человека, из коих второй, услышав выстрел, кинулся в сторону от решетки и побежал…
Нет, решил я, раз дело пошло не так, как мы рассчитывали сначала, то и дальше должно пойти своим путем. Положим, выстрел Юсупова в комнатах прислуга могла не слышать, но нельзя допустить мысли, чтобы два солдата, сидящие в передней у главного входа, могли не услыхать четырех громчайших выстрелов во дворе из моего «соважа», и я быстрыми шагами направился через тамбур к главному подъезду.
При виде меня два сидевшие там солдата сразу вскочили.
– Ребята, – обратился я к ним – я убил… – При этих словах они как-то вплотную придвинулись ко мне, как бы желая меня схватить… – …я убил, – повторил я, – убил Гришку Распутина, врага России и царя.
При последних моих словах один из солдат, взволновавшись до последней степени, бросился меня целовать, а другой промолвил:
– Слава богу, давно следовало.
– Друзья, – заявил я, – князь Феликс Феликсович и я надеемся на полное ваше молчание. Вы понимаете, что, раскройся дело, царица нас за это не похвалит. Сумеете ли вы молчать?
– Ваше превосходительство, – с укоризной обратились ко мне оба, – мы русские люди, не извольте сомневаться, выдавать не станем.
Я обнял и поцеловал того и другого и попросил их немедленно оттащить труп Распутина от решетки во дворе и втянуть его в маленькую переднюю, что находилась у лестницы перед входом в столовую.
Распорядившись этим и узнав, куда прошел Юсупов, я направился к нему, чтобы его успокоить»[142].
Ф. Юсупов:
«Тут из дома выскочили двое моих слуг, с набережной показался городовой. Все трое бежали на выстрелы. Я поспешил навстречу городовому и позвал его, повернувшись так, чтобы сам он оказался спиной к сугробу.
– А, ваше сиятельство, – сказал он, узнав меня, – я выстрелы услыхал. Случилось что?
– Нет, нет, ничего не случилось, – заверил я. – Пустое баловство. У меня нынче вечером пирушка была. Один напился и ну палить из револьвера. Вон людей разбудил. Спросит кто, скажи, что ничего, мол, что все, мол, в порядке.
Говоря, я довел его до ворот. Потом вернулся к трупу, у которого стояли оба лакея. Распутин лежал все там же, скрючившись, однако, как-то иначе.
«Боже, – подумал я, – неужели все еще жив?»
Жутко было представить, что он встанет на ноги. Я побежал к дому и позвал Пуришкевича. Но он исчез. Было мне плохо, ноги не слушались, в ушах звучал хриплый голос Распутина, твердивший мое имя. Шатаясь, добрел я до умывальной комнаты и выпил стакан воды. Тут вошел Пуришкевич.
– Ах, вот вы где! А я бегаю, ищу вас! – воскликнул он.
В глазах у меня двоилось. Я покачнулся. Пуришкевич поддержал меня и повел в кабинет. Только мы вошли, пришел камердинер сказать, что городовой, появлявшийся минутами ранее, явился снова. Выстрелы слышали в местной полицейской части и послали к нему узнать, в чем дело. Полицейского пристава не удовлетворили объяснения. Он потребовал выяснить подробности.
Завидев городового, Пуришкевич сказал ему, чеканя слова:
– Слыхал о Распутине? О том, кто затеял погубить царя, и отечество, и братьев твоих солдат, кто продавал нас Германии? Слыхал, спрашиваю?
Квартальный, не разумея, что хотят от него, молчал и хлопал глазами.
– А знаешь ли ты, кто я? – продолжал Пуришкевич. – Я – Владимир Митрофанович Пуришкевич, депутат Государственной думы. Да, стреляли и убили Распутина. А ты, если любишь царя и отечество, будешь молчать.
Его слова ошеломили меня. Сказал он их столь быстро, что остановить его я не успел. В состоянии крайнего возбуждения он сам не помнил, что говорил.
– Вы правильно сделали, – сказал наконец городовой. – Я буду молчать, но, ежели присягу потребуют, скажу. Лгать – грех.
С этими словами, потрясенный, он вышел. Пуришкевич побежал за ним.
В этот миг пришел камердинер сказать, что тело Распутина перенесли к лестнице. Мне по-прежнему было плохо. Голова кружилась, ноги дрожали. Я с трудом встал, машинально взял резиновую гирю и вышел из кабинета.
Сходя с лестницы, у нижней ступеньки увидел я тело Распутина. Оно походило на кровавую кашу. Сверху светила лампа, и обезображенное лицо видно было четко. Зрелище омерзительное.
Хотелось закрыть глаза, убежать, забыть кошмар, хоть на миг. Однако к мертвецу меня тянуло, точно магнитом. В голове все спуталось. Я вдруг точно помешался. Подбежал и стал неистово бить его гирею. В тот миг не помнил я ни Божьего закона, ни человеческого.
Пуришкевич впоследствии говорил, что в жизни не видел он сцены ужаснее. Когда с помощью Ивана он оттащил меня от трупа, я потерял сознанье»[143].
В. Пуришкевич:
«Мы проходили через тамбур как раз в то время, когда солдаты Юсупова втаскивали труп в переднюю там, у лестницы, внизу.
Юсупов, увидев, над кем они возятся, выскользнул от меня, бросился в кабинет, схватил с письменного стола резиновую гирю, данную ему Маклаковым, и, повернувшись обратно, бросился вниз по лестнице к трупу Распутина. Он, отравлявший его и видевший, что яд не действует, стрелявший в него и увидевший, что его и пуля не взяла, – очевидно, не хотел верить в то, что Распутин уже мертвое тело, и, подбежав к нему, стал изо всей силы бить его двухфунтовой резиной по виску, с каким-то диким остервенением и в совершенно неестественном возбуждении.
Я, стоявший наверху у перил лестницы, в первое мгновение ничего не понял и оторопел, тем более что и к моему глубочайшему изумлению Распутин даже и теперь еще, казалось, подавал признаки жизни.
Перевернутый лицом вверх, он хрипел, и мне совершенно ясно было видно сверху, как у него закатился зрачок правого, открытого глаза, как будто глядевшего на меня бессмысленно, но ужасно (этот глаз я и сейчас вижу перед собою).
Но вслед за сим я пришел в себя и крикнул солдатам скорее оттащить Юсупова от убитого, ибо он может забрызгать кровью и себя и все вокруг и в случае обысков следственная власть, даже без полицейских собак, по следам крови, раскроет дело.
Солдаты повиновались, но им стоило чрезвычайных усилий оттянуть Юсупова, который как бы механически, но с остервенением, все более и более возраставшим, колотил Распутина по виску.
Наконец князя оттащили»[144].
Ф. Юсупов:
«Тем временем Дмитрий, Сухотин и Лазоверт в закрытом автомобиле заехали за трупом.
Когда Пуришкевич рассказал им о том, что случилось, они решили оставить меня в покое и ехать без меня. Завернули труп в холстину, погрузили в автомобиль и уехали к Петровскому мосту. С моста они скинули труп в реку…
Предвидя, что завтра начнутся допросы и обыски, если не хуже, и что понадобятся мне силы, я лег и заснул мертвым сном…»[145]
Воспоминания всегда субъективны. Хотя бы потому, что автор пытается выставить в них собственную персону намного лучше, чище и благороднее, чем она есть на самом деле. Что уж говорить о правдивости описываемых событий!
В этой связи, говоря о воспоминаниях наших героев, писатель Алексей Варламов справедливо заметил: «Двое из убийц – Пуришкевич и Юсупов – оставили свидетельства о том, как убийство Распутина происходило, однако верить обоим трудно. Дневник Пуришкевича меньше всего похож на дневник, мемуары Юсупова – на мемуары. И то и другое литературно обработанная публицистика»[146].
Надеюсь, после прочитанного у тебя, дорогой читатель, сложилась чёткая картина произошедшего. Уверен, лучше всего запомнилось то, что случилось во дворе близ Юсуповского дворца. Так вот, к этой заключительной сцене громкой трагедии предлагаю отнестись очень-таки сдержанно.
Григория Распутина убил НЕ Феликс Юсупов. И даже НЕ депутат-монархист Пуришкевич.
Тот и другой не рассказали главного: после того как Распутин выбежал из дома во двор, и прозвучали выстрелы Пуришкевича, «старца» добивали.
Распутина убил некто третий.
…Декабрьской ночью шестнадцатого года,
Когда лишь месяц глубоко не спал,
Великий князь Романовского рода
В подвале дома «старца» убивал.
И Революция – блудница момента,
Как будто только этого ждала!
За то, что мы кричали: «Власть – Советам!», —
С нас строго спросит маузер в Че-Ка.
Глава II
…И от всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут.
Убийство же его [Распутина] – одна из самых темных страниц в истории русского общества, и вопрос о его виновности остается неразрешенным.
Санкт-Петербург, 2011 г.
…На том месте, где когда-то застрелили Григория Распутина, в наши дни ничего не напоминает о той ночной трагедии. Сегодня там… детская площадка.
Об этой детской площадке разговор особый.
Приехав как-то в Санкт-Петербург, мы с супругой решили посетить знаменитый Юсуповский дворец. Был жаркий июньский полдень, но лёгкий ветерок с Невы позволял дышать полной грудью. Миновав площадь у Исаакия, мы вышли на Мойку и вскоре были на месте.
При покупке билетов на специальную экспозицию, посвящённую убийству Распутина, выяснилось, что до начала экскурсии ещё минут тридцать. Ну, тридцать так тридцать, где-то их нужно было скоротать. Решили устроиться поблизости и, заприметив на ближайшей детской площадке скамеечку, побрели туда. Присели, достали столь необходимый при подобных «вылазках» термос и затеяли неторопливый разговор. Хотя, по правде сказать, наш разговор больше походил на монолог, потому как, будучи сильно взволнован предстоящим событием, говорил, в основном, я один.