— Ну и что! — обратился Ахметов к замещавшему мастера монтажнику. — Что ж теперь — все остановись?
— Не положено без мастера, — пожал плечами пожилой монтажник и сдвинул защитную каску на затылок.
— А если он вернется завтра? — вскинулся Саша.
— Завтра он и вернется, — спокойно ответил монтажник.
Ахметов внимательно пригляделся к монтажнику:
— Так ведь ты же тащил нашу вышку туда, на площадку.
— Мастер руководил транспортировкой… Под его наблюдением вел.
— Но второй раз легче буровую протащить.
— Оно верно, только мастера нет.
— Михаил Никифорович приказал срочно транспортировать эту буровую. Понимаешь, срочно!
В следующую секунду Саше захотелось захлопнуть рукой свой рот: ведь четкого, ясного приказа доставить к грифону вышку во что бы то ни стало Субботин не давал. Он был и достаточно опытен, и крайне осторожен, особенно сейчас, когда любое новое происшествие затронет прежде всего его честь, поставит под сомнение его способности руководителя. Но Ахметова понесло. Он наступал на монтажника, требуя немедленной буксировки буровой.
К ним подошли другие монтажники и трактористы, прикрепленные к монтажному полигону. Рабочие, чуток насупившись, слушали горячие речи Саши. Они знали его, знали обо всем происшедшем с ним и грифоне на буровой Алексея.
Рассказ Саши о том, что буровая потонула в земной тверди, словно корабль в море, произвел гнетущее впечатление. Но одновременно это-то и укрепило их веру в то, что Субботин действительно отдал такой категорический приказ и ждать нельзя ни минуты. Впрочем, будь в это время на монтажном дворе сам мастер Дурдыев, он тоже принял бы решение, не раздумывая, тащить буровую к грифону. Ни у кого не оставалось и тени сомнения, что лишь скорейшее забуривание новой скважины, выход ее к забою и аварийной, закачка ствола и ответвлений грифона цементом могут противодавлением задавить проявление газового пласта. С одной стороны, здесь, конечно, следовало учитывать каждый час, но неоправданный риск с транспортировкой буровой, когда в пути могла произойти авария, грозил задержкой уже не на несколько часов, а на несколько суток, не говоря о вероятной потере вышки, стоимость которой не одна тысяча рублей.
Горящие фонтаны на нефтяных промыслах — это не что иное, как крохотные вулканы, которые вызывает сам человек. Пусть эти вулканы еще не изрыгают огнедышащей лавы, но настанет день, когда в погоне за полезными минералами человечество научится использовать и магму оливинового пояса, богатого редкими элементами в чистом виде.
Тогда осуществится, пожалуй, вторая часть своего рода пророчества Алексея Толстого, высказанного в романе «Гиперболоид инженера Гарина». Ведь первое предвидение — сам гиперболоид, названный лазером, настолько прочно вошел в обиход, что и за чудо не почитается.
То, что человек, не забывая космоса, с каждым годом из-за своих неизбежных практических нужд будет все глубже и глубже проникать в недра планеты, — неизбежность. Это уже даже вопрос не просто желания человека, а осознанная человечеством необходимость. Дело за техникой. Иначе — вопрос времени и недалекого будущего.
Но то, с чем столкнется человек на пути в недра планеты, по сложности преодоления ничуть не меньше трудностей космических. И пожалуй, самыми трагическими будут случаи неуправляемых, открытых фонтанов и грифонов. В борьбе с ними предельно важен девиз: «Спеши не торопясь». Поэтому человеку, несведущему, оглушенному ревом фонтана, взрывами скопляющегося в кратере грифона, газа, фантастически огромным столбом воды, толщиной и высотой с девятиэтажный дом, — этому несведущему человеку не только покажется, но он будет твердо убежден, что те, кто по должности своей призван бороться с пожаром и огнем, ничего не делают. Они ходят, жестикулируют, шевелят на всякий случай губами и ждут, пока прибудет то-то и то-то. Но когда «то-то» прибывает, оказывается, что рукотворный вулкан в чем-то опередил человека, нарушил его тщательно разработанный план борьбы и требуется уже нечто принципиально новое. И некого ругать, некого послать к чертовой матери.
Так уже часа через четыре Тигран Мушегович, неторопливо пивший чай, устроившись прямо на бархане, понял, что его надежда погасить пламя над грифоном и установить фонтанную арматуру не оправдалась.
Однако этот сложный, но достаточно быстрый путь был отрезан. Кратер грифона развивался, рос так скоро, что водометные пушки не смогли бы обеспечить прикрытия. Да и само тушение пожара стало делом вредным. Именно — вредным, ненужным и даже опасным.
Газ, по сути дела, смертоносный газ, не сгорая, стал бы растекаться по ложбинам и долинам. А его было так много, что миллионы кубометров в течение суток превратили бы окрестности в зону смерти, зону, не только зараженную, но и чреватую гигантским взрывом от любой случайной искры. Если бы грифон не горел или был бы потушен к этому времени, то его следовало поджечь. Даже если бы он был потушен, то его следовало заново поджечь.
Так бывало.
Теперь оставалось ждать у моря погоды, ждать, когда прибудет вышка, чтоб начать бурение наклонной скважины.
А восемь тракторов уже двинулись в путь с монтажного двора. Вышка стояла на деревянных салазках. Спереди ее тянули четыре трактора, два по бокам и чуть впереди, с тросами, прикрепленными к верхушке-кронблоку, чтоб удержать буровую при возможных колебаниях, и два трактора держались сзади, удерживая тросы, привязанные к середине вышки, между основанием и кронблоком-верхушкой. Они сдерживали возможное движение вышки по инерции при торможении и при движении ее под уклон.
Самые опытные трактористы находились в боковых машинах. Им приходилось постоянно маневрировать: идти чуть впереди, когда буровая брала подъем, конечно, очень незначительный; или двигаться сзади салазок при спуске. И главное — ни на секунду не давать тросам провиснуть и не слишком их натягивать. В общем, это был октет из восьми инструментов, на которых играли восемь трактористов. Трактористы действительно исполняли, как музыканты, свою работу. Причем от трактористов требовалась более безупречная сыгранность, чем у музыкантов. Если там ошибка в полтона или отставание на шестнадцатую такта — вещь в сложном произведении почти обычная, даже допустимая и простительная, то тут ослабление троса на какой-то метр или отставание, ну, хотя бы бокового партнера или перетяжка им троса могло угробить вышку и при определенном стечении обстоятельств убить товарища. Если бы сорокапятиметровая стальная вышка с маху упала на кабину трактора, то никакие дополнительные крепления кабины не смогли бы спасти водителя.
Тракторы бархатно урчали и ползли по улице поселка, а в их окружении, чуть покачиваясь и подергивая головой-кронблоком, словно колоссальный идол, продвигалась вышка. Мощные машины выглядели рядом с буровой жуками-скарабеями. Небо было чистое, голубое, солнце — высоко и ясно, и песок выглядел золотым. Ветерок едва веял, не тревожа даже легкий как пух илак на барханах.
Бригадир трактористов, статный мужчина с ногами кавалериста, шел впереди тракторов, держа в руках красный и белый флажки. В сотый раз, наверное, вел Курбан Алиев своих ребят, но никогда еще не приходилось ему ни собираться так быстро по прямому приказу начальства, ни тащить новую вышку к месту катастрофы другой буровой, и он очень волновался.
Рядом с Курбаном шел Саша. Он тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Не то, чтоб ему казалось, а он в глубине души был уверен: превышение власти, которой он был облечен начальником конторы, не пройдет даром. Подобно многим людям, попавшим единожды в сети обстоятельств, он искал предзнаменований новых бед, и желаемое виделось им во всем. Несбывшиеся предвестники забывались им быстро, зато стоило произойти совпадению, как услужливое воображение фиксировало факт твердо. Молчаливость и некоторая отстраненность Саши при осознании вины еще больше углубили этот процесс «ловли призраков-предвестников», хотя год тому назад Ахметов искреннейшим образом сам первый посмеялся бы над подобным.
Сейчас же, вновь обретя права и должность мастера, Ахметов будто вдруг проникся такой необоримой жаждой, именно жаждой, буквального, прямого и жесткого выполнения инструкций, правил и приказаний. В случае, требующем самостоятельного решения, Саша не стал бы раздумывать, а твердо последовал прежде всего букве инструкции и правил. Перестраховка в конце концов не нечто данное человеку в характере. Она чаще всего плод горького опыта, когда инструкцию, распоряжение используют как щит или блиндаж в три наката. Однако в любом рассуждении перестраховщика обязательно присутствует подспудная мысль: мол, вообще-то, я мог бы поступить иначе, я знал, как лучше сделать, но у меня были связаны руки. Впрочем, так ведут себя убежденные перестраховщики-карьеристы. Что до Саши, то его поведение было скорее рефлекторным, защитным. Так человек, однажды попавший в катастрофический переплет, долгое время, за годы спокойной жизни не в силах побороть в себе предубежденности к безопасности поездки в трамвае, автобусе, поезде или самолете.
Кстати, люди, летавшие всю жизнь, бывавшие в самых невероятных переделках, твердо и неколебимо убеждены в одном: самые безрассудно смелые люди — пассажиры. Смелы они своей верой и неведением. Но не об этом речь.
Тракторный поезд уже преодолел больше половины пути к месту назначения. Тогда Саша, поначалу шедший рядом с Курбаном, не выдержав напряженного и медлительного движения, стал кругами обходить двигавшиеся, подобно единому агрегату, тракторы и вышку. Он старался незаметно приглядываться к узлам тросов на переплетах вышки, к препятствиям, попадавшимся на пути, — возвышенностям и долинкам, которые ловко преодолевали водители, не допуская ни излишнего натяжения, ни провисания такелажа.
Замечаний Ахметову делать не решались: неудобно как-то, да и особых причин не находилось. Но к Саше стали приглядываться, начали следить за его добровольными «исследованиями» крепости и надежности узлов на тросах. Однако не сразу, но тем незаметнее и глубже поведение Ахметова стало волновать и нервировать водителей и бригадира. Они почему-то начали ощущать себя в чем-то виноватыми, не видя, не замечая никаких промашек со своей стороны. Хотя, может быть, именно это обстоятельство более всего и задевало их.