Работая поздно ночью в плохо освещённом помещении, усталому патологоанатому было явно не до «мелочей»…
Первым свои воспоминания опубликовал Пуришкевич. Там нашло отражение всё – от отравления цианидом до «чудесного воскрешения» и почти «случайного» убийства Чудища. Мемуары Юсупова появились несколько позднее, уже в эмиграции. И у Феликса было много времени ознакомиться с тем, что написал его подельник. Поэтому поддержать Пуришкевича (к тому времени умершего от сыпного тифа) не составило большого труда. Да-да, именно всё так и было: и отравление, и «воскрешение», и наше непосредственное героическое участие. Этого неотравляемого, неубиваемого и, вообще, бессмертного, – мы его всё-таки убили! Об остальном – пусть судят читатели. Верить или не верить – исключительно их дело.
Ловко. Впрочем, Феликса можно понять. Мемуары обоих появились не на пустом месте. История с убийством Григория Распутина оказалась слишком грязной. И хотя до судебного вердикта дело не дошло, от грязи нужно было срочно избавляться. Следовало оправдываться. И они попытались сделать это публично – пером.
В убийстве Распутина многие увидели немало постыдного и мерзкого. И с этим следовало что-то делать и как-то исправлять. Ничего удивительного, что «мемуары» соучастников убийства Григория Распутина явились попыткой отмыться. Следовало показать себя в более выгодном свете, чем это было на самом деле.
Удалось ли это «мемуаристам» – судить тебе, уважаемый читатель…
Ну а в нашей расследовательской истории можно ставить заветную точку.
Тем не менее позволю себе сохранить интригу: судить, кто прав, кто виноват, и кто нажал на курок, сделав «контрольный выстрел», – предлагаю тебе, бесстрастный любитель Истории. Хотя, на мой взгляд, уже и так всё понятно. Ведь это даже не кубик Рубика, вокруг которого сломано столько копий! Отрадно, что этот ребус мы разгадывали вместе.
И, хотелось бы верить, мой друг, что мы не зря потратили драгоценное время…
Малая церковка, свечи оплывшие,
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие, бывшие,
Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Здесь похоронены сны и молитвы,
Слезы и доблесть, прощай и ура,
Штабс-капитаны и гардемарины,
Хваты-полковники и юнкера…
Эпилог
21 февраля 1917 года на Высочайшее имя должен был быть подготовлен проект Всеподданнейшего доклада об убийстве Григория Распутина. И в этом было что-то поистине мистическое: 21 февраля началась так называемая Февральская революция. Это был её первый день. Первый день отсчёта скатывания Российской империи в тартарары…
25 февраля в «Деле № 339» будет поставлен последний росчерк чиновничьего пера – росчерк, но далеко не последняя точка. Через несколько дней Самодержец Государства Российского император Николай II отречётся от престола. Впереди всех будет ждать катастрофа: после одной революции последует другая – на сей раз более кровавая и разорительная; потом – Гражданская война и разруха. И многие из живых будут завидовать мёртвым…
Из дневниковых записей Зинаиды Гиппиус, сделанных в конце 1918 года:[335]
«15 декабря, суббота.
…Сегодня выдали, вместо хлеба, ½ фунта овса. А у мешочников красноармейцы на вокзале все отняли – просто для себя. На Садовой – вывеска: «Собачье мясо, 2 р. 50 к. фунт». Перед вывеской длинный хвост. Мышь стоит 20 р… Многие сходят с ума. А может быть, мы все уже сошли с ума?..
29 декабря, суббота.
Мы ещё живы, но уже едва-едва, все больны… Вместо хлеба – ¼ фунта овса. Кусок телятины у мародера – 600 р. Окорок – 1000. Разбавленное молоко 10 р. бутылка, раз-два в месяц. Нет лекарств, даже йода… Почти все питаются в «столовках», едят селедки, испорченную конину и пухнут…»[336]
Если исходить из житейской мудрости, то везучие живут с деньгами, невезучие – без, а негодяи – ради. Последние Романовы, хотя и были далеко не бедными, но однозначно слыли людьми порядочными (да и статус, знаете ли, не позволял слыть дурными). А вот с везением судьба их явно обделила.
На то и судьба, что её колесо вертится быстрее, чем крылья мельницы, и те, что ещё вчера были наверху, сегодня повержены во прах. Не я заметил – славный романтик Сервантес…
В субботний день 3 марта 1917 года в Москве, в одной из казённых квартир по улице Пятницкой, 49, раздался громкий выстрел. Когда на шум прибежал запыхавшийся дворник, испуганные жильцы шепнули ему, что стреляли у Зубатовых. И хотя беспокоить надворного советника тому явно не хотелось, всё же пришлось.
Как оказалось, развернув за обедом утренние газеты, Сергей Васильевич Зубатов, бывший начальник московской «охранки» и глава Особого отдела Департамента полиции, узнал об отречении Михаила Романова. Отложив в сторону салфетку, он вышел из-за стола, прошёл в соседнюю комнату и… застрелился. Рьяный царский служака одним из первых понял: на дворе Большая Смута!
Сколько ещё таких выстрелов будет после Зубатова!
В тот же день исполком Петросовета поставил вопрос об аресте «бывшего царя» и его семьи. Из-за нерешительности Временного правительства 7 марта 1917 года появилось постановление «О лишении свободы отрекшегося императора Николая II и его супруги». В 10 часов следующего дня в Александровский дворец, где находились Николай и его семья, прибыл с караулом командующий Петроградским военным округом генерал-лейтенант Лавр Корнилов, отдавший своим подчинённым приказ о взятии под караул всех членов Семьи.
Сегодня любой, не задумываясь, скажет, что оказавшемуся не у дел царю нужно было… срочно бежать! Но это – сегодня. Тогда же никто даже не предполагал, что ситуация в России выйдет из-под контроля, что к власти придут большевики, а для Романовых (да и для всей России) жизнь скатится в апокалипсис.
А что же Николай Александрович Романов – бывший император? Подписав своё «странное» отречение, он вновь отправится в Ставку, в Могилёв. Именно там он в последний раз увидится с матерью – вдовствующей императрицей Марией Фёдоровной, прибывшей к нему из Киева; потом долго будет беседовать кое с кем из великих князей.
О чём в те дни думал вчерашний российский самодержец? О чём угодно, но только не о смерти. Ведь даже арест каждый из царского окружения воспринимал всего лишь как необходимость, исходящую из обстоятельств, как некую… игру. Николай передал своему начальнику штаба генералу Михаилу Алексееву записку, в которой настоятельно требовал от Временного правительства гарантии безопасности для себя и для семьи, в том числе – беспрепятственного проезда до Романова-на-Мурмане (Мурманска). И даже оговорил пункт, в котором указал, что после окончания войны хотел бы постоянно проживать вместе с семьёй в Крыму – в облюбованной им Ливадии.
Не нужно быть учёным мужем, чтобы понять: кумачовая круговерть, круто заваренная на человеческой крови, не на шутку испугала вчерашнего самодержца. И первой, спасительной, мыслью было срочно уехать в Англию, к двоюродному брату – королю Георгу V.
Ну а теперь об упоминавшихся нами ранее англичанах. Тех самых «союзничках», которых, по крайней мере, я всегда включаю в нарицательные кавычки. После падения династии Романовых они себя покажут в полной мере.
В начале минувшего века Европа напоминала яркий букет старых, устоявшихся монарших династий – Романовы, Габсбурги, Гогенцоллерны, Виндзоры… Такие все разные и вместе с тем – почти одна семья, по крайней мере, по благородной крови – все как один близкие родственники.
По иронии судьбы, Первая мировая война велась между двоюродными братьями – Николаем II и Георгом V – с одной стороны и Вильгельмом II – с другой. Братья братьями, но интересы государства, как известно, превыше всего. У родственников ведь так: любить – так до гробовой доски, ненавидеть – так до смерти. К началу семнадцатого года ни Николай, бывший когда-то для его немецких родственников «милейшим Ники», ни его брат («душка Вилли») уже не помнили той веской причины, из-за которой заварился весь сыр-бор. И если бы в их власти было остановить время, повернув события вспять, – ох, повернули бы… ох, замирились бы, выпив за здоровье друг друга по чарочке хоть тебе водки, хоть шнапса, хоть по хрустальному бокалу от мадам Клико. Жаль только, что история не приемлет сослагательного наклонения – ни повернуть, ни остановиться и ни обняться по-родственному…
А потому, когда в воздухе запахло не только грозою, но и повеяло холодом скорой расправы, Николай мог надеяться только на Георга, того самого «милого Жоржа», с которым находился в близкой родственной связи и имел много общего. Да и внешне Николая и Георга не раз называли «братьями-близнецами».
Известен, например, такой случай. В 1894 году, в день венчания русского цесаревича с немецкой принцессой Алисой, удивлённые петербуржцы с недоумением взирали на одиноко прогуливавшегося по улицам Северной Пальмиры наследника престола – слегка грустного и задумчивого.
– А где немка-то его? – роптал меж собой обыватель. – Как так, что Наследник разгуливает один-одинёшенек, без молодой жены? Нечисто что-то, небось конец света близится…
Когда слух, обросший мелкими подробностями и существенными уточнениями («…а бакенбарды-то, слышь, ноне у него совсем не те, что были на прошлый сочельник», «…усы-то, видать, цесаревич подбривать стал короче» и т. п.) дошли, наконец, «туда, куда надо», в Зимнем от души смеялись над тем, как ловко «лопухнулся» видавший виды и тёртый-перетёртый столичный обыватель, принявший за собственного наследника «совсем другого дядю», пусть и наследника, но «англицких земель».