ребряная рысь. Часовая стрелка была стилизована под руку, сжимавшую стакан. На руке не хватало одного пальца, так что сразу было понятно, что стрелка символически изображает руку самого Президента. Вторая минутная стрелка была стилизована под руку, крепко державшую бутылку водки.
Подобные часы были широко распространены в Республике, их выдавали не только офицерам Президентских штурмовиков, но и высокопоставленным сотрудникам иных Республиканских ведомств. Особенно верные сторонники Президента утверждали, что в тот момент, когда минутная стрелка с бутылкой пересекает часовую стрелку со стаканом совершенно необходимо сделать перерыв в работе и накатить пятьдесят грамм. Третья красная секундная стрелка изображала вилку с насаженным на нее соленым огурцом — любимой закуской Президента. Сейчас рука со стаканом указывала на двенадцать, а рука с бутылкой — на сорок.
— Занять позицию, — приказала Люба, — Огонь по команде.
Хрулеев взял в руки винтовку Симонова и ползком вылез из-за соснового корневища. Стрелять ему совсем не хотелось, руки дрожали.
Хрулеев прицелился в старика, который не сделал ему ничего плохого. Все это было глупо, абсурдно, бессмысленно. Большая часть людей на Земле и так мертва. Зачем в такой ситуации стрелять друг в друга? Ордынцы легко могли убить его, когда он пришел к ним умирающим от голода. Они могли пристрелить его, и забрать себе все его патроны, сигареты, вещи и даже собаку. Но они не сделали этого, вместо этого они честно обменяли предложенное Хрулеевым на еду. А теперь он должен их убивать.
Хрулеев искренне любил оружие и стрельбу, но когда речь идет об огнестреле — между теорией и практикой лежит огромная пропасть. Он никогда не стрелял в людей. Конечно, он убил того мальчика, но ведь там было другое. Мальчик был рабом Гриба, ему нельзя было помочь. И самое главное, если бы он не выстрелил тогда в мальчика — Герман скормил бы его Молотилке и дочка Хрулеева, которая бродит где-то в этих лесах, осталась бы совсем одна.
Хрулееву казалось, что старик-ордынец смотрит прямо на него, но это, конечно, было просто иллюзией. Отсюда нельзя было рассмотреть, куда именно направлен взгляд старика, а кроме того, если бы дед заметил Хрулеева, то уже поднял бы тревогу.
Может быть, не стрелять? Но ведь тогда Люба просто убьет Хрулеева, в этом он не сомневался. Дед тем временем курил, выпуская облачка сизого дыма. Хрулеев не знал, что делать. Руки у него дрожали, сердце бешено стучало. Он ведь может промахнуться. Он просто промахнется, и все. Когда тебе вручили винтовку шестидесятилетней давности, промазать вполне простительно.
Мучительные размышления Хрулеева вдруг прервал звук. Неподалеку засвистели в свисток, потом еще раз. Где-то слева в лесу защелкали выстрелы, затрещали автоматные очереди. Ордынцы на холме бросились к оружию.
Пашка выстрелил первым, но ни в кого не попал. Люба убила ордынца, который жарил грибной шашлык, следующим выстрелом уложила девушку, а третьим ранила старика в ногу. Последний боеспособный ордынец успел схватить ружье, но Люба застрелила его выстрелом в шею. Хрулеев выстрелили в сосну, Пашка добил старика.
На холме теперь лежали четыре трупа, кони ордынцев ржали и рвались с привязи, мертвый шашлычник упал лицом в костер, его волосы и тюбетейка загорелись.
Стреляли теперь и слева и справа, судя по всему, группы «Центр» и «Юг» вступили в бой. Сзади послышались крики и топот, это бежала к полю группа «Север», в разведчики которой и был записан Хрулеев. Люба вскочила на ноги, но через секунду вновь повалилась на землю.
Из-за холма появилось шестеро конных ордынцев с винтовками и автоматами. Хрулеев попытался отползти назад, за спасительный корень вывороченной сосны. Лежа на земле, он видел, как отважно бегут мимо него прямо на ордынцев сапоги, ботинки и берцы наступающих.
Конные ордынцы открыли огонь, группа «Север» отвечала им тем же. Мимо Хрулеева пробежал глава основного состава группы «Север» по кличке Твою Мать с криком:
— Вперед, твою мать!
Люба убила двоих ордынских всадников, и застрелила лошадь под еще одним.
Наступавшая группа «Север» в составе семидесяти человек открыла штормовой огонь, через несколько секунд все конные ордынцы были перебиты.
Группа «Север» стремительно ворвалась на картофельное поле, Хрулеев, Пашка и Люба теперь остались в глубоком тылу. Судя по звукам и мелькавшим за деревьями силуэтам, на поле завязался жаркий бой.
Выжившие кони, лишившись всадников, метались в районе холма. На самом холме лежало десять мертвых ордынцев, две лошади и один германец, имени погибшего Хрулеев не знал. Еще один конь умирал под холмом, из его шеи хлестала кровь.
— Все, победа, — заявил Пашка Шуруповерт, вскакивая на ноги.
Хрулеев и Люба тоже встали, и в этом момент Хрулеев вдруг ощутил, что в лесу как будто похолодало. Он поднял голову и увидел, как наверху в сосновых ветвях метнулась жирная туша, покрытая перьями.
— Филины, — Люба выстрелила, но промахнулась.
Она бросила СВДС и достала пистолет. Пашка дал очередь, но тоже не попал. Люба безрезультатно сделала несколько выстрелов из макарова, а потом зачем-то опять схватилась за винтовку.
Другой филин тем временем резко спикировал вниз на Пашкину голову, и тут же взмыл вверх. Пашка Шуруповерт наверное закричал бы, но кричать ему больше было нечем, языка и лица у Пашки теперь не было, на том месте, где они раньше располагались, зияла огромная кровавая рана. Филин наворачивал круги, зажав в когтях Пашкино лицо.
Люба быстро перезарядила СВДС и наконец подбила филина. Тварь по инерции пролетела еще несколько десятков метров и рухнула на холм, заваленный трупами ордынцев. Пашка пошатался пару секунд и упал на землю, он был мертв.
— Ложись! — заорал Хрулеев, и Люба действительно успела пригнуться. Это спасло ей жизнь, налетевший на Любу сзади второй филин метил ей когтями в шею, но в результате схватил девушку за длинную косу, торчавшую из-под общевойскового шлема.
Хрулеев не верил своим глазам. Несмотря на то, что Люба сама по себе была полненькой, в бронежилете и, кроме того, все еще сжимала в руках СВДС, филин легко и быстро поднял ее в воздух, как схваченную полевую мышку.
Люба громко завизжала, заглушив на несколько секунд звуки боя на картофельном поле. Филин взмыл вверх с добычей в когтях, Люба раскачивалась на собственной косе, как елочная игрушка на веревочке. В таком положении ее черная коса казалась невероятно длинной, длиннее самой Любы. Хрулеев прицелился, но не решился выстрелить, шанс задеть Любу был слишком велик.
Филин с девушкой в когтях наворачивал круги прямо над Хрулеевым, явно не зная, что ему теперь делать со столь странной и визжащей добычей. Спустя несколько секунд тварь видимо приняла некое решение и стремительно полетела к картофельному полю. Возможно, филин счел необходимым доставить пленного вражеского командира ордынцам.
Хрулеев выстрелил твари вслед, но не попал. Он прицелился тщательнее и вновь нажал на спуск, но на этот раз винтовка вместо выстрела лишь щелкнула. При следующей попытке выстрелить оружие не выдало уже вообще ничего. Хрулеев понял, что подающая пружина, заставшая еще советско-финскую войну 39-го, приказала долго жить.
На картофельном поле тем временем что-то громко взорвалось.
Люба, все еще сжимавшая в руках СВДС, попыталась убить пленившую ее птицу и пару раз выстрелила, но, разумеется, не попала. В ее положении для того, чтобы застрелить филина, требовалось направить винтовку вертикально вверх, а когда тебя тащат в когтях по воздуху и раскачивают на твоей собственной косе, это довольно затруднительно. Любе следовало уже давно бросить СВДС и убить филина из пистолета, все еще висевшего у нее в кобуре, а еще лучше — перерезать свои роскошные волосы ножом. Но, то ли коса была для Любы дороже жизни, то ли она просто запаниковала и уже ничего не соображала от боли.
Любины попытки стрелять совсем не понравились филину, он резко спикировал вниз и протащил девушку через колючий красный кустарник, росший на холме, заваленном мертвыми ордынцами.
Хрулеев отшвырнул винтовку Симонова и трофейную Сайгу, схватил Пашкин калаш и бросился в погоню за птицей.
Иногда он останавливался и пытался выцелить филина, но тварь теперь взмыла к самым верхушкам сосен и летала зигзагами, как пьяная. Окончательно потерявшая голову Люба тем временем зачем-то активировала экстренный сброс бронежилета, броник упал на землю, а филину стало еще легче тащить добычу.
Хрулеев нагнал похитившую Любу тварь только на краю леса, у самого картофельного поля. Филин почему-то передумал лететь на поле, вместо этого он теперь кружил вокруг верхушки сосны. Хрулеев запыхался, сердце бешено стучало, не хватало воздуха.
На самом краю сосняка лежали двое мертвых ордынцев и сильно раненый глава основного состава группы «Север» по кличке Твою Мать. Твою Мать был весь изрешечен пулями, под ним растекалась кровавая лужа, на губах запеклась кровь. Он что-то говорил, но звуки сражения на картофельном поле заглушали слова. Впрочем, Хрулеев не сомневался, что бравый командир вероятно, даже умирая, вспоминает чужую мать. До желанного картофельного поля Твою Мать не добежал буквально пары метров.
На самом поле, уже усеянном трупами, тем временем кипело сражение, трещали выстрелы, слышались крики, кто-то швырял гранаты, в воздухе кружило не меньше десятка ордынских птиц-мутантов. По противоположному краю поля скакала тройка коней, запряженных в повозку. В повозке, груженной мешками с картошкой, сидел толстый ордынец и поливал врагов огнем из РПК.
Хрулеев снова попытался прицелиться в филина, кружившего с Любой в когтях вокруг верхушки сосны. У Хрулеева все еще дрожали руки, но обычного ощущения, что творящийся вокруг кошмар происходит с кем-то другим, сейчас почему-то не было. Хрулеев ясно понимал, кто он и где находится. Но именно это и было странным и страшным.
Ощущение нереальности происходящего обычно спасало Хрулеева от безумия страха, было своеобразной защитной реакцией психики. Но сейчас Хрулеев ясно сознавал, что происходит, и страх накатывал на него волнами, стучал в голове и холодом струился по венам. Он не знал, что именно произошло, но что-то в нем изменилось.