Григорий Распутин. Авантюрист или святой старец — страница 23 из 49

Но вот супруга «Петюши», Великая княгиня Милица Николаевна, при которой Стана исполняла лишь партию «второго голоса», понимала все значительно лучше. По сути дела, именно «глубокая интеллектуалка» Милица, «доктор алхимии»(!), и являлась мозговым центром всего этого «черного кружка». Грозный с виду Главнокомандующий Николай Николаевич озвучивал в обществе то, что подавала ему Стана с «кухни» Милицы.

Последнюю же просто сжигала ненависть к Царице, которая мало того что перестала слушать ее советы и даже отлучила их от Дома, но и «вредит» ее маленькой родине, любимой Черногории, настраивая «мягкотелого» Николая II против их отца-правителя. Оставим в стороне суть вопроса об отношениях России и Черногории, которой Царская Империя помогала чуть ли не двести лет. Ничего в этой политике не изменилось и при Последнем Самодержце. Интересен в данном случае не «изгиб мировоззрения» пресловутых «черных женщин», а тот факт, что Джунковский и его компромат оказались очень желанными в этой компании.

Черногорки принимали Джунковского, всегда были с ним любезны и «откровенны». Именно они поведали генералу грустную историю своего знакомства, а затем «полного разрыва» с Григорием Распутиным. В изложении Джунковского это случилось потому, что Григорий Распутин «распоясался и стал поносить покойного отца Иоанна Кронштадтского, которого они почитали как святого». Это же надо такое сочинить! Нет нужды опровергать злонамеренную ложь. Григорий Распутин неизменно и всегда высоко чтил отца Иоанна.

Да и вообще он никого «не поносил». Распутину была неведома злобная непримиримость, приобретавшая у таких людей, как Джунковский, характер истерии. Как справедливо свидетельствовал перед ЧСК Министр внутренних дел А.Д. Протопопов, Григорий Распутин «зло не говорил про людей». Он мог «не любить» какого-то человека, но он не умел ненавидеть.

Свои «конфиденциальные сведения» шеф Корпуса жандармов регулярно поставлял ко Двору Николая Николаевича, которому некоторые салонные «пифии» предсказывали роль «спасителя Отечества». Нетрудно догадаться, что влиятельного «спасителя» окружала многочисленная пестрая толпа прихлебателей, приспешников, клевретов, которая и распространяла по всем краям и весям «взгляды» и «мысли» своего кумира. Хозяин же «николаевского Двора» испытывал к «поставщику низкопробного товара» в лице Джунковского, как прилюдно заявлял, «давнюю, искреннюю симпатию».

При наличии такой мощной защиты, как симпатия Главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича, Джунковский чувствовал себя уверенно. После бесславного провала «ресторанной истории» он не только не прекратил сбор инсинуаций, но и продолжал «шить дело» на Распутина, надеясь таким путем в очередной раз опорочить Царя и Царицу.

Проиграв в глазах Царя, Джунковский выиграл во мнении многих, обретя ореол «честного борца» и «страдальца». Восторг публики воодушевлял на новые «подвиги». После окончания разработки «оргии в ресторане» с подачи Джунковского на свет появилась новая история: о «пьяном дебоше на пароходе».

Сюжет, как обычно, был незатейливый; богатством фантазии мастера черного пиара явно не отличались. Но он удачно вписывался в общий контекст разухабистого образа Григория Распутина, который к тому времени прочно запечатлевался в сознании публики «с хорошей генеалогией». Его подробно изложил в своих воспоминаниях будущий «советский служащий» В.Ф. Джунковский. Суть дела вкратце такова.

В начале августа 1915 года Джунковский получил донесение, что Распутин, проходивший в полицейских сводках под кличкой Темный, ехал на пароходе «Товар-пар» из Тюмени в Покровское.

Как нетрудно предположить, он был «пьян». На палубе он встретил группу солдат, которых «заставил петь песни». Затем он дал им денег, повел в ресторан, но туда их не пустили.

Тогда Темный устроил скандал, оскорблял присутствующих, а с ехавшим Тюменским купцом Михалевым чуть не вступил в драку. Потом он ушел к себе в каюту и там «свалился на пол и лежал на полу до самого села Покровского» и в таком виде «омочился».

Картина безотрадная. Какое мнение могло сложиться у любого мало-мальски пристойного человека при таком описании. Только отвращение. Надо полагать, на создание такого «общественного мнения» и рассчитывали инсинуатор Джунковский и некоторые его послушные подчиненные.

В основе этой тенденциозно изложенной истории лежали реальные факты. Во-первых, Распутин действительно ехал на пароходе; во-вторых, он действительно общался с солдатами и хотел их накормить за свой счет, но их не пустили в ресторан. Тогда он купил еду в буфете и передал ее солдатам, а после их трапезы они на самом деле вместе пели песни. И все. Остальные «детали» и «факты» — плод воображения полицейского чиновника.

Чтобы не утомлять описанием «подробностей» сего события и и его детальным опровержением, ограничимся лишь главным. Никакого «дебоша» не было и в помине, никакого купца Михалева обнаружить никому не удалось. И самое важное: Распутин «пьяным» не был.

Джунковский намеревался состряпать новую «записку», в которую включить все «имевшиеся в наличии факты», в число коих, помимо вышеуказанного, входили и другие, столь же «надежные»: о том, что Распутин якобы вел разговоры о необходимости заключения сепаратного мира, о том, что Распутин всем повествует о будущих, с его подачи, отставках и назначениях Министров, о том, что он рассказывает «в оскорбительном тоне» о встречах с «Августейшими Особами».

Эти «сведения» вызвали резонанс. В августе 1915 года глава Думы М.В. Родзянко даже обратился к Министерству юстиции с призывом «арестовать врага». На заседании Правительства 24 августа 1915 года это стало одной из тем обсуждения. При этом Министр юстиции А.А. Хвостов сообщил, что против Распутина «нет материала».

«Конфиденциальные данные», собранные Джунковским о событиях на пароходе от подчиненных, в первичной форме до нас не дошли, даже если таковые и существовали. Трудно сомневаться, как и в случае с ресторанной историей, что все «тексты Джунковского» не более чем приготовление очередного «удачного хода» в борьбе с властью. Если бы компромат в «чистом виде» наличествовал, то уж можно не сомневаться, что его такие «верноподданные», как Джунковский, не только берегли бы «пуще глаза», но немедля сделали бы достоянием публики. Но не сберегли и не сделали. Из этого с несомненностью следует, что и беречь-το нечего было.

Напомним еще раз, что при Распутине неотлучно состояли два чина полиции, которые регулярно сообщали в Петербург-Петроград о каждом дне жизни Распутина. Казалось бы, что вот эти материалы и могли бы стать надежной основой для оценки жизни и морального облика Распутина. Наверное, оно так и было бы, если бы не одно «но»: подлинных донесений фактически нет. Существуют они лишь в «сводках» и «выдержках», и степень их соответствия оригиналу была известна лишь узкому кругу лиц, куда входил и «активист масонского движения» Джунковский.

О том, куда подевались истинные донесения полицейских агентов и что осталось в наличии, речь пойдет отдельно. Пока же вернемся к «пароходной истории» и предположим на минуту, что все, что написал Джунковский, соответствует истине. Помимо отрицательных эмоций, негодующих ахов и охов, один вопрос по адресу Джунковского все-таки возникает: куда глядели приставленные им чины, почему они не вмешались и не предотвратили «дебош»? Причину нерадивости своих подопечных шеф не раскрыл. Да если бы и стал объяснять, то правды от него никто бы все равно не услышал.

Однако долго раскручивать пароходный «пикант» товарищу Министра внутренних дел не пришлось. 15 августа 1915 года Министр внутренних дел князь Н.Б. Щербатов получил собственноручное распоряжение Монарха, гласившее: «Настаиваю на немедленном отчислении Джунковского от должности с оставлением в Свите».

Такая формулировка, означающая фактическое изгнание со службы, хоть и была сдобрена указанием на оставление в Свите, но фактически являлась приговором. В редчайших случаях сановники подвергались подобному суровому наказанию. Обычно чиновники высокого ранга удалялись с соблюдением ритуала: получали благодарственные указы, удостаивались прощальной аудиенции, получали награды орденами, чинами, денежными выплатами. Ничего этого не было, потому что человек оказался во всех отношениях недостойным. Поэтому и выгнали, как прислугу, уличенную в воровстве хозяйских серебряных ложек.

Джунковский был потрясен. При его связях, при его послужном списке получить такой общественный «реприманд» было страшно обидно. Он написал Царю «обиженное» и лицемерное письмо. «Тяжел, конечно, самый факт отчисления без прошения от ответственных должностей в такое серьезное время, переживаемое Россией, но еще тяжелее полная неизвестность своей вины, невозможность ничего сказать в свое оправдание, невозможность узнать, какой проступок с моей стороны нарушил внезапно то доверие, которым я всю свою долголетнюю службу пользовался со стороны Вашего Величества, которым я так гордился, которое так облегчало тяжелые минуты, которые мне приходилось переживать по роду своей службы».

Немало и других проникновенных слов запечатлел в своем послании Джунковский, этот «добродетельный верноподданный», с которым так «бездушно и некрасиво» поступил неблагодарный правитель. Так должна была воспринимать всю эту историю публика.

Чтобы предвосхитить появление других версий, генерал тут же сочинил обширное послание своему негласному покровителю Великому князю Николаю Николаевичу. Мотив тут уже совершенно иной.

Он не только сообщил о факте своего увольнения, интерпретировав его в нужном ракурсе, но и полностью воспроизвел свое «личное» послание Царю. Джунковский знал, что делал. Не прошло и двух дней, как «черный агитпроп» во главе с Милицей растиражировал сочинение Джунковского. Естественно, «весь Петроград», чины Ставки и главные «этуали» думского «кабаре» были соответствующим образом проинформированы.

Джунковский не сомневался, что резолюция об изгнании его со службы была продиктована Николаю II Царицей. «Иначе и быть не могло», — резюмирует он свои размышления.