(19 января 1942). «Впрыснут эликсир самолюбия, любви, получается буйная человеческая машина. Иссякли эти эликсиры – и человеческое сознание перед страшным разбитым корытом. Ему надо исчезать» (31 октября 1943). «Философия моя совсем отчаянная. Понимаю марионеточность жития, не хочу быть марионеткой» (21 ноября 1943). «…извольте жить и эволюционировать, чувствуя и сознавая каждое мгновение трагический балаган» (18 апреля 1944). «Самое тяжелое в том, что даже грусть кажется искусственной, выдуманной все тем же искусственным „я“. И обращенным только к нему же. Остается просто отвратительная боль, а не меланхолия и грусть» (24 ноября 1946).
Отличительная особенность экзистенциализма – провозглашение ухода от классических холодных и бесстрастных «философствований», придание особой значимости субъективным чувствам и ощущениям (страх, заброшенность в мир – знаменитая «тошнота» Сартра – и т. п.). Ужас от мира и отвращение к нему звучат во многих записях Вавилова. «Хочется закричать на весь мир „Караул“ и умереть» (26 марта 1944). «„Я“ – обращающееся в тухлую груду» (9 мая 1944). Эфемерный человек в эфемерном мире – «какой-то плевок божества» (26 октября 1945). «Вышел бы на открытое место и закричал страшным криком на всю вселенную» (3 марта 1946).
Вавилов иногда оказывался в особом состоянии измененного сознания (подробнее об этих эпизодах речь пойдет чуть ниже), наблюдая, как «…кругом все в глазах разлагается на составные части, дома на кирпичи, люди на кишки, желудок и прочие физические и психические атомы» (18 октября 1942). В один из таких моментов проникновения в подлинную суть всего Вавилов-экзистенциалист пишет: «…слетают условности, слова, и выступает мороз бытия» (23 января 1947).
Выразительность
Нобелевской премии по литературе были удостоены два философа-экзистенциалиста. Экзистенциализм – самое «литературное» философское направление XX в. К «экзистенциалистам» традиционно относят множество писателей.
Вавилов обладал несомненным литературным талантом. Его научно-популярные книги, работы по истории науки и философские статьи хорошо написаны, легко читаются. Дневниковые записи образны и ярки[501]. Ценящий и ежедневно читающий художественную литературу, знающий несколько языков, регулярно пишущий, Вавилов достиг несомненного мастерства в искусстве письменного изложения мыслей.
При этом изначально отношения с письменной речью у него были не самые простые.
В двухтомнике дневников Вавилова в предисловии оговорено, что явные описки и малосущественные ошибки при публикации исправлены (как и заменен на современное написание «дореформенный» – с «ятями» – язык ранних дневников). Но именно по таким ошибкам в рукописном оригинале видно, что Вавилов пришел к выразительности письменной речи непросто – так называемая «интуитивная» грамотность не была изначально ему присуща.
Вавилов часто путался в употреблении частиц «не» и «ни» («Нет веры не в себя, не в других», – написал он 10 июня 1944 г., при том что во многих других случаях грамматическая конструкция «ни…, ни…» применялась правильно, например, 31 декабря 1915 г. дословно та же самая фраза была написана верно, через два «ни»). «…не на чем не могу сосредоточиться» (8 июля 1909). «Как это не странно, но я согласен с этим двустишием» (10 мая 1910). «…как калейдоскоп, сколько не верти все новые картины» (13 июня 1915). То же с дефисом перед частицей «бы» – в поздних дневниках он то появлялся, то исчезал, причем написание иногда варьировалось в пределах одной записи (например, 26 декабря 1947 г., в одном предложении написано и «было-бы», и «отсутствовало бы»). «Хотя-бы какая-нибудь уверенность…» (4 июля 1944). «…дай боже, что бы и мне слететь. Жить стало-бы легче…» (1 февраля 1948). Иногда Вавилов мог написать «от чего? ‹…› от того, что» вместо «отчего? … оттого что…» (21 марта 1909); «причем здесь Кант?» вместо «при чем здесь?» (9 мая 1944). В записи от 25 апреля 1948 г. есть фраза: «ни во сне, ни на яву». Один и тот же оборот мог писаться по-разному (оба раза неверно): «просто на просто» (23 января 1913) – «просто напросто» (12 октября 1914). Очень часты и пунктуационные ошибки: «Фаусту видите ли захотелось…» (26 декабря 1910) и т. п. С грамматикой дела обстояли получше, но тоже не безупречно: «реторики» (31 июля 1912), «кругом по-прежнему фальш, фальш» (12 октября 1941 г. и еще более 10 раз), «элексир» (26 сентября 1946), «…чувство жалости и сочуствия…» (14 августа 1947). Случались ошибки в спряжении глаголов (например, «выровнить» – 1 мая 1947 г., «дышет» – 22 сентября 1947 г.) и в причастиях (например, «строющей» – 28 июля 1948 г.). «…может ли эта попытка удасться…» (12 января 1945). «…всеведующим» (18 августа 1946).
Подобная явная неуверенность владения письменной речью парадоксальным образом соседствует с ее выразительностью, яркостью (порой доходящей до вычурности – «все случайно случившийся случай», «Боже мой, как людям нужен Бог» и т. п.), афористичностью. Такое специфическое искусство письменного выражения мыслей, вероятно, связано с тем, что в молодости Вавилов писал стихи и, по-видимому, всерьез считал себя поэтом.
Некоторые свои стихотворения Вавилов вспоминал и цитировал спустя десятилетия. Например, написанные в юности строки: «Когда я буду погибать ‹…› Тогда живою пеленой // Ты ниспади передо мной, // Италия, о, край родной!» – Вавилов вспоминал в ноябре 1916 г., в 1935 г. во время командировки в Италию, затем в связи с книгами об Италии, которые читал 20 августа 1940 г. (чуть варьируя: «о ниспади передо мной и захлестни своей волной Италия, мой край родной») и 6 июля 1943 г. («…волшебной пеленой…»). 31 августа 1948 г. он записал: «„Когда я буду умирать и жизни путь к разверстой бездне меня вновь будет увлекать и говорить мне «О, исчезни», Тогда волшебной пеленой о ниспади передо мной Италия, мой край родной“. Стихи очень плохие, писались они сорок лет назад, но я их всегда помню». Строку из стихотворения от 9 февраля 1909 г. «над нирваной, где царствует тьма» Вавилов вспомнил почти через 40 лет, 3 июля 1948 г. (также в чуть измененном виде: «над пучиной, где царствует тьма»). Два стихотворения сохранились только в поздних дневниках. 1 февраля 1948 г. Вавилов вспоминает: «Когда-то под Радомом, весной 1915 г. писал что-то в таком роде: // „Объятый ширью одиночества // Внимаю тайнам тишины // И отдаленные пророчества // В мечту немую вплетены“». 23 июня 1949 г. он вспоминает стихотворение школьной поры о путешествии по пушкинским местам, заканчивающееся строками: «Души моей и квант и атом // Несу как жертву к алтарю». Стихотворение, написанное 25 марта 1915 г., Вавилов вспоминает через 30 лет дважды – 23 января и 5 декабря 1947 г.: «Шар земной ничтожный и презренный // Неизменный совершает путь // И оков таинственных вселенной // Не дано навеки разомкнуть». Строки, написанные 12 июня 1916 г., Вавилов цитирует потом в разные годы еще восемь раз, последний – 19 сентября 1948 г. с комментарием «тогда это было мальчишество, сейчас это плод размышлений убеленного сединами»: «Sub specie aeternitatis[502]// И все и вся глупейший нуль // Нам жизнь дана зачем-то gratis[503] // И все равно: живу, умру ль». 20 декабря 1950 г. (за месяц до смерти) Вавилов после очередного сердечного приступа вспоминает свои стихи августа 1914 г.: «По чистой совести скажу только, как говорил еще 36 лет назад. // „Смерти я не боюсь // Неизбежность страха не стоит“».
Значительно чаще Вавилов цитировал в дневнике не себя, а других поэтов: он хорошо знал и любил поэзию.
Любимые поэты Вавилова – Пушкин, Тютчев, Лермонтов[504].
Пушкин вообще упоминается в дневнике чаще, чем кто-либо другой (более 200 раз). Ему посвящено несколько больших записей и множество восторженных реплик: «Для меня Пушкин вечная надежда» (2 июня 1913), «С Пушкиным можно жить и умирать» (17 августа 1914), «Тень Пушкина всегда со мною» (28 августа 1914), «Какая красота, глубина, гармония сознания» (22 мая 1949) и т. п. Эпиграфами из Пушкина Вавилов начинал дневники 1913 и 1914 гг.: «На свете счастья нет, // а есть покой и воля» и «Сохраню ль к судьбе презренье? // Понесу ль навстречу ей // Непреклонность и терпенье // Гордой юности моей?» Словами Пушкина Вавилов неоднократно выражает собственные мысли и чувства, например: «Я – президент, „но счастья нет измученной душе“» (2 апреля 1947). Цитаты из любимых стихотворений Пушкина обычны и в ранних, и в поздних дневниках. Например, Вавилов трижды цитирует разные строки из стихотворения «Поэт и толпа», в том числе «Подите прочь – какое дело // Поэту мирному до вас!», четыре раза пишет: «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей», пять раз вспоминает строки «Тьмы низких истин мне дороже // Нас возвышающий обман», семь раз – «Что пройдет, то будет мило». Часто используются в дневнике и другие известные пушкинские обороты – «А счастье было так возможно», «Пир во время чумы», «У гробового входа», «Добру и злу внимая равнодушно», «Двуногих тварей миллионы», «Все утопить», «Мальчики кровавые в глазах».
Тютчева[505] Вавилов цитирует около двух десятков раз. Дневник 1909 г. начинается с эпиграфа – последних девяти строк стихотворения «Тени сизые смесились»:
Всё во мне, и я во всем!..
Сумрак тихий, сумрак сонный,
Лейся в глубь моей души,