5–6 часов утра я не видел других, проезжавших по Мойке автомобилей, кроме вышеуказанного»[155].
Что мы видим? В поле зрения попадает «какой‐то автомобиль, который нигде не останавливался»; кроме того, на сей раз Ефимов не сообщает о стрелявшем «в военно‐походной форме», высказавшись менее определённо: «я услыхал выстрел, а через 3–5 секунд последовало еще 3 выстрела, быстро, один за другим». И ещё одно: Ефимов чётко указал количество произведённых выстрелов – их было четыре.
Теперь о Власюке. Как выяснилось, он появился у дворца Юсуповых только через полчаса. А до этого встретил на Почтамтском мостике городового Ефимова, рассказавшего ему о стрельбе, после чего у дома № 92 поговорил с местным дворником. Но дворник лишь пожимал плечами: никаких, мол, выстрелов не слышал. Именно в это время в поле зрения полицейского появились две человеческие фигуры. [156]
Из показаний Степана Власюка:
«В это время я увидел через забор, что по двору этого дома идут по направлению к калитке два человека в кителях и без фуражек. Когда они подошли, то я узнал в них князя Юсупова и его дворецкого Бужинского. Последнего я тоже спросил, кто стрелял, на это Бужинский заявил, что он никаких выстрелов не слыхал, но возможно, что кто‐либо из баловства мог выстрелить из пугача. Кажется, что и князь сказал, что он не слыхал выстрелов. После этого они ушли, а я, оставшись здесь и осмотрев двор через забор и улицу и не найдя ничего подозрительного, отправился на свой пост»[157].
Минут через двадцать к постовому Власюку подошёл дворецкий князя Юсупова, господин Бужинский, предложивший проследовать за ним во дворец Юсуповых. Как объяснил дворецкий, полицейского хотел видеть сам князь.
Вот что показал Власюк жандармскому подполковнику Попелю:
«Минут через 15–20, как я возвратился на пост, ко мне подошёл упомянутый выше Бужинский и заявил, что меня требует к себе князь Юсупов. Я пошел за ним, и он привел меня через парадный подъезд дома № 94 в кабинет князя. Едва я переступил порог кабинета (находится влево от парадной, вход с Мойки), как ко мне подошел князь Юсупов и неизвестный мне человек, одетый в китель защитного цвета, с погонами действительного статского советника, с небольшой русой бородой и усами. Имел ли он на голове волосы или же был лысым, а также был ли он в очках или нет, – я не приметил. Этот неизвестный обратился ко мне с вопросами: «Ты человек православный?» «Так точно», – ответил я. «Русский ты человек?» «Так точно». «Ты меня знаешь?» «Нет, не знаю», – ответил я. «А про Пуришкевича слышал что‐либо?» «Слышал». «Вот я сам и есть. А про Распутина слышал и знаешь?» Я заявил, что его не знаю, но слышал о нем. Неизвестный тогда сказал: «Вот он погиб, и если ты любишь Царя и Родину, то должен об этом молчать и никому ничего не говорить». «Слушаю». «Теперь можешь идти». Я повернулся и пошел на свой пост. В доме была тишина, и, кроме князя, неизвестного и Бужинского, я никого не видел»[158].
Показания Власюка также чрезвычайно ценны: во-первых, он сообщил, что Распутина убили; и во-вторых, назвал первых подозреваемых, которых следовало срочно разыскать и допросить.
Но на этом треволнения городового Власюка в то утро не закончились. Вскоре к нему, совершая очередной обход полицейских постов, подошёл околоточный надзиратель Колядич, которому Власюк был вынужден сообщить о происшествии на поднадзорной ему территории. После этого они оба отправились к Юсуповскому дворцу. Обойдя дом с заднего двора, околоточный стал высматривать автомобили и свежие следы. Опросив дворника дома № 92, Колядич хотел было побеседовать с дворецким князя Бужинским, но тот, как сообщил Власюк, решительно отказался, сославшись на усталость.
Итак, в 6:00 17 декабря городовой Власюк, в присутствии околоточного надзирателя Колядича, докладывал о происшествии приставу 3‐го участка Казанской части полковнику Рогову. После доклада Рогова по инстанции пристав и городовой были вызваны к полицмейстеру Казанской части генералу Григорьеву. После услышанного последний распорядился о проведении дознания.
В 8:00 на квартире Распутина раздался звонок. В надежде, что это вернулся хозяин, домашние кинулись открывать, но их ожидало разочарование: то были полицейские. Проведя опрос родственников и прислуги, стражи порядка покинули квартиру.
В 10:00 во дворец тестя Юсупова (на Мойку, 106, где жил Феликс) прибывает полицмейстер Григорьев. Что бы ни писал позже сам Феликс Феликсович в своих мемуарах, сегодня уже точно известно, что этот визит был связан с инициативой Юсупова, которому толки об убийстве Григория Распутина в его доме были «весьма неприятны». Поэтому он попытался убедить полицмейстера, что слухи «возникли из‐за незначительного эпизода стрельбы Великого князя Дмитрия Павловича в собаку, убитую последним»[159].
Когда генерал Григорьев уже собирался раскланяться и сообщил князю, что всё услышанное от него сегодня же передаст градоначальнику Балку, Юсупов выразил желание, чтобы полицейский сообщил градоначальнику о намерении Феликса встретиться также и с ним, причём – сегодня же.
Юсупову нужно было во что бы то ни стало покинуть бурливший слухами Петроград. Следовало где-то отлежаться, заняв оборону. И Феликсу было всё равно, куда ехать: например, в крымское имение в Кореизе. Лучшая оборона – нападение; у нападающего больше шансов победить. Для этого следовало, прежде всего, обезопасить себя.
Для начала он отправил некое оправдательное письме императрице:
«Ваше Императорское Величество, спешу исполнить Ваше приказание и сообщить все то, что произошло у меня вчера вечером, дабы пролить свет на то ужасное обвинение, которое на меня возлагают. По случаю новоселья ночью 16-го декабря я устроил у себя ужин, на который пригласил своих друзей, несколько дам. Великий князь Дмитрий Павлович тоже был. Около 12 ко мне протелефонировал Григорий Ефимович, приглашая ехать с ним к цыганам. Я отказался, говоря, что у меня самого вечер, и спросил, откуда он мне звонит. Он ответил: «Слишком много хочешь знать» и повесил трубку. Когда он говорил, то было слышно много голосов. Вот все, что я слышал в этот вечер о Григории Ефимовиче. Вернувшись от телефона к своим гостям, я им рассказал мой разговор по телефону, чем вызвал у них неосторожные замечания. Вы же знаете, Ваше Величество, что имя Григория Ефимовича во многих кругах было весьма непопулярно. Около 3-х часов у меня начался разъезд, и, попрощавшись с Великим князем и двумя дамами, я с другими пошел в свой кабинет. Вдруг мне показалось, что где-то раздался выстрел. Я позвонил человека и приказал ему узнать, в чем дело. Он вернулся и сказал: «Слышен был выстрел, но неизвестно откуда». Тогда я сам пошел во двор и лично спросил дворников и городовых, кто стрелял. Дворники сказали, что пили чай в дворницкой, а городовой сказал, что слышал выстрел, но не знает, кто стрелял. Тогда я пошел домой, велел позвать городового, а сам протелефонировал Дмитрию Павловичу, спрося, не стрелял ли он. Он мне ответил след., что, выходя из дома, он выстрелил неск. раз в дворовую собаку и что с одной из дам сделался обморок. Тогда я ему сказал, что выстрелы произвели сенсацию, на что он мне ответил, что этого быть не может, т. к. никого кругом не было. Я позвал человека и пошел сам на двор, и увидел одну из наших дворовых собак убитой у забора. Тогда я приказал человеку зарыть ее в саду. В 4 часа все разъехались, и я вернулся во дворец Вел. князя Александра Михайловича, где я живу. На другой день, т. е. сегодня утром, я узнал об исчезновении Григория Ефимовича, которое ставят в связи с моим вечером. Затем мне рассказали, что как будто видели меня у него ночью и что он со мной уехал. Это сущая ложь, т. к. весь вечер я и мои гости не покидали моего дома. Затем мне говорили, что он кому-то сказал, что поедет на днях познакомиться с Ириной. В этом есть доля правды, т. к., когда я его видел в последний раз, он меня просил познакомить его с Ириной и спрашивал, тут ли она. Я ему сказал, что жена в Крыму, но приезжает числа 15 или 16-го декабря. 14-го вечером я получил от Ирины телеграмму, в которой она пишет, что заболела, и просит меня приехать вместе с ее братьями, которые выезжают сегодня вечером. Я не нахожу слов, Ваше Величество, чтобы сказать Вам, как я потрясен всем случившимся и до какой степени мне кажутся дикими те обвинения, которые на меня возводятся.
Остаюсь глубоко преданный Вашему Величеству,
Феликс»[160].
Визит к генералу Балку для Юсупова оказался успешным. Градоначальник заявил, что объяснений, данных князем утром генералу Григорьеву, вполне достаточно для того, чтобы Феликса не задерживать. Но предупредил, что Государыня императрица распорядилась произвести обыск в Юсуповском дворце на Мойке.
– Эти ночные выстрелы, – вздохнул генерал. – Они кажутся императрице слишком подозрительными…
– Но в доме на Мойке, – возразил Юсупов, – проживает моя супруга – родная племянница Его Величества. Жилища членов Императорской фамилии неприкосновенны! Обыск просто невозможен без санкции самого императора.
Генерал в знак согласия кивнул головой и ордер на обыск отозвал.
Теперь Феликсу следовало «подложить соломку», дабы выдержать удар со стороны следственных органов. И главный подозреваемый решается позвонить прокурору Петроградской судебной палаты г-ну Завадскому, предложив тому встретиться. [161]
Завадский напрягся: ведь он как раз собирался допросить князя. Поэтому после звонка Юсупова немедленно перезвонил министру юстиции Макарову. Министр, как ни странно, тоже напрягся и приказал Завадскому прибыть к нему к пяти вечера вместе с прокурором Петроградского окружного суда фон Нандельштедтом.