два мифа.
Первый: неуязвимость Распутина по отношению к «слоновьим» дозам цианистого калия.
Второй: «чудесное воскрешение» Распутина после тяжёлого ранения его князем Юсуповым.
Вот как это описывает князь Ф. Юсупов:
«Мы сели за стол и заговорили… Он говорил, а я одно думал: заставить его выпить вина и съесть пирожные. Наконец, переговорив свои любимые разговоры, Распутин попросил чаю. Я скорей налил ему чашку и придвинул печенье. Почему печенье, неотравленное?..
Только после того я предложил ему эклеры с цианистым калием. Он сперва отказался.
– Не хочу, – сказал он, – больно сладкие.
Однако взял один, потом еще один… Я смотрел с ужасом. Яд должен был подействовать тут же, но, к изумлению моему, Распутин продолжал разговаривать, как ни в чем не бывало. […]
– Яд не подействовал, – сказал я. Все потрясённо замолчали.
– Не может быть! – вскричал Дмитрий.
– Доза слоновья! Он все проглотил? – спросили остальные.
– Все, – сказал я».
Вопросы относительно отравления напрашиваются сами собой.
Самый главный: ел ли Распутин на самом деле отравленные пирожные? Ведь «старец» не особо жаловал сладкое. Да что там – он вообще не терпел сахара!
Ещё раз вспомним, что по этому поводу вспоминала Матрёна Распутина: «Мяса он не ел до самой своей смерти. Его обед всегда состоял из одной ухи. Кроме того, он еще употреблял редиску и любил квас с огурцами и луком. Больше этих кушаний он ничего дома не ел. Вставал он всегда рано и шел обязательно к ранней обедне. После этого он приходил домой и пил чай с черными сухарями или кренделями».
«Чёрные сухари» и даже кренделя – это далеко не сладкие пирожные-«птифуры». Знали ли об этом сами «отравители»? Не могли не знать. Как прекрасно были осведомлены о любимом вине «старца» – мадере, которая в тот вечер присутствовала на столе. Но именно на этом оба и «прокололись» – как Пуришкевич, так и Юсупов.
И это при том, что «старец» никакие пирожные обычно и за еду-то не считал: потому что просто этого не ел! Кто-то не ест сало, кто-то – не пьёт какао, кто-то – терпеть не может кипячёное молоко. Распутин сторонился сладкого. Как исключение – креплёное вино мадера. И это было общеизвестно.
Таким образом, можно предположить, что в тот вечер Распутин отнёсся к княжескому угощению в виде сладких пирожных весьма прохладно. Не исключено, что всё-таки надкусил один-два бисквита и… отстранился. Не понравились, слишком сладкие. Наверняка отхлебнул вина. Но опять же – что это было за вино? Юсупов уверял сотоварищей, будто «старец» съел всё! И хоть бы что. Но так ли это было на самом деле? Судя по всему, князь сказал не всю правду. Но что он скрыл?
И второй вопрос: если Распутин действительно ел пирожные, напичканные цианидом, то – почему выжил? Ведь десятой доли того огромного количества яда, который для него всыпал в пищу д-р Лазоверт, хватило бы уложить армейский взвод! Как писал В. Маклаков, «…не я дал Юсупову цианистый калий, или, точнее, то, что ему выдали за цианистый калий; если бы он был подлинный, никакая живучесть Распутина его не спасла бы».
Тем не менее – напомню: профессор Косоротов, производивший вскрытие тела Распутина, и словом не обмолвился не только о наличии каких-либо признаков отравления цианидами (покраснение кожных и слизистых покровов, ярко-красное окрашивание венозной крови, а при вскрытии черепной коробки – резкий запах горького миндаля), но даже не оставил и намёка на это. А ведь доктор Косоротов в те годы считался авторитетнейшим столичным экспертом в области судебной медицины. Но он ничего не заметил.
Быть может, никаких признаков отравления просто не было?
Тогда что же было?
Был миф. То есть сказка, сочинённая для доверчивого читателя господами Пуришкевичем и князем Юсуповым. Некий выдуманный акт общеизвестной истории о том, как Распутин, употребив «слоновьи» дозы цианистого калия, остался цел и невредим.
«Чудесное воскрешение» Распутина, связанное с его сверхживучестью, – тоже сказка.
Но, прежде чем об этом говорить, нам следует определиться. А если выразить мысль более точно, то даже не определиться, а уверовать в то, о чём писал Феликс Юсупов-младший, рассказывая о своей отчаянной борьбе с Распутиным, который, «будучи застрелен», вдруг ожил и даже «сорвал погон». Так вот, в зависимости от степени этого самого уверования когорта наших с вами читателей-единомышленников разделится как минимум на две части, причём не факт, что равные. Впрочем, не в этом суть.
Ибо истина в другом. С такими тяжёлыми ранениями, какие позже у «старца» обнаружит патологоанатом, человек, истекая кровью, во-первых, вряд ли бы, оставшись при этом в живых, продержался так долго; а во-вторых, Распутин, будучи тяжело ранен в живот, если и мог выбежать во двор, то, скорее всего, в некой стрессовой горячке, причём – сразу после выстрела. Следовательно, без всяких «падений» и долгих «лежаний». Именно тогда-то вслед за ним и кинулись все остальные, цель которых заключалась в одном-единственном: добить.
Остаётся открытым вопрос: как долго Григорий Распутин пролежал в подвале, будучи раненным?
Юсупов:
«Мы с Пуришкевичем остались на Мойке. Пока ждали своих, говорили о будущем России, навсегда избавленной от злого ее гения… За разговором появилось вдруг во мне смутное беспокойство. Неодолимая сила повела меня в подвал к мертвецу.
Распутин лежал там же, где мы положили его. Я пощупал пульс. Нет, ничего. Мертв, мертвей некуда. Не знаю, с чего вдруг я схватил труп за руки и рванул на себя. Он завалился на бок и снова рухнул…»
Пуришкевич: «…Перед диваном, в части комнаты в гостиной, на шкуре белого медведя лежал умирающий Григорий Распутин, а над ним, держа револьвер в правой руке, заложенной за спину, совершенно спокойным, стоял Юсупов, с чувством непередаваемой гадливости вглядываясь в лицо им убитого «старца»…
Дмитрий Павлович взял убитого за плечи, я поднял его за ноги, и мы бережно уложили его на пол ногами к уличным окнам и головою к лестнице, через которую вошли…
Молча окружили мы затем труп убитого, которого я сейчас увидел в первый раз в жизни… Сейчас я стоял над этим трупом, и меня волновали самые разнообразные и глубокие чувства…
Он не был еще мертв: он дышал, он агонизировал…
Не знаю, сколько времени простоял я здесь; в конце концов раздался голос Юсупова: «Ну-с, господа, идемте наверх, нужно кончать начатое». Мы вышли из столовой, погасив в ней электричество и притворив слегка двери…
Был уже четвертый час ночи, и приходилось спешить…»
Из всего этого делаем вывод: судя по всему, «старец» пролежал на полу не менее двадцати минут, пусть – все тридцать. И можно только догадываться, как в это время хлестало из сосудов повреждённых органов! Поэтому двадцать-тридцать минут для такой опасной травмы, по сути, фатальны. А остаться при этом дееспособным (и суметь побежать!) – уже нечто из области фантастики. Наиболее реалистичный расклад таков: ничего подобного, скорее всего, просто не было. Скажу откровеннее: я почти уверен, что вокруг этого эпизода Феликс-фантазёр в который раз нагородил чушь.
Тем не менее написанное пером – не вырубишь топором! Те самые десятки минут, когда тяжелораненый, истекая кровью, умирал в подвале дворца, умело маскируются как в мемуарах Юсупова, так и Пуришкевича. Хотя логика подсказывает: всё это за гранью! Ибо у Распутина почти не было шансов остаться в живых.
Если заметили, в предыдущем предложении мне пришлось оставить крохотный плацдарм для отступления – наречие «почти». Ведь, если верить Юсупову, Распутин не только выжил, но и едва не сбежал с места покушения! И всё же для тех, кто уверовал в написанное князем, мне волей-неволей придётся дать объяснение, как подобное вообще могло произойти.
В хирургии есть такое понятие – прободная язва желудка. Патология достаточно серьёзная; возникает у лиц, страдающих язвенной болезнью. При самом неблагоприятном течении этой болезни язва изъедает стенку желудка в месте её локализации, и его содержимое (в том числе – кровь и соляная кислота) оказывается в брюшной полости. По сути, врач имеет дело с проникающим ранением, но только не снаружи, а изнутри.
Клиническая картина при прободении ужасна: с первых же минут возникает болевой шок. Сильнейшая боль в области желудка буквально валит человека с ног. О её нестерпимости говорит утвердившийся в медицине термин – «кинжальная боль». Любое движение (не говоря уж о кашле!) вызывает резкое усиление нестерпимых «кинжальных» резей.
Очень быстро боль распространяется по всему животу. Человек, едва не теряя сознание (иногда – теряя), валится на бок или ложится на спину, держась при этом за живот. Брюшная стенка в это время втянута и недвижима даже при дыхании, превращаясь в неподвижную «доску». Артериальное давление больного снижается, пульс становится реже; лицо несчастного бледнеет, тело – в холодном поту. Некоторые кричат от боли; но, как правило, таким не до крика: они просто тихо стонут или молча страдают.
Так вот, при проникающем огнестрельном ранении живота состояние Распутина было значительно хуже. У «старца», судя по результатам патологоанатомического вскрытия («огнестрельный канал через желудок и печень»), без преувеличения, имело место смертельное ранение. То есть, помимо болевого шока, отмечалась большая кровопотеря. Шок + кровопотеря = смерть. Хирургический постулат. Правда, бывает всякое. Во-первых, многое зависит от объёма кровопотери и степени болевого шока; а во-вторых, от экстренности и уровня оказания первой медицинской помощи.
Впрочем, мы о другом. Каковы возможности человека при проникающем ранении живота? Отвечу: они крайне ограничены. Раненый способен совершать незначительные движения, слегка менять положение, дышать наконец. Но всегда – рефлекторно держась за больной живот, который «ударяют кинжалом». Так что человек, если что-то и может, то совсем немного. В любом случае, в таком состоянии он