— Ты его батя, — заявил Герман. Это было утверждение, не вопрос.
— Нет.
— Пидора ответ, — парировал Герман.
— Послушайте, Герман...
— Обращайся ко мне на ты. Мы все здесь братья и сестры.
— Прости, Герман. Послушай, у меня никогда не было сыновей, только дочка. И вообще, я не отсюда, не из Оредежа...
— Доказательства?
— Вот фото моей семьи, посмотри, — Хрулеев нашарил в кармане фотографию и протянул ее Герману, рука у него дрожала. Но Герман даже не взглянул на фотографию:
— Твоя дочка жива?
— Нет, вся моя семья мертва. И жена, и дочка, — соврал Хрулеев. Хотя это вполне могло оказаться правдой, Хрулеев и сам не знал, жива ли его дочь.
— Дайте ему автомат, — распорядился Герман, — Автомат Хрулееву, быстрее.
Сергеич подошел к трибуне и протянул Хрулееву свой АКМ. Трибуна была высокой, и чтобы взять оружие Хрулееву пришлось встать на колени, он взял протянутый Сергеичем калаш, как рыцарь принимает меч из рук своего сюзерена.
Все охранники, кроме оставшегося безоружным Сергеича, немедленно нацелили калаши на Хрулеева. Люба решительно встала между Хрулеевым и Германом, заслонив собою вождя от потенциальной опасности, и вынула из кобуры пистолет.
— Убей выблядка, Хрулеев, — приказал Герман.
Хрулеев перевел автомат в режим одиночной стрельбы и упер приклад в плечо.
Все происходящее казалось ему размытым, нереальным. Сердце в груди бешено стучало, отдаваясь в висках, АКМ в руках ходил ходуном. Но это не имело значения, с метра не промахнешься.
Мальчик все также спокойно смотрел прямо в лицо Хрулееву. Серые глаза мальчика, казалось, заглядывали прямо в душу, это чувство было знакомо Хрулееву, то же самое проникновение в собственный мозг чего-то чужого и ледяного он ощущал, когда смотрел на Гриб. Он понял, что на него сейчас смотрит не пухлый мальчик из хорошей семьи, а истинный хозяин тела и сознания этого мальчика. Серыми глазами ребенка на Хрулеева смотрел Гриб.
И тогда Хрулеев вдруг понял.
Гриб вовсе не хотел, чтобы Герман скормил Хрулеева Молотилке. Нет, Грибу нужно было другое. Гриб желал, чтобы Хрулеев убил этого мальчика. Хрулеев понятия не имел, зачем Грибу это было нужно, но не сомневался, что он верно разгадал план Гриба. Серые глаза ребенка открыли ему эту тайну, Гриб как будто сам желал сообщить Хрулееву, что тому нужно сделать, чтобы выжить. Таким образом, варианта у Хрулеева было только два — покориться воле Гриба и убить ребенка или отправиться в Молотилку.
Хрулеев соображал с трудом, все казалось слишком нереальным, чтобы думать, он как будто смотрел сам на себя откуда-то со стороны. Собственные руки и мысли стали совсем чужими, и эта невозможность ощутить себя участником событий затуманивала разум, мешала принять решение. О смерти Хрулеев совсем не думал, нельзя умереть, когда тебя нет. Но ведь если его отправят в Молотилку, он не сможет найти дочку.
Может быть, выстрелить в Германа?
Но Герман слишком далеко, Хрулеев даже не успеет навести на него ствол, его самого убьют раньше.
Ближе всех к связанному мальчику стоит Блинкрошев.
Выстрелить в него?
Но в этом нет смысла, Хрулеева убьют, даже если он застрелит Блинкрошева.
Хрулеев вдруг опустил автомат.
Он сам не знал почему. Не хотел убивать ребенка? Но ведь это глупо, нет больше никакого ребенка, это просто биологический агент Гриба, а не мальчик.
Не хотел быть частью плана Гриба? Но и это глупо, Хрулееву плевать на планы Гриба.
— Ладно, в Молотилку обоих, — распорядился Герман.
Сержант Казарян II
10 мая 1986
ночь
Закрытое административно-территориальное образование
«Бухарин-11»
Пять минут назад отделение под командованием прапорщика Густопсинова вошло в зараженную зону для выполнения важной боевой задачи. Перед этим прапорщик долго ругался с химиками на блокпосту, тыча в лицо лейтенанту бумагой из КГБ. Наконец отделение было пропущено в зараженную зону, но только после того, как химик-лейтенант связался с гебистами и получил подтверждение.
Казарян задыхался и потел в противогазе и ОЗК.
Выданные бойцам химки были самыми обычными, но таких противогазов Казарян раньше никогда не видел. Прапорщик утверждал, что это специальные суперсекретные противогазы, новейшая разработка, и любой американский шпион даст за этот противогаз миллион долларов наличными. Казарян с удовольствием продал бы противогаз шпиону, но, к сожалению, ни одного американца поблизости не было. В зараженной зоне вообще никого не было, ни единой души.
Бойцы шли по пустым улицам, освещая себе путь фонарями. Таких громоздких и неудобных фонарей Казарян не встречал ни разу в жизни, их приходилось тащить в руках, нормальных армейских фонарей, которые можно вешать на шею, отделению не выдали.
Фонари приказал включить Густопсинов, хотя смысла в этом не было. В городке было светло и без фонарей, улицы были залиты синим мерцающим нездешним светом, исходившим от облака, висевшего в небе недалеко от той улицы, по которой шли сейчас бойцы. Облако зависло между двумя девятиэтажками, оно двигалось и колебалось, Казаряну казалось, что облако перемещается в их сторону.
Ни в одном окне не горел свет, электричества не было во всем городке. Вокруг стояла абсолютная тишина. Все жители зараженной зоны уже то ли умерли, то ли эвакуировались. Казарян надеялся на последнее, тем более, что никаких трупов на улицах не было.
Дышать становилось все тяжелее, у Казаряна закололо в груди. Паника накатывала медленно, но неуклонно. Казаряну теперь казалось, что его руки в герметичных перчатках ОЗК стали испускать то же синее свечение, которое исходило от странного облака в небе. Лужи на асфальте тоже блестели синим, Казарян взглянул на своих товарищей и убедился, что светиться начинают и их костюмы химзащиты.
Казарян шел сразу за прапорщиком, державшим в руке планшет с картой. Густопсинов периодически останавливался, чтобы свериться, в верном ли направлении двигается отделение. Слева от Казаряна шел укуренный в хлам ефрейтор Ханбекшахов, его немного пошатывало. Ханбекшахов вдруг как-то странно взбулькнул, и Казарян готов был поклясться, что ефрейтор только что сплюнул в противогаз насвай.
Они прошли мимо здания школы и свернули за угол, Казарян обратил внимание, что над асфальтом здесь витает легкий и едва заметный синий туман. Автоматы и фонари в руках бойцов тоже покрылись слоем мерцающий синей дряни, теперь это заметил даже прапорщик, тупо уставившийся на свой калашников.
За следующим поворотом бойцов встретило небольшое синее облачко, зависшее возле земли прямо посреди улицы. Облачко дрожало, колебалось и казалось живым существом, ласково льнущим к асфальту.
Казарян понял, что дышать он больше не может, паника становилась невыносимой. Перед глазами плясали желтые мушки, в висках стучало. Стекла противогаза сержанта замазались неизвестной мерцающей субстанцией, но, несмотря на это, Казарян вдруг с ужасом смог разглядеть, что из синего облачка вышел человек.
Человека шатало, и явно не от гашиша, как ефрейтора Ханбекшахова. Лицо и руки человека были залиты кровью, на голове виднелись спутанные окровавленные пряди волос, а на подбородке — остатки седой бороды. На месте одного глаза зияла багровая дыра, в другом глазу у человека лопнули все сосуды. Одежда человека была перемазана кровью вперемешку с синей светящейся субстанцией.
Человек отхаркнул кровь, и на асфальт вместе с красной жижей вывалился зуб. Человек заорал, пойдя почти вплотную к прапорщику:
— Противогазы... Снимите... Кукурузка давно выжгла фильтры... В герметичном... Умрете через пару минут... Некроз легких... А без них еще минут двадцать наверное... Уходите... Немедленно...
Прапорщик отшатнулся, незнакомца вырвало кровью прямо на ОЗК Густопсинова.
Но Казарян уже давно понял, что с противогазами что-то не так. Собрав остатки сил и мужества, сержант развязал тесьму, сорвал с головы резиновое изделие и жадно задышал. Ханбекшахов немедленно последовал примеру Казаряна и тоже снял противогаз. Окровавленный человек торопливо заговорил:
— Уходите. Здесь все мертвы. Кукурузка осела, но она успела... Все мертвы... И вы тоже... Скоро... Передайте... Люди даже не успели проснуться... Они там, в домах... — израненный старик махнул рукой в сторону ближайшей хрущевки, — Я Застоев... Начальник восьмой секции... Протоколы... Передайте...
Человек вдруг заорал нечто нечленораздельное, потом его опять начало рвать кровью вперемешку с собственными зубами. Изо рта в лужу кровавой рвоты вдруг выпал длинный кусок мяса, Казаряну потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что начальник восьмой секции Застоев выблевал собственный язык.
Застоев упал лицом в кровавую лужу и больше не кричал и не двигался.
Зашуршали ОЗК, бойцы отделения поспешно снимали противогазы. Последним противогаз стащил с бошки прапорщик, сделав это, он тотчас же закричал:
— Какого хрена? Не было приказа снимать слоников. Одеть немедленно!
— Но, товарищ прапорщик, вы ведь сами сняли противогаз, — заспорил уже отдышавшийся Казарян.
— Я его снял, чтобы приказать вам не снимать!
— Товарищ прапорщик, этот человек сказал, что в противогазах мы умрем через две минуты, а без противогазов...
— Крийгды-плывриз, — неожиданно вмешался в разговор рядовой Кутак.
— Товарищ прапорщик, нужно уходить...
— Что?! — взревел Густопсинов, — Расстреляю за дезертирство, как Жуков Власова, падла. Все за мной. Кто не пойдет — с тем обойдусь по законам военного времени.
— Крийгды-плывриз, — снова заявил рядовой Кутак.
Перемазанный вырванной кровью Застоева прапорщик отважно шагнул в синее облачко, висевшее посреди улицы, противогаза он, несмотря на собственный приказ, так и не надел.
Хрулеев: Суд
10 октября 1996 года
Балтикштадтская губерния
Оглушительно щелкнул выстрел, АКМ в руках Хрулеева дернулся.