Стоимость аренды, которую, выпятив грудь, объявил Стелиос, составляла пятьсот драхм в месяц — половину того, что Теологос просил за комнату. Примерно шестнадцать долларов. Я почувствовал смятение и даже не думал торговаться. Куда еще сбивать цену, если она уже такая низкая?
На террасе стояла неглазурованная глиняная амфора, расширявшаяся от низа к верху. К горловине она сужалась, и к этому месту петлей сходились две ручки, образовывая узкие отверстия, в которые едва можно было просунуть палец. Проделав это, Стелиос ловко водрузил амфору себе на плечо. Широкие бока не давали ей соскользнуть.
Стелиос осклабился.
— Неро, — сказал он.
Я улыбнулся в ответ и кивнул, как идиот.
Варвара похлопала меня по плечу и показала вниз туда, под уклон холма, в сторону поля, расположенного метрах в сорока пяти от нас. В центре поля виднелся круг из цемента, в котором безошибочно угадывался верх колодца.
— Неро, — улыбнулась она.
— А-а-а-а… — протянул я.
Оттуда мне предстояло таскать воду. В амфору вмещалось примерно двенадцать литров воды. За ней мне надо было ходить каждый день, чтобы пить, мыть посуду, стирать вещи и сливать в туалете. В тот момент я находился в романтических грезах, и подобный вариант представлялся мне просто идеальным: я могу разминаться и сжигать лишние калории, что очень полезно для здоровья.
Через два года, когда мы вернулись из афинского роддома с маленькой Сарой и кучей пеленок, которые приходилось стирать, картина утратила прежние радужные тона.
Стелиос и Варвара предложили мне спуститься к ним на террасу, где мы и заключили договор, скрепив его по традиции чашечкой кофе по-гречески и крошечной тарелочкой консервированной айвы, которую Варвара приготовила сама. Сироп, в котором плавала айва, был приторно сладким, но сами ягоды отдавали дымом и показались мне просто изумительными на вкус. Греки запасают разные фрукты, овощи и ягоды — горох, персики, вишни, арбузы и даже фиги с баклажанами. Для них существует коллективное название глика ту куталью— «ложечные сласти», поскольку их едят с помощью ложечек, вместо того чтобы намазывать ножом на хлеб. Очень часто к ним подается не менее приторно сладкий ликер — как правило, мятный или банановый. К счастью, Варвара протянула мне лишь стакан воды. «Нашей» воды. Она оказалась прохладной, чистой и неописуемо вкусной.
Мы составили договор на вырванной из тетрадки линованной бумаге, и я, важничая, внес залог за два месяца — тридцать два доллара, сказав, что мне надо в Миконос, чтобы забрать книги и бумаги, и пообещал вернуться через несколько дней.
Стелиос объяснил мне, как добраться до пляжа, проводив до узенькой пыльной тропинки, бежавшей промеж двух в пояс высотой стен. Она вела через русло реки, а потом, извиваясь, выводила на берег, заканчиваясь прямо у «Прекрасной Елены». Я прошел мимо полей, на которых росли озимые огурцы, тыквы, баклажаны и лук. Время от времени одинокие ослики, завидев меня, начинали реветь, а из-за стены, где зеленели посадки бамбука, раздавалось нервное фырканье мула, озадаченного тем, что я, чужак, здесь делаю.
Когда я завернул за угол таверны, сгорая от нетерпения поделиться с Теологосом радостной вестью, рыбацкой лодки, которую он красил накануне, нигде не было видно.
Я вгляделся в мутные окна из оргстекла.
Внутри занималась уборкой дочь Теологоса Феодора. Она открыла дверь и выглянула наружу, жестом пригласив меня зайти. Я спросил, где ее отец. Выяснилось, что он уплыл на лодке с ее братьями в порт.
С кухни донесся женский голос, обладательница которого желала мне доброго утра:
— Калимера!
Из кухни, вытирая руки о передник, вышла жена Теологоса Елена, невысокая жилистая женщина около тридцати лет, с блестящими карими глазами и роскошной шевелюрой цвета воронова крыла. Она встала в дверном проеме, ведущем на кухню. По ее позе сразу было видно, что за ее спиной начинается ее вотчина, где она безраздельно царствует.
Представившись, я поделился с Феодорой и Еленой чудесными вестями. Они изобразили радость, а потом Елена поинтересовалась, сколько я заплатил. Я не стал скрывать. Женщина с печальным видом покачала головой:
— Слишком много.
— Слишком много?
— Неро? — спросила она, изобразив, как водружает на плечо кувшин.
Потом я узнал, что подобным образом греки всегда реагируют, если им называют сумму любой сделки. Цена всегда оказывалась слишком высокой или слишком низкой, в зависимости от того, кто кого надул. Именно поэтому в Греции никто, за исключением наивных иностранцев вроде меня, никому не говорит, сколько заплатил за тот или иной товар или услугу. Вместо этого греки слегка подталкивают локтем собеседников, подмигивают и довольно улыбаются, будто намекая на то, сколь ловко они обвели продавца вокруг пальца.
Впрочем, я ни о чем не жалел. В тот момент, сидя на полуденном солнце, я чувствовал себя счастливее самого святого Иоанна. Чтобы отметить радостное событие, я заказал праздничный обед, и Елена с Феодорой принялись готовить. Тогда я наивно полагал, что, затворившись в грубом каменном доме на холме, я проведу в Греции всего лишь одно лето…
Теперь, почти десять лет спустя, мне предстояло вернуться в тот же самый домик, но на этот раз на правах владельца «И Орайя Елени». Я завершал круг, и дела, казалось, шли лучше некуда.
Перспективы представлялись мне тем более радужными, что за время моего отсутствия, воспользовавшись полученными от меня за два года деньгами, Стелиос поставил возле дома большой бак. Теперь у нас будет в избытке вода.
Продавцы и покупатели
— Когда ты мне сможешь отдать деньги?
Когда я сказал Теологосу, что согласен принять его предложение о партнерстве, я, честно говоря, ожидал несколько иной реакции. Не знаю, что именно я рисовал в своем воображении, может быть, картину того, как мы разбиваем бутылку шампанского о стену «Прекрасной Елены», но уж совершенно точно я не рассчитывал, что Теологос тут же резко и довольно грубо попросит денег. Как и большинство американцев, я не только не люблю торговаться, но и обсуждать конкретные детали, сопутствующие сделке. От них словно холодом веет. Вместо этого я предпочитаю, чтобы голая личная заинтересованность, пусть даже моя собственная, была прикрыта некой высокой целью, например семейным счастьем или же благом общества.
Греки, в отличие от нас, в процессе обсуждения сделки могут казаться воплощением очарования и товарищества, но стоит только ударить по рукам, как все кардинально меняется. Сразу спросив о деньгах, Теологос мне напомнил о малозаметном, но при этом очень важном сдвиге в наших отношениях. В его глазах я стал совершенно другим человеком. Я пересек границу, отделявшую греков от туристов. Теперь я был не продавец, а покупатель.
Несколько позже я обнаружил, что отношение ко мне изменилось не только у Теологоса, но и у остальных островитян, как только те узнали о состоявшейся сделке. Схожим и поначалу незаметным изменениям подверглись мои отношения с друзьями — как греками, так и иностранцами. Эти отношения менялись так же постепенно, как не сразу поздней осенью гаснет день — когда вы неожиданно обнаруживаете, что на часах пять вечера, кругом кромешная темень, а вы и не заметили, как это произошло.
Однако некоторое время я чувствовал лишь изменения в отношениях с Теологосом. Да и на них я тогда решил не обращать внимания и отмел, списав на разыгравшееся воображение.
Я сказал Теологосу, что на перевод денег из швейцарского банка уйдет некоторое время, пообещав их выслать, как только получу.
— Нет, — ответил Теологос. — Я сам за ними приеду.
— Сюда? На Крит?
Дорога до Крита была тяжелой и долгой: двенадцать часов на корабле от Патмоса до Пирея, потом еще девять оттуда до Ираклиона, крупнейшего порта на Крите, а потом еще почти два часа на автобусе до Ретимно. Кроме того, если вы поедете третьим классом, как скорее всего собирался сделать Теологос, путешествие превращалось в пытку.
Теологос заявил, что против этого ничего не имеет, сказав, что не желает, чтобы столь большую сумму отправляли по почте, телеграфу или переводили на банковский счет.
Он был прав. Если деньги в Греции переводились как полагается, они нередко, прежде чем доходили до адресата, где-то подвисали на неделю. В итоге я пришел к выводу, что это не случайно. Чем дольше банки и системы телеграфного перевода держали деньги, тем больший про-цент они с них имели. В итоге получалась очень приличная сумма, поскольку все деньги, которые переводились в Греции, помещались на специальный государственный процентный счет. А теперь представьте, сколько это могло принести за один день просрочки, не говоря уже о неделе. Что же касается почты… Так вот, я недавно отправлял письмо с Крита на Патмос, так оно шло ровно месяц. Кроме того, в прессе неоднократно появлялись статьи о почтальонах, получавших грошовую зарплату, которые просто-напросто выбрасывали корреспонденцию, не желая утруждать себя и разносить ее по адресам.
В довершение ко всему греки считали именные чеки явным неприкрытым инструментом надувательства — вы получали нечто, ничего за это не заплатив (и возможно, даже не собираясь этого делать), поэтому чеки презирали, им не доверяли и не пользовались ими даже в случае крупных финансовых сделок.
Таким образом, вне зависимости от размера суммы ее всегда перевозили в чемоданах или бумажных пакетах. В те времена, когда самая крупная из существующих купюр была всего лишь в тысячу драхм, перевозка крупных денежных сумм являлась делом не только обременительным, но и опасным. В греческих газетах чуть ли не каждый день появлялись статьи, рассказывавшие о том, как воры на мотоциклах вырывали у пешеходов сумки и портфели, увозя с собой целые состояния.
Ну а самое главное — Теологос не желал оставлять никаких официальных документов, по которым можно было узнать о состоявшейся между нами сделке и по которым на него могла выйти налоговая инспекция. Подобный подход к делу в Греции считался вполне обычным и нормальным. Все греки обманывали власти, а рассказывать правду о собственных доходах мог только дурак.