ев, сидевший неподалеку, постучал ногтем по столу и показал на записку. В благодушном настроении после хорошо принятого доклада Субботин не заметил тогда взволнованности начальника объединения.
Развернув записку, Михаил Никифорович перестал слышать докладчика, забыл о полном зале. Он тут же ушел за кулисы и из Дворца культуры, где проходило совещание.
«На буровой Алексея Субботина — выброс! Открытый газовый фонтан! Пожар!»
Что теперь стоили его разглагольствования о методах скоростного бурения Алексея Субботина, о новшествах и положительном опыте? Курам на смех! Он, он, Субботин-старший, — посмешище! Болтун и дурак. А виновник — сын, его сын Алешка!
Заглянув по дороге на почту, Михаил Никифорович не захотел оттуда говорить с поселком: слишком много народа, слишком много знакомых. Голосом он не обижен — начнутся расспросы, вопросы, сожаления, сочувствия… Нет! Переулками, чтоб не встретить приятелей, которых было полгорода, Субботин пробрался в гостиницу.
«Пробрался»… — подумал Михаил Никифорович, схватил трубку и принялся снова барабанить по рычагу.
— Минуточку, минуточку, товарищ Субботин. Заканчивают разговор с больницей.
— После поговорят!
— Закончили, соединяю.
Разговор с инженером подтвердил самые худшие предположения. Новости были отвратительные, а самое трагическое — врач не исключает возможности гибели Алты от ожогов.
— Причина выброса — фонтана, пожара, грифона, — кричал в трубку Субботин.
— Причина? — переспросил инженер, очевидно собираясь с мыслями.
— Да-да!
— Геолог Салахова считает, что, как всегда, авария произошла по вине вахты. Тех, кто работал на буровой в эту смену.
— А где был сменный мастер?
— Он заболел. Субботин находился на буровой.
— Так…
— Все очень осложняется, Михаил Никифорович.
— Грифон осложняется? Чем?
— Нет, не грифон. Какие осложнения? Кратер и так растет чумовыми темпами. Трудно будет разобраться, виновных найти.
— Ну! Эт-то почему? — вспылил Субботин. — Мастер был на буровой — он и в ответе!
— Сгорел буровой журнал!
— Что?!
— Сгорел… буровой… журнал!
— Вы-то, вы-то, инженер, как считаете?
— Пока затрудняюсь ответить.
— Напишите рапорт к моему приезду. Я буду утром.
— Не смогу, товарищ Субботин.
— Э-то почему? Как эт-то так!
— Мне нужно во многом разобраться. Я не во всем согласен с Салаховой.
Михаил Никифорович скрипнул зубами:
— Похвалы от меня ждете?!
— Товарищ Субботин… Сейчас нам не имеет смысла говорить о виновных. Что вы думаете предпринять?
— А вы?
— Мы уже ничего не можем сделать. Обваловали кратер, чтобы не так быстро увеличивался.
Начальник конторы бурения задал десятка два вопросов о том, что еще сделано. Услышав четкие и ясные ответы, Михаил Никифорович немного успокоился. Все возможные меры были приняты.
— Будьте на месте — позвоню, — буркнул Субботин. Ему очень хотелось узнать, как там Алексей, но он посчитал это непростительной слабостью — «отцовским зудом». Коли стряслось что с Алешкой — инженер сказал бы, а так, значит, все в норме. Но сердцу не прикажешь, оно ныло, и, положив трубку, Михаил Никифорович уже жалел, что не расспросил о сыне.
Он постоял у окна, побарабанил пальцами по подоконнику. И неожиданно для себя вышел в коридор, постучал в соседний номер. Постоялец, знакомый Субботина, находился в номере.
— Послушай, Курбан Исрапилович, дай пачку папирос.
— На! И гони ты всех гостей к черту! Хочешь, я тебе помогу? Еще курят! Они хоть спросились?
— Какие гости, Курбан? — оторопело глядя в решительное квадратное лицо, удивился Субботин.
— А папиросы кому? Ты же не куришь. Подожди… Уже два года не куришь!
Взяв со стола папиросы, Субботин направился к двери.
— Михаил… Спички у тебя есть? — уже совсем негромко спросил Курбан.
— Нет… — так же тихо ответил Субботин.
— Возьми, — Курбан подошел, отдал спички, положил руку на плечо, чуть-чуть ласково толкнул. — Будь!
Михаил Никифорович вернулся в свой номер. Он сел в кресло у телефона, неторопливо закурил. Ненавязчивость искреннего участия, товарищеская ласка Курбана помогли Михаилу Никифоровичу внутренне собраться. После нескольких затяжек чуть поплыло в голове. Но это было приятно.
Он позвонил Испанцу, с которым судьба свела его еще в дни обороны Одессы. Разговор шел в официальных рамках. Доложив о происшедшем, Субботин попросил разрешения вызвать из Баку Тиграна Мушеговича — опытнейшего укротителя огненных фонтанов и грифонов. Дурдыев дал «добро».
С Баку соединили довольно быстро, хотя Михаил Никифорович вдоволь находился по номеру, который казался клеткой, выкурил пяток папирос.
— Тиграна Мушеговича! — рявкнул он в трубку, услыхав женский голос, но тут же сообразил, что сморозил глупость. С «Глухарем», оглохшим от рева фонтанов, приходилось разговаривать через «переводчика» — его жену. — Здравствуйте, Фатьма-ханум.
— Простите, я вас не узнала, — протянул в трубке певучий женский голос.
— Субботин Михаил Никифорович.
— А-а… — радостно пропела Фатьма-ханум.
«Ведь все равно не узнала, — подумал Субботин. — Где же тебе всех нас, бедствующих, упомнить? Буди хозяина, если он дома. Только бы был дома!»
Понадобилось еще с десяток вежливых фраз, как того требовал этикет. С Фатьмой-ханум следовало быть даже в самых тяжелых случаях предельно корректным. Наконец и на вопросы о здоровье болонки и сиамского кота Фатьма-ханум ответила исчерпывающе.
— Тигран Мушегович вас слушает, — сказала Фатьма-ханум (впрочем, какая она Фатьма? Марья Петровна из Белева, — а тем более ханум! Но ее так звал Тигран Мушегович, влюбленный на всю жизнь, и все ее так называли). Она никогда ничего не спутает и сообщит тут же своему мужу. А уж он примет решение. Выслушав Михаила Никифоровича, Фатьма-ханум объявила:
— Тигран Мушегович просил, чтобы вы заказали на складе взрывчатку и детонаторы. — Она сказала, какую и сколько.
— Ладно, ждем Тиграна Мушеговича и его ребят. Взрывчатку закажу. Спасибо вам, Фатьма-ханум, — сказал Субботин и подумал: Глухарь, видимо, за последние годы начал применять что-то повое в тушении пожаров.
Лишь только положив трубку, Субботин вспомнил о воде. Ведь ее нет! Чертов город! Здесь, когда под носом водопровод, забываешь о ее нехватке в поселке. Не питьевой. Вот почему и забыл! Надо много воды: четыре-пять тысяч кубометров! Тысячу еще набрали бы. Но пять! И тут еще чертов «урючный снег», слякоть, которая сделала непреодолимыми солончаки. Они, словно вражьи полки, окружили новую газоносную площадь, которую разведывали.
И снова Субботин вызвал поселок.
Михаил Никифорович и от стола не успел отойти, как аппарат залился настойчивой трелью.
— Слушаю, товарищ Субботин, — послышался в трубке голос инженера.
Откашлявшись и прикурив от дымящегося окурка новую папиросу, начальник конторы сказал:
— К нам вылетает Тигран Мушегович. Но подвезти воду мы сможем дня через два-три. Солончаки раскисли. Как грифон?
— Кратер растет очень быстро. Он уже метров десять в диаметре.
— Уже десять метров! — удивился Субботин.
— Да. Если и дальше так пойдет, за сутки он размоет кратер метров до ста.
— Черт бы его побрал!
— С ним не поспоришь.
— Я о мастере, а не о грифоне. Хорошо обваловали кратер?
— Да, но мало помогает. Грунт рыхлый.
— Откуда сняли трактористов? — сердито спросил Михаил Никифорович.
— Не снимали. На бульдозерах работают Субботин, Мухамед, Есен и Саша.
— Ну-ну… Хоть тут пригодились. Я думал, они сидят в партере, ждут аплодисментов.
— Воду… Вы слышите? Воду, Михаил Никифорович, мы, наверное, достанем.
— Откуда? — спросил Михаил Никифорович и подумал, что в инженере он не ошибся. Инженер — хороший руководитель и организатор, и это было приятно сознавать.
— Салахова договорилась с начальником гидрологической партии, — докладывал Непес. — Он вызвал из «поля» три буровых станка на машинах. Судя по грифону, да и по их данным, в районе пожара грунтовые воды стоят высоко, обильны, хотя и минерализованы.
— Сильно минерализованы?
— Подстилающие — да. Но гидрологи считают, что можно взять пять-шесть тысяч кубометров приличной воды.
— Если они ошибутся, мы запорем насосы.
— Два буровых насоса ребята вытащили из огня, едва начался пожар. Они немного пообгорели, но на этот случай еще сгодятся.
— Когда начнут бурить на воду?
— Салахова ждет машины в поселке. Очевидно, утром начнем.
— Ладно, — удовлетворенно пробурчал Михаил Никифорович. — До встречи.
«Чего далась Непесу эта Салахова? — сердито думал Субботин… — Салахова… Салахова… «Ее мнение»… «Она договорилась». Может, подковырнуть меня хочет Непес? Мол, вот твой Алешка ухлестывал за ней. Отдыхать вместе ездили. А вот у Салаховой особое мнение о ведении буровых работ вашим сыном. Несмотря ни на что… Фу ты, черт! Ну какая же тина в голову лезет!»
Субботин швырнул недокуренную папиросу в горку окурков, наполнявших пепельницу. Горка разъехалась, «бычки» просыпались на стол. Чертыхаясь, Михаил Никифорович начал собирать окурки, сдувать пепел, да неловко, и извозил всю скатерть. Сдернул ее и бросил в угол. Посмотрел на часы. Было уже далеко за полночь. Он поднял с постели Анна Дурдыева. Объяснив, в чем дело, Субботин потребовал, чтобы ему тотчас выдали со склада взрывчатку и детонаторы. Потом почти два часа ушло на звонки и разговоры с различным начальством помельче, вплоть до заведующего складом. Оказалось, что везти боеприпасы и детонаторы в одном вертолете нельзя и Субботину выдадут только детонаторы, а взрывчатку доставят следующим рейсом, когда отправят в клинику Алты.
Пока шли переговоры и уточнения, пока приходилось полусонным людям объяснять положение и доказывать необходимость немедленных действий, Михаила Никифоровича не оставляла одна мысль: в его настойчивости, требовательности, упрямстве, кроме нужного для начальника конторы рвения, есть и нечто глубоко личное — интимная, отцовская заинтересованность. Это ощущение вызывало в его душе неловкость и очень раздражало. Помимо воли чудился ему в неторопливых ответах и естественных размышлениях людей словно намек: о своем сыне так печешься.