Этот удивительный в своем роде прибор, предназначенный для поиска следов кукурузки, сделали не врачи, а военные химики. Несколько часов назад профессор Шейка в курилке по большому секрету рассказал Топтыгину, что спектровик изобрел некий Вендетов. Этот Вендетов работал в НИИ № 20, ему еще не было тридцати, и, несмотря на молодость, он уже успел не только изобрести спектровик, но и поучаствовать в создании самой кукурузки, для поиска следов которой и предназначался прибор.
Вендетов дежурил на смене в институте во время аварии, и теперь был мертв. Профессор Шейка откровенно потешался над горе-ученым, которого убило его собственное изобретение, но Топтыгину было жалко Вендетова. Профессор Топтыгин не сомневался, что в аварии виновато партийное руководство, наверняка кто-то большой и важный приказал проводить некие рискованные испытания, как это было в Чернобыле. И в результате молодой талантливый Вендетов и еще несколько десятков тысяч ни в чем не повинных людей пали жертвой тупости партийных бонз.
Топтыгин закончил осмотр, следов кукурузки на теле Мао не было.
— Теперь откройте рот, вот так пожалуйста, — Топтыгин распахнул собственный рот, чтобы Мао понял, что от него хотят.
Профессор посветил спектровиком в рот рядовому, потом заглянул в нос и уши. Все чисто. Заглядывать в остальные отверстия тела рядового Топтыгин не стал, все и так было ясно, тем более, что кишечник Мао был промыт раствором 202 с особой тщательностью.
— Надо бы еще проверить зрение, не пострадали ли глаза, — сказал Топтыгин, — Но, думаю это излишне. Слабовидящий человек не смог бы выложить такой витиеватый узор из иголок, собственно, он и шприцы бы расковырять не смог. Тем более, что русских букв вы, как мы уже убедились, все равно не знаете и таблицу Сивцева прочитать не сможете. Можете одевать простыню. Спасибо.
Удивительно, но на этот раз Мао сразу же понял профессора, и стремительно завернулся в свое одеяние. У Топтыгина возникли подозрения, что больной все же немного понимает по-русски, особенно когда ему это выгодно.
— Вот, Танечка, — обратился Топтыгин к медсестре, которая уже была в полуобморочном состоянии от царившей в операционной вони состава 202, — Посмотрите на этого пациента. Перед вами единственный в истории человек, выживший после поражения... — Топтыгин осекся. Он осознал, что от усталости у него совсем поехала крыша. Разумеется, медсестра никакого понятия не имеет о самом факте существования ВТА-83, и рассказывать ей об этом Топтыгин не имеет права. Он еще ночью подписал целую кипу бумаг о неразглашении.
— После поражения... В общем, после поражения мирным советским ядохимикатом с завода сельхоз удобрений. Вот, — закончил фразу профессор.
Топтыгин хотел сказать еще что-то поучительное, но в этот момент дверь операционной распахнулась. На пороге стояла пожилая медсестра, ответственная за связь внутри больницы. Топтыгин не сомневался, что медсестра на самом деле является офицером КГБ, причем, судя по ее кислой роже в звании не ниже полковника.
— Вас срочно требуют на третий этаж, профессор. Там беда, чрезвычайное происшествие.
Топтыгин хмыкнул:
— Какая же там может быть беда, позвольте? На третьем этаже лежат больные, которые неизбежно скончаются в течение ближайших пары дней, большинство даже раньше. Какая у них еще может быть беда? Разве только.... Бля, не может быть.
Хрулеев: Лишний ствол
11 октября 1996 года
Балтикштадтская губерния
Хрулеев, Люба и Пашка Шуруповерт лежали в лесной противопожарной канаве.
Канава была древней, ее низкие поросшие мхом берега местами обвалились, дно было заполнено ледяной и пахнущей хвоей бурой водой. В воде плавали желтые листья и мелкие ветки. Ветер шумел в соснах над головами разведчиков.
День был ясным, но холодным, в воздухе пахло зимой. Ледяная вода на дне канавы жгла Хрулееву живот, а ног он уже вообще не чувствовал. Сухими у Хрулеева оставались только голова и руки, сжимавшие винтовку Симонова.
Хрулеев был уверен, что оружие, украсившее бы своим присутствием любой исторический музей воинской славы, развалится при первом же выстреле.
C другой стороны ему еще повезло. В группе «Центр» большинство бойцов были вообще вооружены топорами и ломами.
Никакого обмундирования или средств защиты Хрулееву не выдали. Зато Люба нарядилась в камуфляж, штурмовой бронежилет и общевойсковой бронешлем, за спиной у нее висела сложенная винтовка СВДС. Пашка Шуруповерт зачем-то оделся в жандармскую форму, хотя с точки зрения маскировки синий мундир был более чем сомнительным выбором. В руках Пашка держал калаш.
Бой еще не начался, они даже еще не подошли к картофельному полю, но Хрулеев уже носом чуял скорое и позорное поражение. Причинами этого недоброго ощущения были своеобразный стратегический гений Германа и не уступающее ему мудростью тактическое руководство Любы.
Люба, естественно, была назначена главнокомандующей, сам Герман предпочел остаться на элеваторе. Из своих телохранителей он отпустил для участия в операции только Шнайдера, возглавившего группу «Юг».
Ордынец приближался, Хрулеев ясно слышал, как фыркает его конь, и как под копытами хрустит уже подмерзшая палая листва. Вскоре Хрулеев даже разглядел мелькающую среди сосен тюбетейку. В фильмах и видеоиграх часовые обычно стоят на одном месте и при этом справляют нужду, курят, напевают песенку, или как минимум размышляют о глубинах бытия. К сожалению, ордынец не делал ничего подобного, наоборот, он мало того что был на коне, так еще и ехал прямо к противопожарной канаве, где спрятались разведчики, и при этом внимательно озирался по сторонам.
Вскоре Хрулеев даже смог разглядеть притороченную к седлу всадника казачью шашку. Увидев шашку, Хрулеев вздохнул с облегчением, и лишь потом заметил, что в руках ордынец держит Сайгу-410. Впрочем, для того чтобы поднять тревогу ордынцу даже не обязательно было стрелять, на шее у всадника болтался металлический свисток на шнурке.
Ордынец был уже в двадцати метрах от канавы, он ехал чуть левее того места, где лежали германцы, и не заметить диверсантов не мог. Хрулеев начинал паниковать, убить ордынца было нельзя, любой выстрел немедленно поднимет тревогу и сорвет весь тщательно проработанный Германом план нападения. Хрулеев не сомневался, что человека, сорвавшего его план, Герман швырнет в Молотилку даже в случае победы над врагом. Устранить ордынца тихо тоже не получится, поскольку никаких глушителей, даже самодельных, у разведчиков не было.
Люба достала нож.
Хрулеев понял, что теперь они приблизились к провалу еще больше. Что она собирается делать? Бросаться в штурмовом бронежилете с ножом в руке на человека, сидящего на коне, было не очень хорошей идеей. Шансы зарезать ордынца у Любы конечно есть, но перед этим он обязательно успеет выстрелить или свиснуть в проклятый свисток.
Бросать нож в сидящего на коне человека с пяти метров было, пожалуй, еще более плохой идеей. Хрулеев слабо разбирался в холодном оружии, но даже он знал, что броском ножа часового снимают только в фильмах. Конкретно в кинокартинах про северокорейский спецназ американских солдат и их марионеток часто убивали, метнув нож в лоб противнику. Сейчас Хрулеев вспомнил об этом и с ужасом предположил, что Люба возможно попытается проделать то же самое.
Хрулееву было известно, что на самом деле шансы тихо устранить человека брошенным ножом равны нулю. Метнуть нож в сердце невозможно, помешают ребра. Попасть ножом в шею нереально, поскольку столь точно нож не кидают даже мастера. В остальные же части организма часового метать нож не имеет смысла, поскольку часовой даже в случае попадания ножа в цель проживет достаточно, чтобы поднять тревогу.
Люба дождалась, когда ордынец подъедет поближе, привстала на колено и метнула нож. Нож вошел ордынцу в левый глаз по рукоять, часовой выронил Сайгу и тяжело пополз с седла. Через секунду он уже, зацепившись ногой за стремя, волочился по земле за перепуганным конем. Сам ордынец не успел издать ни звука, зато его лошадь заржала и заметалась.
Люба быстро поймала коня за уздцы, ласково потрепала по морде и стала привязывать к сосне. Хрулеев и Пашка Шуруповерт вылезли из канавы. Это оказалось непросто, ноги едва слушались после десяти минут лежания в ледяной воде. Люба перерезала стремя, и всадник, наконец закончив посмертную джигитовку, упал на землю.
— Я себе все яйца отморозил, — пожаловался Пашка.
— Твои яйца давно на колу у Германа сгнили, — ответила Люба, продолжавшая утешать коня, — Уберите труп, лошадка боится.
Люба наклонилась и вынула из глазницы ордынца нож. Она вытерла окровавленный нож о свитер мертвеца, и Хрулеев только сейчас разглядел выгравированную на лезвии надпись «Пусть же станет честью ее — любить всегда сильнее, чем любят ее»*. Цитата из Ницше, любимого философа Президента.
На черной рельефной рукояти ножа располагался серебряный оттиск подписи Президента, и Хрулеев узнал этот нож — наградное оружие, которое Президентский штурмовик получал спустя три года беспорочной службы. Надпись на Любином ноже предназначалась для оружия, вручавшегося девушкам. В мужском варианте ножа надпись была иной — «Мужчина должен быть воспитан для войны»*.
На противоположной стороне лезвия помещалась еще одна выгравированная надпись, общая для всех и уже не зависящая от пола награжденного — «Человек есть нечто, что должно преодолеть»*, девиз Президентских штурмовиков.
Хрулеев знал все это, потому что в своем оружейном магазине продавал из-под полы такие ножи, хотя эти и было незаконно. Ножи расходились хорошо, мужской вариант Хрулеев предлагал за пятьсот долларов, а женский, как более редкий, — за полторы тысячи.
Но Люба свой нож определенно не в магазине купила, способ, которым она убила ордынца, развеивал все возможные сомнения в правомочности Любы владеть этой высокой наградой.
Хрулеев потянулся к Сайге, но Люба остановила его:
— У тебя уже есть оружие, Хрулеев.