– Сегодня я предлагаю поговорить о вашей семье, – сказал Фонберг, поправляя очки.
– О настоящей или приемной? – уточнила Гретель.
– Вообще и о той и о другой. Но давайте начнем с вашего брата, Гензеля. Как вы считаете, ему хорошо жилось в аду?
– Думаю, тяжелее, чем мне… – вздохнула Гретель. – Он очень скромный мальчик и не мог постоять за себя. К счастью, у него была я, Нильс, остальные друзья… Мы всегда поддерживали друг друга.
– По понятным причинам я не могу работать с Гензелем, – сказал доктор. – Ведь после возвращения он не произнес ни слова. Но, исходя из вашего рассказа, в аду он не только говорил, но даже пел в хоре! Что же на него так повлияло? Ведь он вернулся домой…
Гретель пожала плечами, сама не зная, как это объяснить. В конце концов, это Фонберг – психолог, а не она.
Но все же у нее имелось собственное предположение на этот счет.
– Когда нас утащили в преисподнюю, Гензель с этим как-то справился и свыкся. Не сразу, конечно, но постепенно, день за днем. А когда бесы вернули нас обратно, это стало дополнительной встряской. В психологии есть для этого какое-то специальное слово…
– Стресс? – предположил Фонберг.
– Да, точно! Возможно, поэтому он и замолчал, из-за стресса. А еще, как мне кажется, Гензель боится, что ему не поверят.
– Что ж… – произнес доктор, отмечая что-то в своем блокноте. – Тогда давайте пойдем дальше. Гретель, расскажите, пожалуйста, о ваших приемных родителях. Кто они?
Слегка поразмыслив, девочка сказала:
– Обычные бесы, которые вели нормальную грешную жизнь. Выглядели ужасно, вели себя омерзительно, короче, ничем не выделялись.
– Они вас обижали?
– Ну не то чтобы… – Гретель подвинула ноги ближе к огню. Когда такси застряло в сугробе, она зачем-то решила вылезти наружу и набрала полные ботинки снега. Промокшие чулки так и не желали высыхать, несмотря на жаркий огонь камина. – Все-таки приемные родители несли за нас определенную ответственность. Заставляли трудиться, следили, чтобы мы не сбежали. Иногда женщина била меня, если я недостаточно прилежно делала работу по дому или просто когда хотела сорваться на ком-то. Но это случалось не так уж часто.
– А вы знаете, что ваша мать… Ваша настоящая мать была на лечении в психиатрической клинике после того, как пыталась на кладбище убить вас?
– Не знаю, кого она там пыталась убить, но уж точно не меня, – отрезала Гретель. – Когда мы с Гензелем вернулись, мать была просто счастлива.
– А может, ей помогло лечение? – предположил доктор.
– К чему вы клоните? – прищурилась Гретель.
– Я просто хочу разобраться. По вашим словам, бесы приняли вас в свою семью. Здесь, в нашем мире, детей усыновляют, когда по каким-то причинам сами не могут иметь ребенка. Для таких родителей это способ испытать счастье материнства и отцовства. Как вы считаете, почему же они вас не любили?
– Мне кажется, меня и Гензеля им просто… назначили, – подумав, сказала Гретель. – Никто нас не выбирал. Это была семья, в которой мы жили, и ничего больше. Как приют. Или как это называется, если других детей нет?..
– Патронатная семья, – подсказал доктор. – Да, чем-то похоже. Насколько я помню, были и другие дети, с которыми вы общались? Нильс, например? Его тоже приютила патронатная семья?
– Да, именно, – подтвердила Гретель.
– И почему же вы не попытались объединиться и сбежать?
– Еще как пытались! Но куда? Место, где мы очутились, – это не пещера, из которой можно выбраться. И не остров, с которого можно уплыть. Это… другой мир. – Последнюю фразу Гретель произнесла почти шепотом.
Доктор Фонберг задумчиво почесал подбородок и неожиданно спросил:
– Если это целый мир, там, наверное, есть города и даже страны?
– Наверное, есть, – пожала плечами Гретель.
– Но вы не уверены?
– Никогда этим не интересовалось. Мне хватало того, что происходит вокруг. Школы, хора, приемной семьи.
– Насколько я знаю, прежде вы никогда не покидали Марбах. – Фонберг подался вперед, напомнив Гретель ищейку, вставшую на след. – А в детстве вас интересовало, что происходит за его пределами? Или вам было достаточно того, что происходит вокруг – в вашей семье, в воскресной школе?
Гретель ничего не ответила. Теперь доктор намекал, что, возможно, Марбах и ад – одно и то же место. И это воображение бедной девочки, которая испугалась маньяка, расщепило городок на светлую и темную половины.
Внезапно Гретель со всей возможной ясностью осознала, что все эти сеансы – пустая трата времени. Фонберг не верил ни единому ее слову, ни сегодня, ни в любую другую встречу. Каждый раз он пытался свести все к тому, что бесы и ад – лишь плод ее фантазии. Что Гретель все время оставалась дома, проводила время с одноклассниками и родными, а побывав в лапах марбахского похитителя, повредилась рассудком и заменила в своем сознании все неприятные образы на бесовские. Так художник пишет новую картину поверх неудачной.
Гретель хотелось вскочить с кресла и заорать: «Все, что я говорю, – ПРАВДА! А вы пытаетесь найти этому логическое объяснение! Нет там разумного объяснения, ясно?! Это мистика, магия! А не наука, в которую вы так верите!» Вместо этого она покосилась на книжный шкаф и спокойным голосом произнесла:
– Почему мы сегодня не пользуемся метрономом? Без гипноза мою защиту не пробить, вы же сами об этом говорили.
– Тот мудр, кто от заблужденья к истине идет, – улыбнулся Фонберг. – Я как раз хотел перейти к этой части!
Доктор направился к шкафу, на ходу вещая:
– На вашу с Гензелем долю выпало слишком много испытаний. Мать, которая пыталась вас убить, агрессивные одноклассники, ужасы, пережитые в лесу… Неудивительно, что в вашей голове это все приобрело такие очертания. Но самое главное – все это время вы были в Марбахе.
Гретель кивнула.
– Впрочем, если быть совсем точным, то не все время, – сказал Фонберг, открывая дверцу шкафа. – Две ночи выпали. В отличие от остальных детей, вы пропадали два раза и оба раза возвращались. Полицейские отчеты по вашему делу – весьма занимательное чтение!
Гретель закатила глаза. В детстве она сто раз слышала от детектива про две ночи, когда они с Гензелем якобы потерялись, а потом нашлись.
– В первый раз вы с братом отсутствовали в ночь со второго на третье ноября, когда пропал Нильс Дельбрук. Верно?
– Возможно. Не помню такого.
– К счастью, утром третьего числа вы объявились. – Фонберг поставил метроном возле фонографа, а потом сел и пролистал блокнот. – «По возвращении домой Гензель и Гретель Блок заявили, что накануне отправились за грибами и заблудились. Тем не менее очевидно, что дети спрятались в лесу от собственной матери, проявлявшей агрессивное поведение. Были сняты побои…» Это выписка из полицейского протокола.
Фонберг отодвинул блокнот, сложил руки домиком и произнес:
– А второй раз вы с братом исчезли в ночь с четвертого на пятое ноября, если не ошибаюсь. Марта Блок на тот момент уже находилась в больнице. Ваш отец заявил в полицию об исчезновении, когда вы не явились к ужину. А на рассвете… – доктор откинулся на спинку кресла, – на рассвете вы опять же нашлись. Но теперь вы помнили только преисподнюю и бесов, а Гензель и вовсе замолчал. В таком состоянии вас отыскали добровольцы, которые вышли прочесывать лес.
– Я уже сама не знаю, во что верить, – буркнула Гретель.
– Верьте фактам. Потому что в противном случае нам придется поверить, будто все это время в Марбахе находилась какая-то другая Гретель Блок. Разве такое возможно?
– Всю жизнь я думала, что побывала в аду.
– Милая фройляйн, – мягко произнес психолог. – В этом я нисколько не сомневаюсь. Нисколько.
«Пора заканчивать с этим», – решила Гретель. Приняв эту мысль, она поерзала, удобнее устраиваясь в кресле и давая Фонбергу понять, что готова к сеансу гипноза. Тот открыл крышку метронома и позволил маятнику начать движение влево-вправо.
Гретель закрыла глаза, но на этот раз она старалась не слушать метроном и тем более успокаивающий голос психотерапевта. Звук колокольчика манил и увлекал ее в серебристый туман, но девушка попыталась уцепиться за что-нибудь, подобно тому как лодка цепляется якорем за неровности дна. И оказалось, что ее тихой гаванью, куда не мог проникнуть звук метронома и журчащий голос Фонберга, стал образ Конрада Ленца. Гретель как наяву увидела его смеющееся лицо, долговязую фигуру, даже ощутила запах его чертовых ментоловых сигарет. В этот момент она услышала:
– Гретель, сколько вам сейчас лет?
– Четырнадцать, – отозвалась девушка, хотя прекрасно помнила, что ей двадцать четыре, и осознавала, что находится на сеансе у психолога.
– Отлично. Где вы находитесь?
– Мы… мы с Гензелем в лесу. Здесь темно и холодно. Мы заблудились и… о нет… нет!
– Гретель, вы в порядке? – спросил Фонберг.
Девушка вела с доктором хитрую игру, но перед ее глазами все еще стояло лицо Конрада. Того самого, который водил ее на каток, в оперу и дарил красивые платья. Конрада, который, скорее всего, отправит ее восвояси, едва получит портрет марбахского убийцы. И все же Гретель должна была дать ему этот портрет, хотя бы ради книги. Ей стало безумно жалко себя, и от этого по щекам потекли слезы. Впрочем, слезы – это именно то, что сейчас требовалось, и Гретель дала им волю. Она закрыла лицо ладонями и застонала, издав долгий жалобный звук.
– Гретель, слушайте звук метронома! – сказал Фонберг. – Когда он отсчитает нужное количество ударов, вы проснетесь, и вам снова будет двадцать четыре.
Гретель сосредоточилась, отсчитывая щелчки, по двенадцать за один год. В первый раз за нее это сделало подсознание, и сейчас ошибка была недопустима. Когда метроном отзвенел сто двадцать раз, Гретель вздрогнула и открыла глаза.
– Доктор… откуда я… откуда я взяла… – всхлипнула она.
– Что вы взяли?
– Откуда в моей голове взялись эти странные истории? Я сама не понимаю, зачем рассказывала вам про ад и бесов. Кажется… – Гретель посмотрела на доктора покрасневшими глазами, – я сама в это верила!