Степан Белецкий:
«На почве ареста Ржевского последовал окончательный разрыв моих отношений с А. Н. Хвостовым. Я уже показывал о том, что Ржевского я совершенно не знал, что прием его в агентуру последовал по личному желанию А.Н. Хвостова, что с первого раза Ржевский произвел на меня неприятное впечатление, в виду чего я уклонился от дачи ему каких-либо поручений…
Я указал Глобачеву, чтобы при аресте Ржевского был произведен у него установленный обыск, и вся переписка его, вне зависимости от этого дела, была тщательно осмотрена означенным офицером для доклада мне. Затем, в целях скорейшего проведения этого дела через особое совещание, я просил… параллельно с дознанием… составить доклад особому совещанию с проектом заключения о высылке Ржевского в Сибирь, в Томскую губернию. Несмотря на отданные мною распоряжения и установленное наблюдение за Ржевским, я, тем не менее, почти ежедневно торопил Глобачева о скорейшем оформлении переписки о Ржевском…
…Пока Ржевский был на свободе, хотя и под наблюдением, я переговорил с Комиссаровым и выяснил ему необходимость нам отмежеваться от Хвостова, но так, чтобы, не выдавая А.Н. Хвостова… заставить Распутина некоторое время до ареста Ржевского просидеть дома, во избежание ответственности за недостаточность охраны Распутина, в случае каких-либо непредвиденных нами в данное время возможностей. В виду этого, сообщив А. Н. Хвостову, что для осуществления задуманного им плана ликвидации Распутина необходимо приступить к отводу Комиссарова от Распутина, я поручил Комиссарову заявить Распутину, что вследствие его частых тайных, без предупреждения филеров, отлучек и кутежей на стороне, несмотря на его, Комиссарова, уговоры, он отказывается вести с ним какие-либо сношения и охранять его, во избежание неприятностей для себя, в случае если что-нибудь, при таких условиях, случится с ним, Распутиным, и потому отходит от него… Давши такое указание Комиссарову, я, зная Распутина, был уверен, что Распутин насторожится, будет сидеть дома некоторое время…»[118]
Однако шила в мешке не утаишь. Информация о планировавшемся покушении дошла до Распутина и Вырубовой, а от последней – до императрицы. Хвостов запаниковал и быстренько убрал Белецкого из Петрограда, организовав его назначение иркутским генерал-губернатором. Но министр пошёл дальше, публично обвинив Распутина в шпионаже на Германию, не соизволив привести убедительных на то доказательств.
Генерал Спиридович:
«Хвостов первый пустил тогда клевету, что Распутин немецкий шпион. Министр-авантюрист не постеснялся лично передать эту сплетню представителям прессы, заявив, что Распутин принадлежит к группе «интернационального шпионажа». Хвостов всюду говорил, что с ним согласен, его поддерживает Дворцовый Комендант и это придавало вес его словам и окрыляло его. А Воейков, как нарочно, отсутствовал»[119].
«Старец» видел, что тучи над его головой сгущаются, и однажды был вынужден чуть ли не пасть в ноги генералу Спиридовичу.
Позже тот вспоминал:
«Распутин в голубой шелковой рубахе, в поддевке, черных бархатных шароварах, высоких лаковых сапогах, чистый и причесанный, казался встревоженным. Поцеловавшись трижды, он поблагодарил меня, что я сразу их принял. Сели в гостиной. Теребя бородку, «Старец» стал жаловаться, что ему не на кого положиться. – «Нет, паря, верных людей… Все убийцы». Он жаловался, что Хвостов хочет его убить. Он хотел и просил, чтобы я взял на себя его охрану и охранял бы его моими людьми. Тогда он будет спокоен, а то его убьют. «Все убийцы»… Я стал успокаивать его, что Петербургское Охранное Отделение очень хорошо охраняет. Но что ни я, ни мой отряд, мы не можем его охранять, не имеем права. Что у нас одна забота, одна обязанность – это охрана Государя и его семьи. Вы знаете это отлично, Григорий Ефимович. Ведь, кроме Государя с Семьей и Императрицы-матери, мы никого не охраняем. Даже великих князей и тех охраняет Петербургское Охранное Отделение. Я старался быть убедительным. Он слушал внимательно, впиваясь в меня пытливо. Казалось, он хотел прочесть мои мысли. Глаза его кололи, как иглы. Казалось, он понял. Казак доложил, что готов чай. Пошли в столовую. Распутин попросил мадеры. Ее не оказалось. Случайно нашлась бутылка шампанского. Он обрадовался. Выпив стаканчик, два – повеселел, стал речистей. Рассказал, что у него произошло встреча со Штюрмером у митрополита. Все сходилось с тем, что мне уже было известно. Хотят, чтобы он уехал, а он не уедет. Никуда. Ни за что»[120].
Кончилось тем, что в марте 1916 года Алексей Хвостов был уволен с поста министра без каких-либо наград – по сути, выброшен на улицу. Императрица Александра Фёдоровна, которая в немалой степени способствовала назначению Хвостова по рекомендации Распутина, была сильно разочарована столь неудачным выбором.
«Я в отчаянии, – писала Аликс 2 марта Николаю, – что мы через Григория рекомендовали тебе Хвостова. Мысль об этом не даёт мне покоя. Ты был против этого, а я сделала по их настоянию…»[121]
Разразившийся скандал существенно подорвал репутацию как правительства, так и Государя.
Впрочем, «неудачных выборов» оказалось слишком много. С середины 1915 года до отречения Николая II от престола сменилось шесть (!) министров внутренних дел. После Николая Маклакова был князь Щербатов: продержался 3 месяца; уволен за газетную статью о Распутине. После Щербатова – Алексей Хвостов: 7 месяцев; уволен за интригу против «старца». Далее в течение пяти месяцев министерство возглавляет лично премьер-министр Штюрмер, которого сменит другой Хвостов – Александр Алексеевич, усидевший в кресле всего 2 месяца. Его место займёт Александр Протопопов.
Не лучше обстояли дела и в Министерстве юстиции. После Щегловитова министром станет Хвостов – вернее, Хвостов-второй, или тот самый Александр Алексеевич, который потом займёт министерское кресло МВД вместо Штюрмера. Хвостова в Минюсте сменит Александр Макаров, который до этого уже побывал министром внутренних дел. После убийства Распутина Минюст возглавит Николай Добровольский.
Военное ведомство: Поливанов, Шуваев, Беляев… Широкому кругу лиц фамилии абсолютно неизвестные.
Чехарда…
Переломным моментом в истории с Распутиным станет знаменитая речь в Государственной думе лидера Кадетской партии Павла Милюкова, который 1 ноября 1916 года, стоя на трибуне, набросился с резкой критикой на некоторых высокопоставленных чиновников (в том числе – на премьер-министра Штюрмера, а также – на Распутина), назвав их изменниками. [122]
«Делая вид, что у него имеются какие-то документы, – вспоминал очевидец, – Милюков резко нападал на правительство и особенно на премьера Штюрмера, оперируя выдержками из немецких газет. Он упоминал имена Протопопова, митрополита Питирима, Манасевича-Мануйлова и Распутина и назвал их придворной партией, благодаря победе которой и был назначен Штюрмер и которая группируется «вокруг молодой царицы». Милюков заявлял, что от Английского посла Бьюкенена он выслушал «тяжеловесное обвинение против того же круга лиц в желании подготовить путь к сепаратному миру». Перечисляя ошибки правительства, Милюков спрашивал неоднократно аудиторию: «Глупость это или измена?» – и сам, в конце концов, ответил: – «Нет, господа, воля ваша, уже слишком много глупости. Как будто трудно объяснить все это только глупостью». Дума рукоплескала оратору»[123].
Ничего удивительного, что речь была моментально подхвачена европейской прессой. «Глупость или измена?» – неслось со всех сторон, в том числе – из-за рубежа; провокационная фраза постепенно проникала в сознание каждого, будь то чиновник, фабричный рабочий или солдат. Это было некое обвинение всем и сразу – в том числе Монарху. Хотя суть сказанного больше походила на намеренное оскорбление, своего рода подлую пощёчину…
Алексей Варламов:
«Когда-то декабристы разбудили Герцена. Милюков разбудил Пуришкевича с Юсуповым, князем Дмитрием Павловичем и еще несколькими людьми. Даже не разбудил, они уже давно бодрствовали, но подтолкнул их к решительным шагам. Образно говоря, взвел курок на том пистолете, который выстрелил полтора месяца спустя»[124].
Когда обстановка неприязни и даже ненависти вокруг «старца» накалилась до предела, в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года наступила развязка: Григорий Распутин-Новый был убит во дворце князя Юсупова на набережной Мойки в Петрограде.
Столичный дворец был подарком Юсупову его матери – княгини Зинаиды Николаевны Юсуповой. В своё время она слыла в Империи богатейшей женщиной, немалые средства тратившей на благотворительность. (Не зря её родословная тянулась аж от племянника Магомета!)
«Женщиной редкой красоты и глубокой духовной культуры» назвал Юсупову один из современников. Она была умна, очаровательна, очень независима и обладала актёрским даром. Известно, например, что Станиславский звал княгиню в свою труппу. Среди драгоценных реликвий княгини числились такие, как уникальный бриллиант «Полярная Звезда» в несколько десятков каратов, ещё более редкая жемчужина из коллекции испанского короля Филиппа II «Пелегрина» и… золотые серьги самой Марии-Антуанетты.
Тётушка испанского короля, принятая однажды княгиней Юсуповой, вспоминала:
«На обеде хозяйка сидела в парадном платье, шитом брильянтами и дивным восточным жемчугом. Статна, гибка. Кокошник, по-нашему диадема, также в жемчугах и брильянтах. В жемчужных снизках, тяжелых золотых браслетах с византийским узором, серьгах с бирюзой и жемчугом и в кольцах, сияющих всеми цветами радуги, княгиня была похожа на древнюю императрицу».