Том СтоунЛето на острове Патмос
Посвящается
Роберту Лаксу (1915–2000)
и всем жителям Патмоса
Домов окружение, кофейни, предместья — годами их видел, ходил средь них годами.
Я создал вас в часы своих отрад, в часы печалей — сколько обстоятельств, деталей сколько создано.
Во мне преобразились вы в отчетливое чувство.
Елена: Там, в Трое, был мой призрак, а не я…
С луга: Но как же так? Все наши муки даром?
Я хочу выразить признательность своему литературному агенту Лизе Доусон за ценные советы в процессе работы над книгой и необоримую веру в то, что я смогу закончить начатое. Я благодарю за тщательную, филигранную работу редактора Сидни Майнора — о большем не смел и мечтать. Мои слова благодарности в адрес Дика Уиммера, Мэри Хёрст и Максин Нанс за важный созидательный вклад в мой труд и поддержку во время работы. Спасибо Амистеду Мопину, заставившему меня взяться за дело, после того как в книжном магазине аэропорта мне пришла в голову идея романа, и Джоане Тьюксбери за то, что она тут же ее оценила.
Но главное — мне бы хотелось поблагодарить Флоренс, Саманту и Оливера за неоценимую помощь.
Предисловие
Если вы сейчас приедете на греческий остров Патмос, то не отыщите там ни ресторанчика «Прекрасная Елена», ни долины с пляжем, называющихся Ливади. Эти названия, равно как и имена героев данного повествования, я счел за лучшее изменить из соображений конфиденциальности, поскольку большая часть людей, о которых пойдет речь, до сих пор живут на острове или же постоянно туда наведываются.
Во всем остальном рассказ об острове Патмос, о связанными с ним преданиями и о том, как я давным-давно одним летом решил открыть там таверну, является чистой правдой. Если вы заглянете в любой ресторанчик на этом острове, да и вообще в Греции, и проведете там некоторое время, вы придете к выводу, что он во многом напоминает «Прекрасную Елену». Нет никаких сомнений в том, что подобные заведения уже существовали в 95 году н. э., когда на остров прибыл Иоанн Богослов. Здесь, желая узнать о последних новостях из внешнего мира, с распростертыми объятиями встречают путников и готовы в любой момент поднести чарку вина и тарелку со снедью.
И быть может, за столиком в углу сидел кто-нибудь вроде человека, которого в данном повествовании я назвал Теологосом, ожидая, когда выпадет возможность преподать гостю урок.
Закуски
Слово Божье
Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда я уже собирался шагнуть из дома навстречу зимней сырости, которой был пронизан Крит, и отправиться преподавать. Курсы, на которых я работал, располагались в полумиле от моего дома в сером здании из бетона, стоявшем у шоссе в современной части Ретимно, сразу же за воротами старого города. Курсы были частными, занятия проводились в потрепанных классах на втором этаже, где я со своими греческими коллегами каждый вечер преподавал английский язык. На уроки приходили апатичные чиновники, рассчитывавшие на повышение зарплаты за знание иностранного языка, и старшеклассники, собиравшиеся стать гидами или же пойти работать в банки или туристическую полицию. Платили мне гроши, а светло-зеленые классные доски столько раз перекрашивали, что писать на них мелом было все равно что по борту сухогруза.
Моя жена Даниэлла ответила на звонок, позвав меня в дом с улицы — там лил дождь. Когда я вернулся в гостиную, то увидел, что она в одной руке держит телефонную трубку, а в другой подрагивает листочек сусального золота.
Оно предназначалось для византийской иконы, над которой она сейчас работала, — одной из многочисленных копий, которую собиралась продать в сувенирный магазин. Восемь лет назад, когда мы познакомились на острове Патмос, она занималась именно этим делом, считая его определенным этапом на пути создания собственного произведения. Сейчас она снова вернулась к этой работе — ведь теперь нам приходилось кормить двух детей, а я, вместо того чтобы трудиться над новым романом, осваивал профессию учителя. На первый взгляд она восприняла эти перемены в нашей жизни легко, с чисто французским стоицизмом. Я же, будучи американцем, несмотря на возраст (мне как раз шел сорок третий год), пытался убедить себя в том, что поступил правильно, умерив мечты и устроившись на постоянную работу.
— Это Теологос, — произнесла Даниэлла, зажав пальцами микрофон.
Наши дети — шестилетняя Сара и двухлетний Мэтт — играли в углу гостиной с кошкой. Они сидели у чугунной печки, возле которой мы всей семьей собирались по вечерам, дожидаясь, когда тепло, добравшись до высокого, покрытого плесенью потолка, наполнит комнату и окутает нас. Когда мы сняли эту квартиру в старом городе — четыре похожие на пещеры комнаты, располагавшиеся на втором этаже особняка XVII века в венецианском стиле, с мраморными портиками, — заключенная сделка показалась нам очень удачной. Теперь, на второй год пребывания в Ретимно, мы уже знали, что на самом деле выиграл только хозяин квартиры.
— Теологос? — спросил я.
— С Патмоса. Ливади.
Я удивленно посмотрел на жену. Несмотря на то что мы на протяжении семи лет зиму и лето проводили в долине Ливади на Патмосе, занимаясь ремонтом приобретенного там дома, меньше всего мы ожидали звонка от одного из обитателей долины. Они жили более замкнуто, чем остальные греки, населявшие Патмос, и даже людей из порта, располагавшегося всего в пяти милях от Ливади, называли ксени — иностранцами. Кроме того, телефон они считали изобретением полезным, но крайне дорогим и редко им пользовались, особенно если речь шла о междугородных звонках.
— О-Ладос? — переспросил я, назвав его прозвище.
Без кличек и прозвищ на Патмосе было просто никуда — казалось, добрую половину мужского населения острова звали либо Теологос, либо Иоаннис (произносится Янис) в честь святого Иоанна Богослова (Айос Иоаннис О-Теологос). Именно на Патмосе Иоанну были ниспосланы видения, содержание которых нашли свое отражение в Откровении Иоанна Богослова, по-гречески И Апокалипси — Апокалипсисе. Теос — значит Бог, логос — слово, или учение, таким образом, теологос переводится как богослов, или слово Божье.
Даниэлла кивнула.
Теологос владел ветхим ресторанчиком у пляжа в Ливади. Дело процветало. По сути, заведение не являлось рестораном в нашем понимании этого слова. Подобные закусочные греки называют таверна — они меньше и дешевле обычных ресторанов (по-гречески эстиаторион) и, как правило, являются семейным бизнесом. Когда я впервые приехал на остров, таверна называлась «И Орайя Елени» («Прекрасная Елена»), но через год Елена, жена Теологоса, от него ушла, забрав с собой дочь. Теологос срубил дерево, росшее у ресторанчика, и сменил название. Теперь таверна называлась «И Орайя Теа» («Прекрасный вид»). Название полностью соответствовало. Вид из нее действительно открывался потрясающий. Сама таверна располагалась у дороги, бежавшей вдоль берега моря. Из ее окон сквозь заросли тамариска виднелся плавно выгибавшийся песчано-галечный пляж у залива, где на поблескивающих в лучах солнца волнах покачивались выкрашенные яркими красками рыбацкие лодки. Вдалеке грациозно проступали склоны Хилиомоди — небольшого прибрежного островка, на котором пастухи пасли коз. За ним угадывались очертания других островов Додеканес, а в ярком сиянии зимнего солнца можно было разглядеть окрашенную пурпуром волнообразную гряду турецкого побережья в сорока милях от Патмоса.
Даниэлла передала мне трубку и вернулась за стол, аккуратно прижав листочек сусального золота к иконе, над которой работала. Ей уже шел тридцать третий год, но при этом фигура у нее была как у двадцатилетней девушки, несмотря на то что она родила двоих детей и сейчас была одета в мешковатый свитер. Даниэлла склонилась над иконой, на ее лицо упали темно-каштановые волосы. В изящных французских скулах, миндалевидных глазах и носике с едва заметной горбинкой чувствовалась сосредоточенность. У наших детей были светлые, как лен, волосы — спасибо моим предкам скандинавам, но вот красоте и изысканности черт своих лиц они целиком и полностью были обязаны матери.
— Теолого! — крикнул я в трубку. В греческом языке есть звательный падеж, в котором «с» на конце слова отбрасывается. — Как у тебя дела?
Теологос пустую болтовню не уважал. Некогда он служил на торговом судне, по его словам был капитаниос, и поплавал по всему миру. Теологос предпочитал сразу переходить от слов к делу. Особенно когда это был звонок по телефону, да к тому же междугородный. Стоило ему услышать мой голос, как он тут же снялся с якоря и поднял паруса, даже не дав мне толком поздороваться.
— Тома, — проревел он греческий вариант моего имени, причем так громко, словно хотел, чтобы я услышал его с Патмоса без всякого телефона, — слушай! Ты не хочешь на лето взять в аренду мою таверну?
Теологос. Слово Божье.
Прекрасная Елена
— Тома, ты меня слышишь? — Он и не думал давать отбой. Теологос ждал моего ответа. В трубке шумело и потрескивало. Когда зимой стоит непогода, всегда существует опасность обрыва связи, особенно если звонят с острова на остров. — Тома, слушай. Знакомый из Афин, тот самый, что брал ее у меня в аренду два года назад, снова на нее глаз положил, но я подумал о тебе. Ты всегда вздыхал: «Была бы у меня твоя таверна…» Помнишь?
Я помнил. Мое воображение тут же нарисовало «Прекрасную Елену» (представить, что у таверны будет какое-нибудь другое название, я просто не мог). Этот образ возник перед моим мысленным взором подобно Афродите, выходящей из морских волн. Я вспомнил, как ранним летним утром сидел за столиком у пляжа, потягивая кофе по-гречески, вдыхал аромат тамарисков и слушал мягкий шелест волн о борта рыбацкой лодки; вспомнились мне и блюда, приправленные орегано, которыми мы лакомились с Даниэллой, после чего возвращались домой вздремнуть в изумительной прохладе его толстых стен (иногда, если дети спали, мы занимались любовью); вспомнил я и чудесные вечера, когда весь мир сжимался до нескольких ярдов, выхваченных из мрака огнями таверны, и безумное, радостное возбуждение, что греки зовут