– Хорошие у него условия, однако! – не выдержала Гретель, повернувшись к Конраду. – Чего он вообще сомневается?..
– Потому что он понимает, что от дьявола ничего хорошего ждать нельзя. Все равно обманет.
– Зачем ему обманывать? Им тоже нужны души в аду! На одних праведниках далеко не уедешь.
– Не знаю, Гретель, давай смотреть, – не отрывая глаз от сцены, Конрад что-то записывал, всем своим видом показывая, что занят. Гретель подняла к глазам бинокль и продолжила следить за сюжетом.
Мефистофель запел куплеты («Они бы точно понравились регенту Пеймону!» – обрадовалась про себя Гретель), и вот он уже сходится в схватке с Валентином, братом прекрасной Маргариты. Дьявол очерчивает вокруг себя круг, но солдаты поднимают крестообразные рукоятки мечей, и Мефистофель теряет свою силу.
Не ожидая такого поворота, Гретель расхохоталась.
– Ты что? – шикнул на нее Конрад.
– Ну, ты сам это видел?.. – давясь от смеха, спросила девушка. – Это ж надо было такую глупость сочинить! Им бы там всем конец пришел, если б Мефистофель захотел. Кресты их спасли!.. Вот умора!..
Пожилая дама, занимавшая впередистоящее кресло, повернулась и строго посмотрела на Гретель:
– Тише, фройляйн!
– Да-да, простите, пожалуйста… – Чтобы немного успокоиться, Гретель несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула.
Тем временем чары Мефистофеля подействовали на Маргариту, и она влюбляется в Фауста. Девушка принимает его ухаживания, но, получив желаемое, доктор оставляет ее.
– То есть он, очарованный невинностью и красотой Маргариты, просто решил ее бросить?.. – уточнила Гретель, повернувшись к своему спутнику. – Он ведь душу, считай, из-за нее продавал.
– Фауст сейчас во власти Сатаны, – нетерпеливо пояснил Конрад.
– И? Зачем ее сразу бросать? Смысл?
Конрад вздохнул, на секунду перестав конспектировать происходящее на сцене, и встретился с Гретель глазами:
– Все претензии к Гёте.
Понимая, что отвлекает Конрада от работы, Гретель промолчала, но снова не сдержалась, когда Валентин проклял свою сестру Маргариту:
– Да что они все, сговорились, что ли?! Он сам от Бога только что отрекся, а Маргарита в чем виновата?!
– Автор пытается донести мысль, что ни при каких обстоятельствах нельзя вступать в сделку с Сатаной и поддаваться его искушениям, – терпеливо объяснил Конрад.
Остаток представления Гретель досмотрела молча. Она безумно сочувствовала ни в чем не повинной Маргарите, которая пыталась покаяться, но в итоге убила своего ребенка и была осуждена. В финальной сцене, увидев дьявола, героиня прочла молитву и умерла. Так ее душа обрела спасение. Финальный хор ангелов отзвучал, и зал взорвался аплодисментами.
Гретель тоже аплодировала, опера пришлась ей по душе, несмотря на то что к сюжету у нее имелось множество претензий.
– Жалко, что Маргарита не попала в ад! – сказала Гретель, перекрикивая шум аплодисментов.
– Как это понимать? – удивился Конрад.
– Она бы убедилась, что Мефистофель не желал ей зла! И вообще, ей бы там очень понравилось! Но… не попробуешь – не узнаешь!
Рассказывая на прошлой встрече о черных мессах в Церкви Сатаны, Гретель вскользь упомянула, что пела в хоре. Как ни странно, доктор Фонберг решил посвятить этой теме сегодняшний сеанс. Его интересовало все: начиная с репертуара и заканчивая порядком репетиции.
– …И чем же вам не нравился ваш регент? – поинтересовался доктор после рассказа Гретель о том, как сильно ее наказали за единственный прогул.
– Он слишком жесткий и требовательный. Всегда любил повторять: «Не я руковожу вами, а сам дьявол управляет службой!..» А потом орал как сумасшедший!
– Возможно, он просто хотел, чтобы вы лучше пели?
Девушка усмехнулась – в ее голове тут же всплыла сцена первого знакомства с Пеймоном. В тот день ее псевдосемья приказала им с Гензелем идти на прослушивание в хор. Человеческих детей брали охотно, даже если они не имели голоса и слуха, – видимо, потому, что ими было проще командовать.
Зайдя в репетиционное помещение, на месте регента дети увидели великолепно одетого мужчину с короной на голове. В принципе, это могло выглядеть вполне нормально, если бы при этом он не сидел на одногорбом верблюде. Вокруг регента расположилась группа адских духов с различными музыкальными инструментами: от арфы до мандолины, а чуть дальше на стульях сидели певчие – взрослые рогатые бесы и человеческие дети.
– Здравствуйте, мы хотели бы прослушаться в хор, – сказала Гретель, но в ответ услышала нечто невнятное. Она посмотрела на брата, который, судя по всему, тоже не понял ни слова. К счастью, им на помощь пришел Нильс Дельбрук – он махнул Гензелю и Гретель, показывая, чтобы они садились рядом.
– Что он сказал?.. – шепотом спросила Гретель, присаживаясь на лавку к Нильсу. – Что-то я вообще его не поняла…
– Обычное дело, – пожал плечами Дельбрук-младший. – Сначала никто его не понимает, но со временем это меняется. Он сказал вам остаться на репетицию.
– А-а… Ну, хорошо.
Как и обещал их приятель, спустя несколько репетиций речь Пеймона действительно стала казаться более или менее внятной. Обычно все сводилось к ругани за плохое пение. Когда же регент был максимально недоволен, то, даже ничего не объясняя, просто опускал голову, закрывал глаза рукой и сидел так несколько минут. Видимо, он считал, что всем от этого должно стать очень стыдно, ведь они срывали репетицию. Впрочем, опытные хористы обычно не впечатлялись этим театром одного актера.
– Дьявольский хор – это не всегда про чистое пение, – объяснила Гретель доктору Фонбергу. – В отличие от обычного церковного пения, которое не должно отвлекать прихожанина от молитвы, здесь приветствуются разные эксперименты. Порою требовалось, чтобы музыка звучала столь мощно и грандиозно, что нам надо было кричать во все горло, лишь бы продемонстрировать весь размах. А иногда Пеймон приносил произведения, которые казались совершенно фальшивыми.
– Значит, можно было петь как попало? – спросил Фонберг, улыбаясь.
– Как бы не так! Если мы пытались петь мимо нот, Пеймон просто бесился! Ведь он прекрасно знал, как это должно звучать, и мог отличить правильную фальшь от неправильной!
– Но я так понимаю, что смысл вашего хора был в том же, что и церковного? Славить Бога… то есть дьявола?
– В общем-то да, – подтвердила Гретель. – Но просто хорошо спеть и попасть во все ноты – этого Пеймону было недостаточно. Он говорил, что через наше пение прихожане Церкви Сатаны должны чувствовать самого Хозяина преисподней! Ведь пение – это своего рода молитва.
– Вот как… – пробормотал Фонберг.
– Да, – покачала головой Гретель. – Поэтому на «Filii Diaboli» лежала особо важная миссия.
– Филии… что?
– «Filii Diaboli», в переводе – «Дети дьявола». Так назывался наш хор.
Фонберг тяжело вздохнул. Гретель заметила, что каждый раз, когда она рассказывала о дьявольском укладе жизни, доктор с трудом себя сдерживал.
– Позвольте задать вам вопрос? – осторожно попросила Гретель.
– Да, пожалуйста, – кивнул доктор.
– Вы, наверно, очень верующий? Каждый раз, когда я говорю что-то о дьяволе, бесах, вам это не нравится…
– Я не думаю, что нам стоит обсуждать вопрос веры, мы же не на исповеди. И дело не в том, нравится мне это или нет. А в том, откуда вообще в вашей голове взялись эти образы…
«Опять он за свое!» – подумала Гретель.
– А что, если я не просто беру это из своей головы, – с нажимом спросила она, – а рассказываю то, что было на самом деле?
Доктор помолчал, видимо собираясь с мыслями, а потом произнес:
– Что ж… Продолжим. Как строилась ваша типичная репетиция?
– Как правило, мы собирались раз в неделю, ночью, в дьявольский час. То есть в три часа тридцать три минуты…
– Почему именно во столько?
– Ну это же половина от числа шестьсот шестьдесят шесть, – пояснила Гретель. – Репетиция начиналась с распевки, затем мы пели дьявольскую мессу, затем наступало время завтрака, и после него снова была репетиция. В общем, можно сказать, что на это уходила вся ночь и день. Службы в Церкви Сатаны привязаны не к определенному дню, а к разным праздникам.
– Таким, как Праздник Урожая грешных душ? – устало предположил Фонберг.
– Да-да-да, – кивнула пациентка. – Чаще всего мы пели под аккомпанемент ансамбля, но порою под один орган. Тогда сам Пеймон, спустившись с верблюда, садился за инструмент. Знаете, как про него говорили? Мастер дьявольских пассажей!
– С верблюда… – застонал Фонберг, и Гретель сообразила, что, погрузившись в воспоминания о первой репетиции у Пеймона, совсем забыла подробнее рассказать доктору о верблюде.
– Да, это же отдельная история! Хоть Пеймон и представал перед хором в облике человека, это была лишь видимость…
– Стоп, – сказал Фонберг и через секунду добавил чуть мягче: – Это не важно, как он выглядел. В общем, я все понял. Предлагаю на сегодня закончить.
– Ну… ладно. – Гретель пожала плечами и поднялась с кресла.
Доктор продолжал что-то записывать и, когда девушка покинула кабинет, даже не поднял на нее взгляд.
Глава шестая
1909 год от Рождества Христова, 4 ноября
Гретель разбудило холодное осеннее солнце, бьющее в щель между занавесками. Она повернула голову и посмотрела на соседнюю кровать. Одеяло скомкано, подушка почти сползла на пол – Гензель уже поднялся и, как обычно, оставил постель незаправленной.
Интересно, который час?.. Судя по тому, под каким углом солнечные лучи проникали в комнату, сейчас утро. А значит, Гретель проспала почти сутки. «Постельный режим, все как доктор прописал», – подумала она, выползая из-под стеганого одеяла.
Тело казалось непослушным, суставы утратили гибкость, а позвоночник хрустел, как у пожилой фрау, но в остальном Гретель чувствовала себя не так уж плохо. По крайней мере, в голове прояснилось, и желудок уже не пытался избавиться от ужина.