— Тото, фу! Лежать.
Хрулеев вновь повернулся к рыдавшему мичману. Нужно было успокоить ни разу не бывшего в море моряка, но Хрулеев не знал как помочь ему.
— Расскажи мне какую-нибудь морскую байку. Уверен, что ты много их знаешь, даже если ни разу не ходил в море, — предложил Хрулеев.
Мичман не ответил. Вместо этого он извлек из кармана наградной кортик и вынул его из ножен. Мичман стал примеривать кортик к собственному горлу.
Хрулеев понял, что дела совсем плохи. Наверное, нужно было добежать до мичмана и отобрать у него кортик, но Хрулеев стоял в десятке шагов от самоубийцы, пока он будет бежать, мичман вполне может уже вскрыть себе сонную артерию.
— Успокойся. Просто расскажи мне что-нибудь, что угодно, — повторил Хрулеев.
Тотошка снова злобно зарычала в сторону рябинового куста за спиной Хрулеева, но, обернувшись, Хрулеев вновь не увидел ничего интересного.
— Тото, заткнись, фу!
К облегчению Хрулеева, мичман наконец убрал кортик от собственного горла. В носу мичмана хлюпала рвота, голос у него стал глухим, как будто он говорил, опустив голову в металлический банный таз:
— Ладно, хорошо. Сейчас. Ну вот например. История про любовь.
— Очень хорошо, давай про любовь. Рассказывай.
— Был у нас в институте политрук, капитан третьего ранга. Раньше, до назначения к нам в институт, он ходил на торпедном катере и при этом очень любил закладывать за воротник. Никто точно не знает, что произошло на катере, но однажды во время учений одна из торпед взорвалась прямо на судне. Может быть, дело было в технической неисправности, может быть в сильном шторме, который бушевал тогда на море, а возможно, торпеда была просто просроченной. Сам капитан утверждал, что его катер подорвали специально обученные американские дельфины-диверсанты, но вероятнее всего капитан в день учений просто был как обычно пьян, он наверняка нажал не ту кнопку или зарядил торпеду не той стороной, я во всем этом не разбираюсь, короче похуй. Суть в том, что капитану оторвало взрывом член и яйца, полностью, подчистую. Военная прокуратура так и не смогла доказать, что капитан был пьян и сам подорвался на собственной торпеде, так что его просто списали на берег и перевели к нам в институт политруком. Вот.
Это была странная история, но Хрулеев сделал вид, что ему очень интересно:
— Занятно. Но я не совсем понял. Ты же говорил, что история будет про любовь.
— Так она и есть про любовь, бля. Ты тупой что ли? Суть в том, что жена капитана даже после торпедного инцидента и списания капитана на берег оставалась совершенно довольна мужем. Она не пыталась с ним развестись, а в институте ходили упорные слухи о том, что капитан путем смелых экспериментов обнаружил совершенно новые способы удовлетворять жену в постели. Через два года у капитана родился сын. Тех курсантов, кто осмеливался обсуждать личную жизнь политрука или высказывал сомнения в отцовстве капитана, наш герой лично выслеживал и добивался их изгнания из института под различными предлогами. Именно поэтому это история про любовь, я тогда осознал, на примере капитана, что человеческая любовь это именно психологическое понятие, а не физиологическое, что любовь мужчины к женщине возможна даже когда тебе оторвало причиндалы торпедой. Я даже начал писать диссертацию на эту тему, в ней я обоснованно доказал что...
Мичман не сумел закончить фразу, Тотошка снова вскочила на ноги и зарычала, брызжа слюной и не реагируя больше на окрики хозяина.
Хрулеев резко обернулся, на этот раз его взгляд встретился с глазами другого человека.
Возле рябинового куста стоял мальчик. На вид ему было не больше двенадцати.
Волосы мальчика были давно не стрижены и грязны, они отросли до самых плеч, в волосах были заметны спутанные колтуны, сосновая хвоя и жирные клещи, видимо присосавшиеся к голове еще летом. Под глазом у мальчика Хрулеев заметил уродливый багровый кровоподтек. На коричневой футболке ребенка с изображением Микки Мауса расползлось кровавое пятно. Брюки были продраны на коленках, мальчик был бос, и его левая нога вся почернела. Но синие глаза мальчика смотрели на Хрулеева с живым интересом.
В руках мальчик держал железную арматурину.
— Привет, — зачем-то сказал Хрулеев.
Мичман вдруг часто задышал, а Тотошка, попятившись от мальчика, зарычала еще пуще.
Мальчик молчал.
— Убей его, хули ты ждешь... — простонал мичман. Его голос дрожал и трещал, как линия электропередач на ветру.
Хрулеев схватился за ремешок висевшей за плечом двустволки, но секунду спустя вдруг передумал и опустил руку.
Рябиновый куст зашуршал, обсыпав заросшую мхом землю ворохом желтых листьев.
Из-за куста вылезла девочка и встала рядом с мальчиком.
Девочка была еще младше, пожалуй, ей лет семь. Она была на голову ниже мальчика, волосы девочки были в еще более ужасном состоянии, чем у ее товарища. Голова девочки напоминала птичье гнездо, волосы лезли ей в глаза, но девочку это видимо совсем не волновало. Ее платьице было изорвано, сквозь рванину просвечивала побуревшая от грязи кожа. Руки девочки с длинными желтыми и ломаными ногтями сжимали два куска колотого кирпича.
— Стреляй, мать твою... — зашипел мичман. Хрулеев видел, что мичман весь дрожит, его руки беспорядочно двигались, как у новорожденного младенца, хотя правая рука все еще сжимала наградной кортик.
Мичман попытался встать, но очередной желудочный спазм помешал ему подняться на ноги, по воздуху вдруг распространилось омерзительное зловоние, штаны мичмана намокли, и в них что-то захлюпало. Мичман снова привалился к сосне и все смотрел то на Хрулеева, то на детей, бормоча при этом нечто нечленораздельное.
Из-за рябинового куста вылезли еще двое детей, у одного в руках был остро заточенный железный кол, девочка лет четырнадцати держала топор.
Тотошка заливалась лаем, захлебываясь собственной злобой.
Хрулеев понимал, что если собака бросится на детей, ее сразу убьют.
— Тото, фу! Лежать!
— Мы сейчас уйдем, ладно? — спросил Хрулеев детей.
Дети молчали.
Со стороны оврага отделявшего сосняк от луга тем временем появились еще четверо детей.
Эти были еще совсем крошками, каждому не больше шести лет. В руках дети держали ножи, у одной из девочек был длинный и ржавый гвоздь. Блестевшие на грязных лицах глазки детей смотрели на Хрулеева, как энтомолог смотрит на пойманную бабочку.
— Какое же ты говно и трус. Стреляй же, Хрулеев, — проговорил мичман неожиданно тонким и высоким голоском.
Появилось еще пятеро детей с кусками колотого кирпича в руках.
Тотошка лаяла и металась как бешеная, дети молчали, они образовали круг сомкнутый вокруг Хрулеева и мичмана.
Мичман все причитал, его матерщина мешалась с мольбами стрелять в детей. Хрулеев наконец вышел из оцепенения. Он снял с плеча двустволку и прицелился в голову мальчика с арматуриной в руке.
Дети медленно двинулись вперед, сжимая круг вокруг мичмана, Хрулеева и бешено метавшейся собаки.
Хрулеев все целился и целился, ему почему-то казалось, что он не попадет в цель, хотя мальчик в футболке с Микки Маусом был уже в паре метров от него.
Хрулеев целился, но палец отказывался нажимать на спусковой крючок.
Мальчик просто прошел мимо Хрулеева. Дети как будто не замечали его, они шли к мичману.
Хрулееву вдруг показалось, что составляющие его собственной головы — глаза, нос, челюсти, уши, мозг стали чужими, как будто это были не его органы, а кого-то совсем другого.
Дети тем временем подошли совсем близко к мичману. А Хрулеев все целился и целился из двустволки в покрытую собачьими клещами и колтунами голову мальчика, но Хрулеева не отпускало ощущение, что за него выстрелить в мальчика должен кто-то другой, тот чужак, который вселился сейчас в тело Хрулеева.
Но он не стрелял, Хрулеев не знал почему.
Тотошка обезумела от лая и ненависти, но напасть на детей так и не решилась.
Мичман взмахнул кортиком, рука его дрожала и дергалась, казалось, что он хочет нарезать на куски воздух. Трое детей бросились на руку мичмана сжимавшую кортик, они разом навалились на нее, крепко прижав к земле.
Мальчик подошел к ставшей теперь бесполезной ладони мичмана, державшей оружие, и наступил на нее ногой. Мичман зарычал, как будто снова собирался блевать. Его глаза вылезли из орбит, во рту мелькнуло что-то красное, и Хрулеев понял, что мичман от злобы и безысходности жует собственный язык.
Но навалившиеся на руку мичмана дети пригвоздили его к земле, он не мог пошевелиться. Мичман все булькал, и Хрулеев услышал, что бульканье складывается в страшные слова:
— Ты мразь, Хрулеев. Трус и предатель. Ненавижу.
Девочка с ржавым гвоздем в руках наклонилась над мичманом и воткнула гвоздь ему в горло.
Что-то мерзко всхлюпнуло, и мичман захлебнулся собственной кровью.
Двое мальчиков бросили мичману в лицо куски кирпичей, превратив перекошенную предсмертной агонией рожу в кровавое месиво.
Над лесом вдруг повисла тишина, даже Тотошка заткнулась. Было слышно, как шумит ветер высоко в соснах. Еще Хрулеев слышал бешеный стук собственного сердца, или точнее говоря — стук сердца какого-то человека который по нелепой прихоти бытия был сейчас сознанием и телом Хрулеева.
Дети как по команде повернулись в сторону Хрулеева. Их блестящие на грязных лицах глаза выражали неподдельный интерес, как будто им показывали новый мультик Диснея или игру для Денди. А Хрулеев все целился, целился, целился в них из двустволки, и вдруг он понял что это бесполезно, что он не сможет попасть в них никогда, что человек управляющий сейчас телом Хрулеева не умеет стрелять из ружья.
Хрулеев понял, что он не человек больше, а просто животное, а животное всегда бежит. Собака скулила и металась у ног Хрулеева.
— Тото, за мной!
Фразу произнес чей-то чужой голос, говоривший губами Хрулеева.
Это было так странно.
Хрулеев резко развернулся и побежал. В спину ему летели брошенные детьми колья и куски кирпичей.