, придется тебе отрезать ногу!
Гензель явно испытывал облегчение. А вот Гретель, наоборот, как будто держала в руках пороховой бочонок с почти догоревшим фитилем.
– После шутить будем. – Она направилась к выходу. – Ведьма может вернуться в любую секунду!
Похоже, хозяйка полностью полагалась на клетку и кандалы – входная дверь была не заперта. Покидая задымленную, провонявшую сгоревшей плотью кухню, Гретель почти не сомневалась, что увидит на пороге силуэт ведьмы или ее ручных волков. Но нет – двор был пуст. Чистый холодный воздух обжег легкие, и на мгновение Гретель показалось, что она вот-вот потеряет сознание.
– Идем, идем, – сказал Гензель, уводя сестру в сторону леса. – Погостили – и хватит!
Сейчас ночной лес с его опасностями казался Гретель совсем не страшным, да что там – почти родным! Пробираясь через бурелом, она то и дело оглядывалась и продолжала оглядываться, даже когда отблеск леденцовых окошек давно поглотила ночь.
Опасаясь, что ведьма пустит по их следу волков или сама бросится в погоню, Гензель и Гретель шли всю ночь без передышки. Серые, похожие на скомканную мешковину тучи затянули небосвод, и находить дорогу приходилось почти на ощупь. «Надо было прихватить один из этих леденцов, которые у ведьмы вместо керосинок», – ворчал Гензель. Гретель возражала, что лучше не прикасаться к разным заколдованным штукам, да и вообще не факт, что за пределами Пряничного домика леденцы сохраняли свою волшебную силу.
Наконец на смену чернильному мраку ночи пришли мглистые сумерки. Над оврагами и лощинами поднялся туман, и наступил холодный, неприветливый рассвет. Гретель уже не чувствовала ног, когда на пути начали встречаться приметные деревья, ручьи и овраги. Местность все еще оставалась незнакомой, но уже не казалась такой чужой и враждебной, как прежде.
– Сломанная сосна, вон там! – воскликнула Гретель, резко останавливаясь. – Я ее знаю! Точно!
Сухое, расколотое наискось дерево торчало из туманной дымки, как ржавая игла из тончайшей шелковой ткани.
– Я тоже! – обрадовался Гензель. – За ней будут заросли ежевики. Помнишь, как-то мы набрали целую гору ягод, так что мама три дня варила варенье?! Это здесь было!
Еще несколько часов назад Гретель не сомневалась, что окончит жизнь в крематории, созданном безумной лесной ведьмой. И вот, пожалуйста! – они с Гензелем шли по знакомым местам, где ничего не стоило встретить дровосека, охотника или грибника.
Покинув лес, дети увидели вырубку, а за ней – крыши домов и мастерских. Вдалеке из тумана выглядывали башня городской ратуши и колокольня собора Святого Генриха – самые высокие здания Марбаха. Гензель обернулся и, сделав в сторону деревьев неприличный жест, прокричал:
– Аллилуйя! Ведьма, можешь подавиться! И твои плешивые волки могут выкусить!
– Радуйся, что ее плешивые волки не взяли наш след, – сказала Гретель. – А то бы ты сейчас по-другому орал. Идем уже!
Брат и сестра пересекли утыканную пнями вырубку, миновали чьи-то чахлые грядки и вышли на Смолокурную улицу. Обычно в такую рань окраины только просыпались, но, подходя к собственному дому, Гензель и Гретель узрели настоящее столпотворение. Разбившись на кучки и большие группы, соседи переговаривались, шумно спорили и пока что не замечали пропавших накануне детей. Мужчины выглядели так, словно не спали всю ночь, у многих при себе имелись ружья. Женщины разносили кружки с чем-то горячим.
– Думаешь, это все из-за нас? – спросил Гензель.
– Как же, – отмахнулась Гретель. – Не забывай, Нильс тоже пропал. Могу спорить, бригады всю ночь прочесывали заросли.
– А толку? – проворчал Гензель. – Могли бы спокойно спать…
Каждый раз, когда в Марбахе исчезал очередной ребенок, происходило одно и то же. Полиция, обеспокоенные граждане и, конечно же, убитые горем родители разворачивали активные поиски. Добровольцы растягивались цепочкой и обыскивали окрестности Либкухенвальда, пугая волков и лисиц. Гретель помнила только два случая, когда это принесло хоть какой-то результат. В прошлом году пропавшего ребенка нашли растерзанным возле медвежьей берлоги. А пару месяцев назад исчез молодой парень, у которого, по слухам, имелись карточные долги. Оказалось, он отправился в Либкухенвальд, чтобы свести счеты с жизнью при помощи крепкой веревки и куска мыла. Во всех остальных случаях дети исчезали бесследно, и теперь Гретель знала почему. Искать следовало в Пряничном домике, который, кстати, располагался не так уж далеко от города. Гензель и Гретель проделали путь от избушки до окраин Марбаха за полночи. Впрочем, ведьма наверняка спрятала свое обиталище при помощи чар…