После войны Александр Васильевич долгое время занимал должность генерал-губернатора Туркестана (по совместительству являлся войсковым атаманом Семиреченского казачьего войска). Первую мировую Самсонов встретил на Кавказе, где с женой и детьми проводил отпуск. Оттуда же был вызван в Варшаву принимать командование над 2-й армией.
А в это время Ставкой уже был утверждён план секретной Восточно-Прусской операции, согласно которому, 2-й армии во взаимодействии с 1-й армией генерала П. Ренненкампфа надлежало, совершив у[102]скоренный марш, смять 8-ю армию рейхсвера. Срочность операции диктовалась просьбой союзников (в частности – Франции) о помощи отвлечь на себя силы германских войск.
Войска Самсонова двинулись в обход Мазурских озер на север, Ренненкампфа – от Немана на запад. Однако в середине августа вырвавшиеся вперёд на территорию Восточной Пруссии корпуса 2-й армии оказались в кольце. Союзников, впрочем, это ничуть не волновало: немцы, перебросив-таки в Восточную Пруссию часть своих войск, дали французам желаемую передышку.
Однако подобная «передышка» для союзничков далась нам высокой ценой.
Воевавший у Ренненкампфа великий князь Олег Константинович запишет в дневнике: «Обоз далеко. Все остались без кухни, без ничего. 14 дней в одном белье… Я сам зарезал 20 кур. У солдат нет табака, папирос. Делюсь с ними тем, что присылают из дома».
Его два брата, великие князья Гавриил и Игорь, воевали в гусарском эскадроне. Гавриил вспоминал:
«Кони бредут по брюхо в вязком болоте, падают, затягиваются топью, исчезают. Гусары без коней ползут по болоту, некоторых больше не видно на поверхности. Игоря затянет до самого подбородка, над топью только голова и поднятые руки. С трудом вырвал его. Немцы, увидев, что мы тонем, ушли дальше».
22-летний великий князь Олег Константинович будет смертельно ранен.
Мало кто знал, что Самсонов и Ренненкампф питали друг к другу сильную неприязнь. Известно, например, что они не разговаривали ещё со времён Русско-японской войны, а однажды лишь вмешательство императора предотвратило между ними дуэль. Многие историки в гибели армии генерала Самсонова винят именно командующего 1-й армией, который якобы умышленно промедлил с поддержкой наступления.
За месяц до трагедии в полки подчинённых Самсонову соединений ушёл его приказ, в котором, в частности, говорилось: «Попадать в плен позорно. Лишь тяжелораненый может найти оправдание».
И вот наступило 17 августа. Разгром армии и массовая сдача в плен подчинённых повлияли на командующего удручающе. Тяжело дыша (Самсонов страдал бронхиальной астмой), генерал безразлично брёл сквозь лесную чащу за своим отступающим штабом. Вот совсем недавно он принял какой-то доклад, вот его видели что-то записывавшим в блокноте, а потом… потом он пропал. Офицеры его штаба догадывались: пользуясь сгустившимися сумерками, генерал Самсонов сознательно отстал.
Для себя командующий уже всё решил. Вслед уходящему штабу где-то в глубине леса раздался глухой одиночный выстрел…[103]
О чём бы ни судачили, «старец» Распутин был против войны. И об этом не раз говорил сам. Это же подтверждают и бывшие государственные деятели Российской империи.
Из показаний на допросе в 1917 году Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства лидера кадетов Павла Милюкова:
«…К войне он относился отрицательно. Я имел случай это удостоверить перед войной. Тут была одна из корреспонденток, жена итальянского журналиста, которая мне сообщила о своем непременном желании познакомиться с Распутиным и спрашивала, о чем его спросить. Это было до объявления войны, я узнал, что она готовится, и просил спросить Распутина, будет война или нет. Она довольно искусно пробралась к нему, получила его доверие и задала ему этот вопрос; он сказал: да, говорят, война будет, они затевают, но, Бог даст, войны не будет, я об этом позабочусь. …О нём как о германском посреднике говорить не приходится…»[104]
А вот что в 1919 году вспоминала Матрёна Распутина:
«Отец был горячим противником войны с Германией. Когда состоялось объявление войны, он, раненный Хионией Гусевой, лежал тогда в Тюмени, Государь присылал ему много телеграмм, прося у него совета и указывая, что министры уговаривают Его начать войну. Отец всемерно советовал Государю в своих ответных телеграммах «крепиться» и войны не объявлять. Я была тогда сама около отца и видела как телеграммы Государя, так и ответные телеграммы отца. Отец тогда говорил, что мы не можем воевать с Германией; что мы не готовы к войне с ней; что с ней, как с сильной державой, нужно дружить, а не воевать. Это его так сильно расстроило, что у него открылось кровотечение из раны»[105].
С началом войны императрица уже полностью находится под влиянием своего «Друга».
К середине 1915 года «шапкозакидательский» энтузиазм лета 1914 года развеялся как дым. На фоне тяжёлого экономического состояния дел, вызванного неготовностью Российской империи вести затяжную войну, между Ставкой и Правительством возник нешуточный конфликт: назревало двоевластие. Царь был вынужден срочно выехать в Могилёв.
Там же, в Ставке, куда прибыл с министрами Николай, было решено «для примирения с общественностью» заменить министра юстиции Ивана Щегловитова Александром Хвостовым, а обер-прокурора Священного Синода Владимира Саблера – Александром Самариным. Министр внутренних дел Николай Маклаков должен был сдать дела князю Николаю Щербатову, а военный министр Владимир Сухомлинов – Алексею Поливанову. Распутин потерял сон: в правительственных кулуарах у него появились непримиримые враги.
Понимала это и императрица. И её письма Николаю в Ставку говорят сами за себя:
«Извини меня, но я не одобряю твоего выбора военного министра… Разве он такой человек, к которому можно иметь доверие? Можно на него положиться? Как бы я хотела быть с тобою и узнать причины, побудившие тебя его назначить!.. Не враг ли он нашего Друга, что всегда приносит несчастье?»[106]…
«Он [Распутин] просит тебе передать, чтобы ты обращал меньше внимания на слова окружающих тебя, не поддавался бы их влиянию, а руководствовался бы собственным инстинктом. Будь более уверенным в себе и не слушайся других, и не уступай тем, которые знают меньше твоего… Он очень жалеет, что ты не поговорил с ним обо всем, что ты думаешь, о чем совещался с министрами и какие намерен произвести перемены. Он так горячо молится за тебя и за Россию, и может больше помочь, если ты с Ним будешь говорить открыто»[107]…
«…На сердце такая тяжесть и тоска! Я всегда вспоминаю, что говорит наш Друг. Как часто мы не обращаем достаточного внимания на Его слова! Он так был против твоей поездки в Ставку, потому что там тебя могут заставить делать вещи, которые было бы лучше не делать. Здесь дома атмосфера гораздо здоровее, и ты более верно смотрел бы на вещи, – возвращайся скорее… Теперь я понимаю, почему Григ был против твоей поездки туда. Здесь я могла бы помочь тебе. Боятся моего влияния… У меня сильная воля, я лучше других вижу их насквозь и помогаю тебе быть твердым. Когда Он советует не делать чего-либо и Его не слушают, позднее всегда убеждаешься в своей неправоте…»[108]
С обер-прокурором Священного Синода Владимиром Саблером Распутин был в прекрасных отношениях, ибо, не стесняясь, говорил про него:
– Цаблер-то мне в ноги недавно поклонился. За то, что его в прокуроры доспел…
А вот возглавившего Синод Самарина «старец» люто ненавидел, называя «подлецом». Возможно, именно это обстоятельство сказалось на краткой карьере последнего: продержавшись на посту с июля по сентябрь 1915 года, новый обер-прокурор был уволен. В один день. Хотя, как шептались, в одну ночь. Прибыв в Ставку, он был любезно принят Николаем, который пригласил к ужину, с интересом внимая рассказу прокурора о столичных делах. Самарин вернулся в Петроград полный сил и энергии работать и дальше не покладая рук.
Хотя на самом деле всё для него сложилось из рук вон плохо. Наутро после ужина с Самариным царь написал премьеру коротенькую записку:
«Я вчера забыл сказать Самарину, что он уволен. Потрудитесь ему это сказать».
Пост обер-прокурора Синода занял родственник министра МВД Хвостова Александр Волжин. После того как Хвостова выпнули из МВД, вслед за ним лишился должности и Волжин. Коррупция в чистом виде.
В этот момент наступает некий перелом. Французский посол в России Жорж Морис Палеолог даже называет конкретную дату – 29 августа 1915 года. С этого дня цензура и полиция прекращают защищать Распутина от всякой критики в газетах. Хотя и три года назад цензуре не удалось перекрыть серию статей, осуждающих Распутина за крайнюю безнравственность (согласно ст. 1001 Угол. Уложения, за порнографию).
Кампанию против Распутина возглавила газета «Биржевые ведомости», рассказывавшая о его недостойном поведении, разврате, скандальных связях с высшим чиновничеством и духовенством, а также интригах и воровстве.
Вскоре после выхода столь разгромной статьи Распутин жаловался сопровождающему его полицейскому охраннику:
– Да, парень, душа очень скорбит, от скорби оглох…
– Что случилось? Почему это у вас так? – спросил охранник.
– Да потому, парень, что неладное творится в стране, да проклятые газеты пишут обо мне, раздражают, придется судиться…
В том же августе 1915 года Николай II принимает на себя командование армией вместо великого князя Николая Николаевича. Решение императора было воспринято правительством и остальными Романовыми в штыки: «распутинский след» пугал больше пруссаков. Если Николай будет постоянно находиться в Ставке, то кт