организованной группой. Известные нам лица отличились в соучастии в преступлении; причём это самое соучастие имело сложный характер: между участниками преступления имело место распределение ролей. Так, организаторами убийства Распутина были князь Ф. Юсупов и депутат В. Пуришкевич; остальные (включая организаторов) – исполнители. Мало того, Пуришкевич явился подстрекателем для того же доктора Лазоверта, своего подчинённого, принявшего в преступлении самое непосредственное участие.
Роль в покушении на Распутина великого князя Дмитрия Павловича, казалось бы, очевидна: это активный пособник. Причём в самом широком диапазоне: он помогал как физически, так и способствовал успеху спланированного группового преступления интеллектуально. Хотя это только на первый взгляд. Так ли это на самом деле, нам предстоит выяснить. Если же копать глубже, то пособником, безусловно мог быть назван и адвокат Василий Маклаков, имевший, судя по всему, к данному покушению самое непосредственное отношение.
Преступная группа, сложившаяся для однократного осуществления особо тяжкого преступления, отличалась сплочённостью, организованностью (в частности – наличием лидеров), замкнутостью, тщательной конспирацией и, как уже было сказано, распределением ролей. В царские времена подобные сообщества назывались шайками. Таким образом, в данном случае мы имеем дело с шайкой Юсупова-Пуришкевича.
Несмотря на то что в Уголовном Уложении, Высочайше утверждённом 22 марта 1903 года, упоминание о шайке (участие в которой, к слову, усиливало наказание) имеется, однако определение этого понятия как такового отсутствует. Хотя шайка понималась как один из видов соучастия.
Наказание за убийство («О лишении жизни») в Уголовном Уложении 1903 года было закреплено в 22-й главе. Статья 455 указанной главы гласила: «Виновный в убийстве… 6) шайкою… наказывается: каторгою без срока или на срок не ниже десяти лет».
Итак, за убийство Распутина участникам этого преступления, будь они обычными гражданами, грозило максимальное наказание в виде бессрочной каторги. Так что все соучастники этого громкого преступления, по сути, несостоявшиеся каторжане. Впрочем, данное обстоятельство ничего не меняет: эти люди – преступники.
А теперь, что называется, пошагово. Step by step, как говорят британцы: шаг за шагом.
Самые ценные показания по делу Распутина дал городовой 2‐го участка Адмиралтейской части Ефимов. Эти показания – по «горячим следам». Что видел и слышал – о том и рассказывал: «…Кто‐то из гостей Юсупова около трех часов ночи стрелял в примыкающем к дому 94 садике, имеющем вход непосредственно в кабинет князя, причем был слышен крик человеческий и затем отъезд мотора. Стрелявший был в военно‐походной форме».
Из показаний городового Ефимова получается, что, во-первых, он заметил именно стрелявшего, то есть убийцу; и во-вторых, этот самый стрелявший имел одну отличительную особенность: он «был в военно‐походной форме». Есть ещё и третье: этим самым убийцей, если верить городовому, оказался «кто‐то из гостей Юсупова».
Данная информация чрезвычайно важна. Другое дело – как на неё, на эту информацию, посмотреть. На мой взгляд, именно заявление Ефимова о том, что стрелявший был одет в «военно-походную форму», многих исследователей сбивало с толку: в военном сразу видели английского спецагента. А раз британец – ба, да это же наилепший друг Юсупова Освальд Райнер! Всё сходится, господа присяжные заседатели, вот и сказочке конец. Нате вам на блюдечке истинного убийцу Распут[249]ина.
Беда большинства исследователей в том, что они явно недооценивали грамотность городового Ефимова: малый оказался не промах, и в военной форме, судя по всему, неплохо разбирался (наверняка бывший служивый). Скажи он, что стрелявший был просто «военным» или же «в военной шинели», «в кителе» или «британском френче» – это бы в корне изменило ход расследования, по крайней мере, нашего с вами, дорогой читатель.
В соответствии с «Правилами о форме одежды генералов, штаб и обер-офицеров, состоящих на действительной военной службе, в запасе и отставке», в русской армии в годы Первой мировой войны имела место форма военного времени (или походная). Главное её отличие заключалось в наличии так называемого походного снаряжения образца 1912 года: поясного коричневого ремня типа «Сэм Браун», плечевой и поясной портупеи. Два плечевых ремня шли параллельно спереди и перекрещивались сзади. Справа на поясе располагалась кобура для табельного оружия. Кроме того, через правое плечо (на восточный манер) надевалась портупея для ножен шашки. Имелись также полевая сумка и бинокль; офицерский вещмешок возился в обозе.
Городовой Флор Ефимов оказался настоящим молодцом! Вряд ли он смог бы различить звёзды и знаки на погонах (к тому времени они заменялись на защитного цвета), но русского армейского офицера служивый признал безошибочно. Именно поэтому из его показаний вытекает…
Стрелявший, которого успел заметить городовой Ефимов, вне всякого сомнения, являлся офицером Русской императорской армии. Такой вывод делаем из того, что он: во-первых, не был солдатом; и во-вторых, не являлся иностранным военнослужащим.
Насчёт солдата. Нижний чин не мог оказаться «кем‐то из гостей Юсупова». Ну а если бы это действительно был солдат, то на нём наверняка бы сидела солдатская шинель; если без шинели – то он выбежал бы в утеплённой гимнастёрке. В любом случае городовой признал бы в нём не только солдата, но, уверен, даже унтера. Не признал.
Что касается иностранного военнослужащего, тут следует заметить следующее. Русская военная форма, несмотря на то что в 1907 году, сразу после Русско-японской войны, приобрела относительно однообразный серо-зелёный цвет (цвет хаки), тем не менее отличалась своими специфическими особенностями, в частности, как уже было сказано, наличием походного снаряжения. В годы Первой мировой войны офицерам пришлось распрощаться с галунными золотыми погонами; офицерский корпус был вынужден надеть защитные кители и гимнастёрки, а в зимнее время – шинели солдатского сукна; погоны также стали защитного цвета, со звёздочками цвета хаки. Впрочем, к концу 1916 года офицерское обмундирование уже было весьма разномастным. Походное снаряжение можно было носить как поверх кителя, так и поверх шинели – в зависимости от времени года, обстоятельств и команд начальников.
К сожалению, городовой Ефимов в своих показаниях не указал, был стрелявший в шинели или без неё. Однако полицейский вряд ли бы спутал русского офицера с каким-то другим. Да он и не спутал. Будь иностранец, Ефимов так бы и заявил: стрелявший был в военной форме (скажем, во френче) иностранного образца. Но тот пояснил вполне доходчиво: «был в военно‐походной форме». Куда уж понятнее.
И последнее. Английский агент, стрелявший в Распутина, вряд ли мог быть в офицерской военно-походной форме русской армии. Наверное, этот Освальд Райнер мог позволить себе какой-нибудь британский френч или гражданский костюм и жилетку. Но вряд ли он стал бы перетягивать себя ремнями! Какой резон иностранному агенту щеголять по российской столице (пусть и ночной) в военной форме? Это нонсенс, говоря английским языком. Да и вообще, форма носится не для красоты и даже не для удобства: военная форма, в первую очередь, обязывает. Например, при случае следовать туда, куда укажет военный патруль; то есть велик риск без надобности угодить, скажем, в комендатуру, где общими фразами не отделаться. Сомнительно, чтобы такой расклад устроил британского агента, пусть и под прикрытием влиятельнейших друзей. Военный всегда на виду; а цель любого агента (читай – шпиона) быть почти невидимым, слиться если не с толпой, то хотя бы с ландшафтом. А одинокий военный в ночной столице воюющего государства – это дуб посреди пустыни!
Так что не было никакого резона иностранному разведчику отправляться на ночь глядя в Юсуповский дворец в военной форме, и уж тем более – ряженым. Разве что на маскарад; но в ту ночь карнавал у Юсуповых не объявлялся. Хотя стоит заметить: в поведении главных участников драмы оказалось много маскарадного: переодетый в профессионального шофёра д-р Лазоверт; шут-Сухотин, намеревавшийся щеголять в шикарной шубе убитого; да и сам Феликс, организовавший во дворце скоморошью вечеринку, мало чем отличался от своих глуповатых подельников. Приходится признать: маскарад со скоморохами всё-таки имел место быть, правда, его целью оказалось не всеобщее веселье, а организация спланированного убийства.
Местом убийства Григория Распутина явился примыкавший к Юсуповскому дворцу дворик соседнего дома № 92. Это же подтверждает свидетель – всё тот же городовой 2‐го участка Адмиралтейской части Ефимов.
18 декабря, когда Ефимова вызвали в жандармское управление, он заявит: «…В 2 ч. 30 м. ночи я услыхал выстрел, а через 3–5 секунд последовало еще 3 выстрела, быстро, один за другим, звук выстрелов раздался с Мойки, приблизительно со стороны дома № 92».
Как видим, показания городового совпадают с заявлениями Пуришкевича и Юсупова, указавших место убийства – во дворе соседнего дома.
Налицо и полное совпадение со временем убийства.
Из воспоминаний Ф. Юсупова: «Время шло. На часах – половина третьего ночи… Два часа уже длится этот кошмар. «Что будет, – подумал я, – если нервы сдадут?»…»
Вот что значит один внимательный городовой!
Орудием убийства, как показала баллистическая экспертиза, оказался