– Гретель, сегодня мы попытаемся форсировать события, – объявил Артур Фонберг. – Ваше сознание довольно крепко держится за инфернальные образы, и я никак не могу пробиться сквозь этот щит. Но есть один способ, который я приберег как последнее средство.
– Гипноз? – предположила девушка, которой давно не давала покоя приписка «гипнотерапевт» на табличке, украшающей дверь рабочего кабинета Фонберга.
– Совершенно верно. Вы не возражаете?
Гретель лишь пожала плечами.
– Прекрасно. В этом случае нам понадобится вот этот замечательный прибор…
Фонберг поднялся с кресла, открыл книжный шкаф и достал оттуда нечто напоминающее деревянную пирамиду, покрытую темным лаком. Водрузив ее рядом с фонографом, доктор снял одну из боковых секций пирамиды, за которой оказалась металлическая стрелка и вертикальная шкала с какими-то надписями.
– Знаете, что это? – спросил Фонберг.
– Понятия не имею.
– Это метроном, прибор, при помощи которого репетируют музыканты. Он отсчитывает различные темпы, и нам с вами понадобится «Largo»…
По металлической стрелке, закрепленной внизу шкалы, перемещался металлический грузик треугольной формы. Доктор сдвинул его на самый верх и отпустил маятник. Тот принялся качаться влево-вправо, и каждый раз, когда он пересекал шкалу, из корпуса метронома доносилось мелодичное «дзинь!».
– Я попрошу вас сесть удобнее, расслабиться и сосредоточиться на звуке метронома… Очистите сознание.
Гретель поерзала в кресле и честно попыталась выкинуть из головы лишние мысли.
– Пусть веки тяжелеют и опускаются. А метроном уводит вас все дальше и дальше в прошлое… Каждые двенадцать ударов – как двенадцать месяцев…
Странное дело, но в какой-то момент метроном зазвучал тише и приглушеннее, словно доктор накрыл его картонной коробкой.
Гретель слегка повернула голову, чтобы убедиться в этом… и поняла, что совершила это движение лишь в своем воображении. Голова неподвижно лежала на спинке кресла, а глаза почему-то были закрыты.
– Гретель, сколько ударов отсчитал метроном? – Голос Фонберга донесся до нее словно издалека.
– Ровно шестьдесят раз, – без запинки ответила Гретель, хотя и не думала считать удары.
– А значит, сколько вам сейчас лет?
– Девятнадцать.
– Продолжаем слушать метроном. И остановимся, когда вам исполнится четырнадцать.
Гретель казалось, что она качается на волнах, а вокруг клубится серебристый туман. Это было приятное и успокаивающее ощущение. Внезапно она поняла, что метроном перестал щелкать, и произнесла:
– Мне четырнадцать.
– Замечательно. Скажите, Гретель, где вы сейчас находитесь?
– В аду, – без запинки ответила девушка.
– Что? Но… вы уверены?
– Я нахожусь в преисподней. Мы с Гензелем живем в приемной семье, где нас воспитывают бесы.
Повисла недолгая пауза, после чего Гретель снова услышала голос Фонберга:
– Хорошо, пусть так. И как же вы с Гензелем проводите время? Я слышал, что вы поете в хоре, ходите в школу и в Церковь Сатаны… А чем еще вы занимаетесь?
– Ну, разными вещами…
– Например?
– Например, благотворительностью.
– Благотворительность в аду? – В голосе Артура Фонберга прозвучало искреннее удивление. – Такое там тоже есть?..
– Ну конечно, – подтвердила Гретель. – Я, например, работала в доме для престарелых бесов…
Пансионат «Грешники и мученики» представлял собой уютное место, где жили одинокие старики. Как правило, их туда определяли родственники, не желавшие возиться с надоевшими членами семьи. Впрочем, в подобных домах жилось очень даже неплохо: хорошее питание, ежедневный досуг и профилактический осмотр врачей. Раз в неделю к старикам приходили волонтеры, выполняющие, можно так сказать, функцию психотерапевтов: они общались с жильцами пансионата, веселили их и отвлекали от ненужных мыслей.
– У вас был какой-то конкретный пожилой, э-э-э, бес, за которым вы присматривали?
– Нет, я общалась со многими, – ответила Гретель. – Но, конечно, с кем-то больше, а с кем-то меньше. Все бесы были очень разными. Взять, например, Адрамалеха – он был так стар, что практически ничего не слышал. Зато вечно всех ругал, особенно власть.
– Власть – в смысле дьявола?
– Да. Каждый раз, если ему что-то не нравилось, – да хоть суп, который подали на обед, – в этом он обвинял хозяина преисподней. «В моей молодости такого не было, – говорил Адрамалех. – Куда катится мир, если даже на адском пламени получается такая недоваренная крупа!» К счастью, он был не только глух, но и подслеповат – можно было оставить его на полчаса, а вернувшись, застать продолжение его рассуждений: «И сдохнуть сейчас дороже, чем жить! И все придумывают что-то и придумывают… И травят нас, и травят…»
– Очевидно, старики везде одинаковые, – усмехнулся Фонберг. – Моя бабушка, упокой Господь ее душу, всегда ругала чиновников и без конца обсуждала соседей.
– Подобная бабуля у нас тоже была! Ее звали Наама, и она только и делала, что учила нас, как правильно – или, скорее, неправильно – жить. Смотрит-смотрит на нас, потом как плюнет на пол и давай ругаться: «Погляди только на них! Праведницы! Аскеты! Смотреть противно! Грешить вам надо, а не с нами тут возиться! И чему вас только учат!» Она вроде как дружила с другой бабулей – Ламией. Но стоило им разойтись по разным углам, так сразу начиналось… Из одной комнаты слышно: «Надо же, кто пришел! Сынок Ламии! Месяц от него ни слуху ни духу, и на те – заявился!» А из другой: «Мои, слава Сатане, часто приходят, а к Нааме вообще никто… Видать, совсем их замучила своими нравоучениями».
Гретель лежала с закрытыми глазами, но, изображая голоса престарелых дьяволиц, скрючивала одну руку и трясла головой.
– Говорят, старикам в первую очередь нужно внимание… – произнес Фонберг.
– Да я бы не сказала, что им его не хватает, – возразила Гретель. – У них полно развлечений: игры, книги, прогулки… Еще и мы к ним приходим. А они только капризничают да ворчат!
– Старость – тяжелое бремя, но опыт делает человека умнее. У стариков всегда можно попросить мудрого совета, а дело молодых – помогать физически.
– Не такие уж они все и умные…
Одним из стариков, о котором Гретель даже не хотелось особо вспоминать, был Аластор. Этому ловеласу в полном смысле слова подходило выражение «седина в бороду, бес в ребро». Дед не пропускал ни одной юбки, и доставалось даже человеческим девочкам-волонтерам.
Разговор с ним всегда надо было вести коротко, сухо и четко, потому что любую улыбку в свой адрес он воспринимал как руководство к действию. Единственным плюсом был легкий, веселый характер, что среди старых бесов являлось практически исключением.
– Допустим, дед Данталиан – вечно угрюмый и замкнутый. Думаете, он мог дать какой-то полезный совет? Вот уж вряд ли! Все, что он мог, – это быть подозрительным и несговорчивым. Вот вы говорите, им нужно внимание… Данталиан отказывался от помощи, даже если она ему действительно была нужна! Вот и получается, что одни бесконечно сплетничают, другие обсуждают прошлое и будущее ада, третьи говорят только о лекарствах, и все вместе обязательно чем-то недовольны!
– В преклонные года все стараются избегать чего-то нового и думают только о прошлом. Это своего рода защита, говорю вам как психолог.
– А вам тоже приходилось работать со стариками? – заинтересовалась Гретель.
– Да, – кивнул Фонберг. – И это довольно-таки сложно.
– Сложнее, чем с детьми?
– В большинстве случаев, когда родители приводят на терапию детей, консультация требуется самим родителям, только они не всегда это понимают. А вот с пожилыми дело обстоит иначе – они считают себя умнее и опытнее, просто в силу возраста. И чем ты младше, тем больше желания у них возникает чему-то тебя научить, дать совет. Как вы понимаете, приходится тратить много времени и сил, чтобы донести до них мысль: специалист может быть хорош в любом возрасте, и не надо его учить, как работать.
– Надо же… – удивилась Гретель. – Не могла подумать, что у вас были такие же проблемы, как и у меня…
– Это не стоит считать проблемой, скорее опытом. Как вы считаете, эта работа в «Грешниках и мучениках» вас чему-то научила? – Доктор подался вперед.
Хотелось сказать, что она научила ее обходить стариков десятой дорогой, но психолог, очевидно, ждал другого ответа. Гретель задумалась и подобрала наконец нужные слова:
– Думаю, терпению. Когда меня кто-то жутко раздражал, я понимала, что все равно надо вести себя сдержанно. И старалась не показывать своих эмоций, делать то, что положено.
– Вы считаете, это хороший опыт – сдерживать свои эмоции? О чем-то умалчивать?
– Ну если этого требует ситуация…
Непонятно почему, но вопрос показался Гретель немного странным и даже подозрительным. Как будто доктор к чему-то ее подтолкнул, но было не очень понятно, к чему именно и зачем.
– Что ж… теперь я хочу, чтобы вы снова прислушались к ударам метронома. Но на этот раз он будет вести вас из прошлого в будущее. Помните, двенадцать ударов – как двенадцать месяцев.
Девушка кивнула.
– Когда маятник отсчитает нужное количество ударов, вы проснетесь.
Гретель вновь поплыла по серебристому туману, слушая мелодичный звук колокольчика. Она не пыталась отсчитывать удары, но в какой-то момент просто открыла глаза и осознала, что лежит в глубоком кожаном кресле.
– У нас получилось? – спросила Гретель, выпрямляясь.
– Как сказать… – протянул Фонберг. – Вы меня удивили.
– Чем же, интересно?
– Даже под гипнозом вы продолжаете упорно держаться своей истории. Не будь это столь… фантастично, я бы сказал, что вы действительно побывали в преисподней.
Гретель лишь развела руками, как бы говоря: «Так и есть».
– Ничего, я уверен, что глубокий гипноз поможет пробиться сквозь вашу защиту, – сказал Фонберг, поднимаясь и убирая метроном в шкаф. – Попробуем в следующий раз. А пока что наш сеанс закончен, до встречи послезавтра.