«…этот страшный ледяной, как мороз градусов в 30 с ветром, „объективный материализм“» (31 декабря 1941). «И снова деревянный материализм и превращение человека в мягкую машину, в забор, в камень и хочется самому скорее окаменеть» (22 июля 1942). «…материалистический холод вещей и людей» (22 декабря 1943). «По мере отрастания „материалистического“ пессимизма растет ясность» (28 апреля 1944). «…траурный материалистический флер надо всем» (24 декабря 1944). «…в душе отлагаются кристаллы философии совсем материалистической и совсем печальной, потому что и „я“ стало временным облачком» (23 марта 1947). «…полная безотрадная ясность выстраданного материализма» (22 сентября 1947). «Все элементарно просто. Не отстающее чувство материалистической элементарности, простоты, понятности всего заранее, скуки» (28 ноября 1948). «Последовательный материализм. И не все ли равно, когда кончать – сегодня или завтра» (11 сентября 1949).
Нет ли тут противоречий?
А как же богоподобность сознания? Одушевленность материи?
«Личной философии» Вавилова свойственна противоречивость. Это можно было заметить и раньше. Например – если задуматься – самовольное сознание как могущественный новый фактор воздействия в природе, нарушающий ее законы, плохо сочетается с панпсихистским слиянием воедино духа и материи. Похожее противоречие заметно и в «богостроительских» идеях Вавилова: речь идет о футуристическом боге, создаваемом человеком по его – человека – хотению, или же это бог, лишь потребляющий человека в процессе своего самовозведения? 11 июля 1942 г. Вавилов прямо пишет об этом противоречии: «Человеку (философу) хотелось бы быть Богом, чистым могущественным сознанием, понимающим и создающим все от начала до конца. На самом деле – мразь и, видимо, надо покорно жить…» «Сознание – ‹…› вроде бензина в автомобиле. Сверхчеловеческие возможности сознания – иллюзия» (1 сентября 1940).
То же и с материализмом. Отношение Вавилова к нему не ограничивается описанным ужасом и охватывает полный диапазон мыслей – от отрицания до принятия – и чувств – от ненависти (чаще) до любви. «Материализм как философия, в нем столько же романтизма и готики, сколько и в идеализме» (12 марта 1940). В «страшном ледяном, как мороз градусов в 30 с ветром, „объективном материализме“» Вавилов умудрялся найти кое-что хорошее.
Прежде всего, это проявляется в отношении к «природе». «Небу, лесу, всей природе все равно до бесовни людей ‹…› Какой уж тут солипсизм…» (8 сентября 1914). «Нужно почаще обращаться к естественному, к природе, к биологии. [Это] источники моей „науки“, стремления к созерцанию, обобщению, разгадкам загадок – самое дивное – лет с десяти» (4 июля 1945).
На эмоциональном уровне Вавилов, несомненно, воссоединялся с миром, наслаждаясь пребыванием в летнем лесу – буквально психологически преображался (сам удивляясь этой «лесной мистике» – 20 июня 1944 г.): «Только в лесу – вполне дома. Свое, ничто не фальшивит» (1 августа 1947); «Хочется в летний солнечный лес, под дуб или березу, в тишину и в единение с природой» (18 декабря 1949) – и еще много подобных признаний в любви к лесу.
Но и на рациональном уровне он находил пользу от внешнего мира. «Объективное, внешнее вполне мыслимо и очевидно без сознания. Сознание без объективного бессодержательно, пустое, несуществующее. В этом и смысл материализма» (10 апреля 1949).
Мысль о необходимости внешнего мира для субъекта повторяется Вавиловым в разное время несколько раз. Он пишет об этом и в философской статье ([Вавилов, 1944], с. 130), и в дневнике: «Связь с миром, увеличение запаса ощущений – необходимое условие познания. Нелюдимость, отрыв от опыта, отрыв от природы – настоящая трагедия» (15 июля 1939; об этом же цитата из книги XVII в., выписанная в дневник 23 июля 1937 г.: «Больше знает человек опытный без теории, чем книжный ученый без опытности»); «Тяжелое чувство невозможности экспериментировать. ‹…› Опыт, опыт – прямо к природе, а не только через голову» (3 ноября 1944). И это не просто пустое теоретизирование. «Тоска по эксперименту» (22 июля 1942) – один из сквозных мотивов дневников. Десятки раз все более отрывающийся от повседневных исследований Вавилов-администратор записывает мечту: «Хочется в лабораторию, к творческому опыту. Искать и находить новое» (14 августа 1942). «Последние дни совсем урывками сажусь за лабораторный стол и словно попадаю на машину времени, возвращаюсь к детству и веселому философическому романтизму 12–14 лет» (16 мая 1943). «Вырваться бы изо всего и пожить немного философом, с маленькой своей лабораторией, свежей головой и книгами. Побыть божественным homo sapiens» (5 декабря 1943). «Именно сейчас, когда все так ясно, когда знаю, что важно, что нет, – как бы хорошо спокойно, весело поработать в лаборатории, подойти к природе не через книги, не через вторые руки, а прямо. После войны, если будет хотя бы какая-нибудь уверенность в равновесном житье, надо бросить „сиденье наверху“ и запереться в лабораторию» (4 июля 1944).
Мечта о возврате к работе в лаборатории так и не воплотилась. Не оставляющее места сомнению в искренности Вавилова позитивное отношение к материальному миру – в лице природы и научного эксперимента – теряется на фоне описанного выше потока философских стенаний по поводу «материалистического холода». Концепция о необходимости объективного мира для «увеличения запаса ощущений» познающего субъекта, к сожалению, чуть ли не единственный пример успеха Вавилова в поиске «резонанса с миром» на рациональном уровне (если не считать сомнительной «материалистической теории бога»).
Вавилов много размышлял об этом «резонансе». В одну из редких минут хорошего весеннего настроения он писал: «Человеческая машина в резонансе с солнцем, землей, птицами, травой. Этот резонанс отражается в сознании, отсюда совершенно субъективная, совершенно сознательно-биологическая „весна“» (10 апреля 1949).
«Резонанс» («Я», личности, сознания, индивидуума – с миром, с действительностью, с обществом, с целым) – одно из важных понятий поздней личной философии Вавилова. Подобно тому как в молодости Вавилов мечтал «с космосом слиться», иронизируя потом над этим, в зрелые годы он настойчиво пытался «попасть в резонанс с миром». Термин «резонанс» в таком не физическом, а философском смысле встречается в дневниках более 20 раз[451]. Поиски «резонанса» сами по себе заслуживают внимания в качестве существенного элемента личной философии Вавилова. Но еще более примечательными они становятся, если учесть, насколько запутанно и противоречиво его понимание того, что с чем должно «резонировать».
В записях Вавилова с не меньшей силой, чем описанные переживания об утрате души и «Я», звучат громкие сетования на их переизбыток. А метафора всемогущего мирового механизма совмещается с метафорой хаотичности, случайности всего происходящего.
«Все – случайно случившийся случай» (8 апреля 1944)
Выше в связи с идеями Вавилова о связи сознания, свободы воли с флуктуациями уже приводились некоторые яркие цитаты о хаотичности мира. «…все кажется преходящим случайным пустячком, как налетевшее облако или пролитое молоко с мухами. ‹…› Солнечная система. Тоже случайная флуктуация. ‹…› все и вся слепая случайная флуктуационная игра» (12 июня 1941). «Философия сплошной ненужной случайности, флуктуационности. „Плесень на планете“ или „плевок в луже“» (12 октября 1941). «Острое сознание случайности, флуктуационности происходящего» (25 октября 1942). Временами Вавилов чувствует себя «…листком, сорвавшимся с ветки и носимым черт знает кем и куда и неизвестно для чего» (22 января 1942).
Только что описанный мотив «механической сущности всего происходящего», природной «эволюционной машины», «автоматизированного Бога», набирающий силу с середины сороковых годов, парадоксальным образом звучит параллельно с чуть раньше набравшим силу противоположным по смыслу мотивом абсолютной вселенской хаотичности, случайности. «Философия? Прежняя. Случайность, бренность, ненужность. Даже отсутствие ощущения, что ты „винтик в мировой машине“» (5 мая 1946).
Атомизм Лукреция, вероятно, потому так и тронул Вавилова, что в своей базовой метафоре – атомах, носящихся в пустоте подобно пылинкам в луче света, – тоже соединял «механистичность» и «хаотичность».
Случайность, статистичность в мировоззрении Вавилова несут однозначно негативный смысловой оттенок. «Эволюция!? Когда все это растирается в пыль и прах случайно наступившим каблуком» (1 августа 1940). «Сознание растет, ширится за счет вещественных процессов и начинает изменять их (радио, „уран“, поезда и пр.). Но от малейшего толчка с их стороны все может полететь прахом, как голова Кюри, раздавленного тяжеловозом, или вся земная культура от хорошего болида, Гитлера или землетрясения» (9 марта 1941). «Все пустяки и случайность, и могло бы не быть, например, Земли около Солнца, или самого Солнца. Что же говорить о реках, людях, городах, событиях, все случайно, как пролетевшая мимо муха ‹…› ощущение мирового холода, ужас, бесцельность, случайность всего» (23 декабря 1941). Большая запись на эту тему сделана 12 февраля 1942 г.: «Кристаллически ясна статистичность, флуктуационность жизни и моей и общества, и государств, и даже планет» – и далее еще несколько абзацев об этом же. «Чувство полной случайности, отсутствия всякой опоры все крепнет. Что не случайно? Самая Солнечная система и вся галактика – флуктуации, которых могло бы и не быть. Что же говорить о Земле, жизни, людях, мне самом и, наконец, пресловутой „истории“ будто бы с закономерностями. Это все равно что разыскивать законы выигрыша в картежной игре. Во всем, что знаем, может быть не случайны элементарные частицы, электроны, протоны, нейтроны, да и то сомнительно. Вывод старый-престарый: „Вся наша жизнь – игра“»