. 31 декабря 1946 г. исключений уже не остается: «…все летит, все меняется, и остающегося нет ничего (вероятно, даже энергия, заряд и пр.). Это, по-видимому, основной вывод философии 1946 г.». 5 сентября 1948 г. Вавилов пишет: «Смысл „я“ для самого себя стал темой бессмысленной».
Критический взгляд Вавилова на собственные философствования зафиксирован в очень многих записях. «…чувствую, что такие рассуждения слишком примитивны, элементарны и неверны» (7 декабря 1941). «Америки, которые открываю, открыты тысячелетия назад» (3 января 1943). Часто это сетования на невозможность выбора какой-то одной из обдумываемых версий мировоззрения, еще чаще – сомнения в самом существовании философской истины и пути к ее познанию.
Такой философский релятивизм очень ярко выражен в ранних дневниках. «Странный перелом начинаю я замечать в своем сознании. Появляется какая-то неустойчивость, я начинаю критически относиться ко всему, у меня теперь нет никакого базиса, я не могу ни на чем остановиться. Задумаю разрешить какой-нибудь вопрос, а по дороге встречаю сотни новых, ранее и не возникавших проблем… получается какой-то сумбур, что-то безрезультатное совершенно… Где искать выхода, пока не знаю, а критицизм все растет и растет» (5 мая 1909). «…я понял, что все безразлично, относительно и даже это самое утверждение относительного ‹…› Я понял, что я ничего не понимаю, что и это понятие не понятно; я понял, что все – и наука, и религия, и искусство, и общество, и культура – чушь и величины как одинаковые нули – равнозначные» (27 августа 1909). «Истины – нет, и ни в каких голубиных книгах она не записана, ее не знают ни люди, ни Бог. Все только – Standpunkt[457], точка зрения, отношение смотрящего к происходящему. Всякий обман – истина, и всякая истина – обман. „Тьма истин“ – наука – только „нас возвышающий обман“. Искусство жизни – найти возвышающий, а не унижающий обман, или истину, найти точку зрения. Мы-„зрители“ тем и отличаемся от прочих, что ежеминутно меняем Standpunkt и колеблемся от счастья к несчастью. Вчера я был мизантропом, сегодня спокоен, а завтра стану энтузиастом» (22 октября 1915). Сохраняется такой выраженный философский релятивизм и в поздних дневниках – Вавилова «взрослого» философа. «Бесконечны „системы отсчета“ сознания ‹…› Самое простое – одна крепкая система координат, самое ужасное – постоянные переходы, блуждания. „Интеллигент“, существо с блуждающей системой отсчета. Приспособить все остальные системы на службу одной? Можно ли это? И какая же система начнет претендовать на звание „абсолютной“. Но релятивизм сознания – одновременно его грядущая гибель» (26 июля 1936). «Страшный релятивизм, отсутствие абсолюта, точки опоры» (1 января 1947). «…безбрежный релятивизм, неизмеримо шире всяких Коперников. Не за что уцепиться» (12 января 1947). «Скептицизм, агностицизм, релятивизм – что угодно. „И нет в творении творца, и смысла нет в мольбе“. Расплывание личности и это боль личности» (30 ноября 1947). «…в конце концов отчаянное убеждение: найти абсолютную систему координат, „абсолютную“ точку зрения нельзя» (14 ноября 1948). «Слова, люди, понятия, горе и радости – все зависит от „системы координат“, которые меняются, бегут, летят» (25 декабря 1949). «…глубоко печальная философия – условности всего» (8 января 1950).
В записи от 31 июля 1947 г. Вавилов так характеризует два последних периода своей мировоззренческой эволюции: «…Мистический агностицизм (23–50). Теперь безрадостный (тоже довольно агностический) материализм…» Агностицизм – еще один термин, который Вавилов часто использует при описании своей философии. «…растет мертвящий агностицизм. Человеку выше себя не прыгнуть. ‹…› Иллюзия все философские системы. У науки, конечно, только практические цели, и, в конце концов, бессмысленен спор об „основах“» (1 сентября 1940). «Люди, по-видимому, до сих пор не поняли самого главного о мире и о себе самих. Три мировоззрения: примитивный материализм, религиозная схема, полностью проектирующая человеческие отношения на вселенную, и скептический агностицизм, отказ думать о мире, приводящий либо к безудержному опусканию на дно, либо к самоубийству. Другого, в сущности, не было, много только претензий и ярлыков других. // Но как же выпрыгнуть из этого непонимания? Или попытки выпрыгнуть все равно что стремление прыгнуть выше самого себя?» (5 мая 1941). «…никто ничего не знает. Это – последняя истина» (20 октября 1946). «Фиксировать выводы, „философию“ так трудно. Все это ускользает почти сразу же, как появляется. Агностицизм?» (27 октября 1946). «…ясен заколдованный круг попытки выпрыгнуть из себя самого. И остается покорный агностицизм: „мы люди темные“» (24 ноября 1946). «Кажется (по-видимому, это ошибка), что достигнута страшная рентгеновская ясность, что будто бы понял все, что понять можно. Вернее – агностицизм» (1 января 1947). «…агностицизм, невозможность Мюнхгаузену вытащить себя за косу из болота. Живи и дожидайся, что из этого выйдет. Все может быть» (12 октября 1947). «Выше себя не прыгнешь. Агностицизм» (5 декабря 1947). Размышляя о том, что «неискоренимый исконный материализм» «очевидно – упрощение», Вавилов не может предложить ничего взамен: «Мысли и чувства странные и малоприятные. ‹…› Агностицизм. Уже одно это – доказательство никчемности» (3 апреля 1949). «…кроме сократовского „знаю, что ничего не знаю“, пожалуй, ни к чему не придешь» (17 июля 1949). «…полная неизвестность объективного. Электроны, нейтроны в виде горошин – это тоже субъективное. А на самом деле? В лучшем случае (в физике) формулы математические, выражающие только отношения. Мучительный агностицизм» (23 октября 1949). «Философия жалкая агностической белки в колесе, не умеющей ни за что ухватиться» (25 ноября 1950).
«…грустная мизантропия, из которой хотелось бы вырваться» (5 декабря 1947)
Еще одно яркое противоречие обнаруживается в отношении Вавилова к людям. Причем противоречие двойное – и «в теории», и «на практике».
Во многих приведенных выше записях – особенно сделанных при обдумывании «безрадостного материализма» (но не только) – отчетливо прочитывается мизантропический посыл. Люди десятки раз сравниваются с машинами, автоматами, кажутся Вавилову «манекенами, мало отличными от кузнечиков и автомобилей» (18 сентября 1940), «зверями»(28 декабря 1941), «мухами» (23 августа 1942), «каркасами, малоостроумными скелетами, обросшими мясом, которые в свое время превратятся в нефть вроде окатышей» (30 августа 1942). «…люди кажутся скелетом, обросшим мясом, говорящими жирными молекулами, вообще гадостью» (3 января 1943). «Молекулы на двух ногах, с руками и с кажущейся свободой воли» (11 апреля 1945). «Человек как гигантская, сложнейшая „молекула“, награжденная для большой эффективности сознанием» (29 февраля 1948).
Такого рода записи попадаются и у молодого Вавилова: «Я не люблю людей настоящего и боготворю людей прошлого» (24 марта 1911). «Самое отвратительное в жизни люди, а остальное прекрасно» (28 января 1914). «Я люблю то, около чего нет живых людей: физику и старину. Вне людей все-таки не так страшно, т. е. не страшно (глупое слово), но не так тоскливо, скучно и безнадежно» (15 ноября 1916). Часто достается и конкретным персонажам: одноклассникам – «…вместо крови – чай, вместо мозга медный пятак, нет ни детского задора, ни старческого разума – гнилой задор, гнилой разум. ‹…› Все уроды – все, все, все. ‹…› И все это пропахло приказчиком, жуликом, дураком, мерзавцем. Все – грязь, вонь, безобразие. Как же тут самому не возгордиться. И какая же радость, что через 5 месяцев – jamais, jamais[458]. Вон из этой выгребной ямы купеческих нечистот» (2 января 1909), – а также позднее однокурсникам, сослуживцам в армии. Однако подобных брезгливых человеконенавистнических пассажей значительно больше в поздних дневниках. Люди «едят, любят, умирают, под давлением государственного аппарата работают, движутся, заполняют мозг трафаретными словами, мыслями, песнями» (17 октября 1943). «…всюду homo homini lupus est[459]. Надевают овечьи шкуры, притворяются, но смысл один – перебежать другого, ухватить раньше другого» (21 ноября 1943). «Насквозь просматриваю этих глупо-эгоистичных, трусливых, подлых окружающих» (31 декабря 1943). «Жизнь на Земле сейчас отвратительна», – заключает Вавилов 30 декабря 1944 г., помечтав в очередной раз о том, как бы хорошо было уединиться ото всех «в лабораторию, без помощников, лаборантов». «Отвратительная „внутривидовая борьба“» (17 июня 1948). «Осматриваюсь кругом, все безотраднее примитивный эгоизм, стремление „утилизировать“, работа за страх, а не за совесть. Нет „отзывчивых душ“. „Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей“. Пушкин это очень рано понял. Я только что начал понимать» (2 июля 1948). «Примитив окружающих – ни одного настоящего человека с головой, душой, добротой и пониманием» (13 сентября 1948). Люди – «случайное сочетание влияний семейной обстановки, школы, исторической эпохи, слов, идей, трафаретов на почве естественной основы, звериной, которая выражается в желании питаться, утверждать свое место, расталкивая других и размножаясь» (20 марта 1949).
Такая явно выражаемая мизантропия в сочетании с общей крайне индивидуалистической интонацией дневников делает естественным предположение о соответствующем поведении Вавилова в социуме. Но это не так.
18 мая 1941 г. Вавилов выписывает в дневник из журнала «Жизнь для всех» (1914) слова художника И. Е. Репина: «…не может быть счастлив ницшеанец».
Существует обширная, так сказать, «агиография» Вавилова, в том числе изустная: в ней много различных мифов, но нет ни слухов, ни сплетен, ни малейших намеков, что он хоть когда-нибудь, хоть в какой-нибудь ситуации обидел кого-то, поступил бесчестно или жестоко, отомстил. В воспоминаниях о Вавилове по частоте употребления утверждение о его доброте и благожелательности, вероятно, уступит лишь восхищениям его трудоспособностью. Академик В. Л. Гинзбург (1916–2009) так характеризовал его нравственные качества: