(22 апреля 1942). «Entzwei, entzwei[452]! Мир условный, люди, слова, жесты, понятия, законы, привычки распадаются на глазах, как в театре после представления, после опущенного занавеса и разошедшихся зрителей. Все – случайно случившийся случай, плесень на случайно свалявшемся комке вещества, именуемом Землей» (8 апреля 1944). «Эфемерность, случайная роль сознания вполне ясна» (4 мая 1944). «По-прежнему восприятие „истории“ как случайного плевка вселенной. В этом плевке размножаются, дерутся, строят, эволюционируют по Дарвину – но до первого „сапога“ вселенной, который разотрет, разобьет плевок со всей ее историей…» (11 июня 1944). «Все так просто, элементарно. Родился, умер – случайно случившийся случай, никому не нужный» (3 августа 1944). «…все временно, условно, временные комбинации, как сны и облака. И люди, и дома, и мысли. Это – сейчас наиболее навязчивая мысль (вернее строй)» (18 мая 1945). «Сейчас все кажется временным, преходящим, случайной комбинацией случайных элементов – сходящиеся и расплывающиеся облака» (1 января 1948). «…sub specie aeternitatis[453] все бесцельное броуновское движение» (22 января 1949). «Все бежит, течет, меняется, рвется, растет. Никакой уверенности в завтрашнем дне. Надо научиться стать таким динамичным, любителем этой динамики. Кончить со статикой, с „я“, растечься, расплыться» (26 июня 1949). «…эта угнетающая философия, когда все обратилось в облака, собирающиеся и разлетающиеся» (3 июля 1949).
Мотив немощи «Я», его заброшенности в хаотично бурлящий мир едва заметен в дневниках молодого Вавилова (например: «Война – чудовищная колесница, запряженная апокалипсическими ихтиозаврами ‹…› Армия, я – невольные седоки этой колесницы…» и т. д. – см. запись от 21 августа 1915 г.). Однако во всех поздних дневниках эта тема звучит уже непрерывно, приобретая особую отчетливость в 1941–1942 гг. Начало Второй мировой войны, арест брата, все, что дальше происходило с Вавиловым, его близкими, со страной, с миром, не могло не повлиять на формирование в мировосприятии Вавилова мотива фатализма, бессилия человеческого «Я» – не так важно, перед лицом ли мирового бессмысленного хаоса или материалистического мира-механизма.
Однако случайность Вавилов находит не только в окружающем мире, но и в работе сознания, пишет о «флуктуациях мысли» (5 августа 1938). «…сознанию не доверяю, оно тоже не независимо, результат бытия, тоже подвергнуто статистике и флуктуациям» (12 февраля 1942). Это, в общем, вполне сочетается с переживаниями об утрате души и исчезновении «Я».
«Рефлексионная гипертрофия» (29 февраля 1948)
И здесь обнаруживается еще одно явное противоречие. Жалуясь на утрату «Я», Вавилов одновременно отмечает его избыток. Он употребляет выражение «гипертрофия сознания» около двух десятков раз; как обычно, реже в академически-спокойных рассуждениях, чаще – в эмоционально-личностных. В июле 1939 г. Вавилов впервые задумывается, «не окажется ли эволюция случайной гипертрофией?». «Сознание как способ в борьбе за существование, как биологический признак вроде когтей и рогов, вдруг вырастает, перерастает все (вплоть до самоубийства – диаметрально противоположного борьбе за существование). Уравновешенное сознание зверей и гипертрофия человеческого сознания! Природа, выскакивающая из самой себя» (5 февраля 1941). «…все же удивительно, что такая гипертрофия мозга могла произойти и, следовательно, может существовать несравнимо большая гипертрофия – сознание, обнимающее несравнимо больше и несравнимо иначе» (10 февраля 1941). Сходные рассуждения есть в программной панпсихистской записи от 18 февраля 1941 г. (см. приложение 4.5) и, кратко, в следующей, 21 февраля 1941 г. Гипертрофию сознания Вавилов упоминает 23 мая 1944 г. (в связи с Маугли – «Добрые звери. Отвратительные люди. Эта отвратительность, к несчастью, результат гипертрофии сознания»), 12 января 1947 г. (в связи с «Фаустом» Гете – «Фауст – это трагедия слишком широкого гипертрофированного сознания»), 18 апреля 1948 г. (гипертрофия сознания противоречит служебной роли «Я»). Обычно с выражением «гипертрофия сознания» у Вавилова связаны сильные отрицательные эмоции. «Гипертрофия сознания – состояние ужасное» (9 марта 1941). «Неужели гипертрофия сознания только отвратительная плесень?» (5 июля 1942). «…гипертрофия сознания – просто зубная боль, неудача природы» (7 сентября 1942). Другие примеры мыслей на эту тему: «„Смирись, гордый человек“[454]. Пора понять ограниченность и обусловленность сознания. Выше себя никак не прыгнешь. Сознание надо усмирять, подчинять его чисто практическим задачам, выдвигаемым обществом и биологией. „Полеты“ сознания за пределы предельные – мнимые, невозможны. Нормальные люди, по-видимому, только в деревне. „Наше дело маленькое“ – природе виднее, а я такая же гайка, как лошадь, собака, корова. Делай свое дело и не мудри» (7 февраля 1943). «Для того чтобы жить, нужно изрядно придушить сознание ‹…› Мне совсем ясно, что гипертрофия сознания обязательно приведет к трагедии» (26 августа 1943). Сознание – «сильное эволюционное орудие, но гипертрофированное и в конце концов самоуничтожающееся» (17 октября 1943). Вспоминая детство: «А как уютно было (и, вероятно, есть у других) без гипертрофированного сознания, без науки, прежде всего. Мир – полный тайн, за который я не отвечаю, могучий, способный сделать все. Чувство ребенка, ходящего на поводу у матери, ни за что не отвечающего» (8 апреля 1944). «Несчастное человеческое сознание. Гипертрофия природы. Природа, зашедшая в тупик и самоуничтожающаяся» (9 мая 1944). «Дурацкая ошибка природы с гипертрофией сознания. Куда лучше лошади и корове, а еще лучше волку в лесу, или просто камню, или разреженному газу в межзвездном пространстве» (2 декабря 1945). «Гипертрофия сознания самая страшная болезнь, но мир ей несомненно заболел» (3 марта 1946). «…гипертрофированное сознание начинает стремиться к самоуничтожению» (26 сентября 1948). «…болезненная гипертрофия, как рак и слоновья болезнь. Надо смиряться и не стремиться прыгать выше себя» (16 мая 1948).
«Прыжки выше себя» – это рефлексия, одна из самых опасных, по Вавилову, форм гипертрофии сознания. «До чего нелепа рефлексия. Ничего ни у кого не выходило. ‹…› Цена рефлексии нулевая, потому что она построена на безграничном количестве ложных предпосылок и, конечно, circulus vitiosus[455]» (27 июля 1937). «Человеческая „рефлексия“ как белка в колесе, тысячелетия, все те же вопросы, все те же выводы. „Жизнь коротка и бесплодна подобно летучему дыму“ и „дурак ожидает ответа“. Поэтому и не хочется повторять этой безнадежности и писать о ней – не есть ли это „ау, ау“ ребенка, а настоящее не понять, для этого нужно выше себя прыгнуть» (16 марта 1940). «Самокритика и самопонимание, доведенные до отчаянных глубин» (27 февраля 1941). «…самое правильное – отбрасывать эту безнадежную рефлексию ‹…› Выше себя не прыгнешь» (5 декабря 1947). «Как мучительна эта гипертрофия рефлексии: природа, вылезающая сама из себя» (26 июня 1948). «При помощи „я“ заглянуть на самого себя невозможно, можно глядеть на мир…» (18 февраля 1950). «…хочется последний раз оглянуться на себя, если это вообще возможно» (10 декабря 1950).
Одним из символов рефлексионной гипертрофии у Вавилова выступает часто используемая им метафора: барон Мюнхгаузен, вытаскивающий сам себя за косичку из болота. Впервые этот образ употребляется 19 января 1910 г.: «…увы и ах, выше себя не прыгнешь, а проблема барона Мюнхгаузена неразрешима». Во второй части дневников он обычен: после 1940 г. эта метафора встречается около 30 раз (и еще около 20 раз сходное сожаление – в философском контексте, – что «выше себя не прыгнешь»). Особенно часто Вавилов использует этот образ с весны 1947 по весну 1948 г. и в конце 1948 – начале 1949 г. Несколько примеров: «Противоречия между сознанием и миром. ‹…› Изо всего этого никак не выбраться, и Мюнхгаузен, вытаскивавший себя за косу из болота, – врал» (24 сентября 1941). «Отвратительное желание – прыгнуть выше себя и сознание невозможности этого» (24 октября 1943). «…попытка подняться выше себя самого, заглянуть поверх себя. ‹…› Кончится ли это, как у Мюнхгаузена, или удастся выскочить „за собственную орбиту“ – не знаю» (12 января 1945). «Философия ‹…› философа, понявшего, что выше себя не прыгнешь» (21 декабря 1947). «…трагедия Мюнхгаузена, извлекающего себя за косу из болота» (18 апреля 1948). «Опять Мюнхгаузен, не могущий прыгнуть выше себя самого» (10 апреля 1949). Запись от 28 ноября 1948 г.: «Хочется заказать ex-libris и „герб“ в виде Мюнхгаузена, пытающегося вытянуть себя из болота за косу. На этот агностицизм и бессилие наталкиваешься всюду».
«Скептицизм, агностицизм, релятивизм – что угодно» (30 ноября 1947)
9 марта 1941 г. Вавилов пишет: «…все условно, все результат добровольного соглашения между участниками. Ну, а что же „безусловно“ – вещественные комбинации? Но их тоже можно менять. Можно комбинировать атомы и молекулы в „бронзовую медаль с портретом“, в „вазу с портретом юбиляра“ и т. д. Можно даже разложить ядра, превратить часть электронов в фотоны. Где же „безусловное“? „h“, „c“[456], законы сохранения и пр.? Что-то сомнительно». В записи от 24 октября 1943 г. он лаконично описывает свои последние философские достижения: «В поисках абсолютного. И пока ничего, кроме сохраняющейся энергии и заряда. Все остальное растекается, гибнет, исчезает»