в, поступающих в наши полки, из Ник[олаевского] Кав[алерийского] уч[илища]. У меня было два: Вирановский и Будим-Левкович. Не знаю, первый родственник ли нашему Крымскому, но он сказал, что его отец в 8-м корпусе, а где тот, не знаешь? У нас тут все по-старому, нового ничего. Скучно без Тебя. Мария только и делает, что и говорит. Во время завтрака, после, во время катанья. – Одним словом, всегда, когда мы там, и остановить нет никакой возможности. – Сижу сейчас в классной до урока. Напротив меня сидит П.В. П[етров] и мечтает. По временам что-то говорит, но я даже не слышу и не отвечаю, так как пишу.
Ну вот. До свиданья. Храни Тебя Бог. Крепко и нежно Тебя обнимаю.
Твой
Вознесенец». (ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 1359. Л. 149–150 об.)
Вернувшись в Ставку, Государь в своем письме к супруге описал впечатления о посещении прифронтовой полосы и смотре войск: «Наконец у меня нашелся свободный вечер, чтобы спокойно побеседовать с тобой – я сильно по тебе тоскую. Прежде всего спешу поблагодарить тебя за три твоих дорогих письма. Они, конечно, пришли очень неаккуратно, потому что поезд ездил взад и вперед по пути, так как это было около Двинска, где летают дурные птицы. За последние 3 дня выпало очень много снегу, что для них безнадежно!
Первый смотр войскам был недалеко от маленькой станции Вышки. К моей большой радости, там стояла рота Кабардинского полка, но в ней оказался только один знакомый офицер и несколько солдат, которые были в Ливадии! Среди множества кавалерийских полков было два полка мама и Ксении (я не мог найти Гординского), но твоих Александровцев и моих Павлоградцев не было, такая жалость, они только что были отправлены в траншеи, чтобы сменить пехоту. Боже мой, на что похож твой бедный Плеве! Зеленый, как труп, более чем когда-либо слепой и скрюченный и едва передвигает ноги. Сидя верхом, он так сильно откинулся назад, что я подумал, не дурно ли ему. Он уверяет, что очень часто ездит верхом, но я в этом сомневаюсь.
Войска были в прекрасно виде, лошади тоже. После завтрака я имел разговор с Плеве. Он рассуждает вполне здраво и нормально, голова его свежа и мысли ясны, – и когда он сидит, то все ничего, но когда встает, то представляет грустное зрелище.
Я строго с ним поговорил относительно Бонч-Бруевича, что он должен от него отделаться и т.д. Затем я сделал хорошую прогулку по шоссе. В 6 ч. мы проехали Двинск – в городе на улицах обычное освещение. Я видел только один прожектор, освещавший темный небосклон!
Ночь мы провели где-то около Полоцка и утром 30-го января вернулись назад в Дриссу. Там меня встретили Эверт и ген. Литвинов из 1-й армии. 3 кавалерийских дивизии – 8-я, 14-я и Сибирская казачья. Татьянины уланы выглядели молодцами, остальные войска тоже. Так аккуратно, чисто и хорошо одеты и вооружены, как я редко видал даже в мирное время! Поистине превосходно! У них всех такой хороший вид в их серых папахах, но в то же время они так похожи один на другого, что трудно различить, какого они полка.
Вчера, 31-го янв., был последний смотр, на котором присутствовали 6 и 13 кавалерийские дивизии – они такие же отличные молодцы, как и в прежние времена. Погода совсем не холодная: 3–4 градуса мороза, и опять идет снег. Старик, конечно, опять ехал верхом и очень гордится этим – он со всеми об этом говорит – что приводит Нилова в бешенство!
После завтрака поезд покинул станцию Борковичи в 3 часа, проехали Витебск и Оршу и прибыли сюда в 11 час. вечера. Воздух был чудесный, так что Воейков, Граббе, Кедров и я сделали освежившую нас прогулку перед сном. Сегодня в 10 час. утра я перешел в свои апартаменты и сидел 2 1/2 часа с Алексеевым.
В Могилеве я нашел Сергея (великий князь Сергей Михайлович. – В.Х.), уже устроившегося здесь, но никого из иностранцев, кроме Вильямса, так как они все поехали на некоторое время в Одессу. Днем я гулял в саду, так как на катанье не было достаточно времени. Мне пришлось засесть за свои бумаги, и я окончил их лишь к обеду.
Теперь уже поздно, я сильно устал, так что должен пожелать тебе спокойной ночи, моя душка женушка, моя единственная и мое все!» (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. М.; Л., 1925. Т. IV; Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. М., 2005. С. 391–393.)
30 января 1916 года штабс-капитан М.К. Лемке, который служил в штабе Ставки, сделал любопытную запись в дневнике: «Сегодня Сергей Михайлович пришел к завтраку за 10 минут до Алексеева и не садился, пока не явился последний.
Читатель, может быть, удивлен, зачем я часто отмечаю подобные мелочи. Да просто потому, что они всегда имеют значение при нашем строе и при положении, которое занимает Царская фамилия, при ее постоянных интригах и при той роли, которую играют истинные работники. Такие мелочи наряду с серьезными документами будут освещать вопросы будущему историку гораздо конкретнее, чем то можно было бы сделать без них. Кажущееся мелочью одному весьма важно для другого, ищущего нескольких дополнительных штрихов к составленной уже им картине. Дневник именно и дорог своей мозаичностью, повторяющей мозаичность текущей жизни». (Лемке М.К. 250 дней в Царской Ставке 1916. Минск, 2003. С. 223.)
По воспоминаниям жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича: «С 1 февраля в Могилеве жил великий князь Сергей Михайлович, инспектор артиллерии. Он был очень болен, но работал. Как фактический руководитель нашей артиллерии до войны и во время войны он был сильно скомпрометирован нехваткой снарядов. И хотя виновником этого являлся Сухомлинов, все-таки все сознавали, что во многом виновато Главное артиллерийское управление, где все делалось по указанию великого князя.
Вся артиллерия наша оказалась настолько блестящей и по личному составу, и по боевой подготовке, и по действиям в боях, что за все это нельзя не отдать должной благодарности великому князю. Это прежде всего его заслуга, результат его энергичной деятельности до войны». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Минск, 2004. С. 274–275.)
Давний знакомый Николая II, титулярный советник А.А. Клопов 1 февраля написал письмо императору, в котором упоминал об отрицательных последствиях возложения императором непосредственно на себя Верховного главнокомандования и неожиданного закрытия Государственной Думы; о необходимости примирения царского правительства с Думой для дальнейшей согласованной работы, и о желательности приезда царя в Думу. В частности, либеральный чиновник А.А. Клопов (1841–1927), частый корреспондент великих князей Александра и Николая Михайловичей, многих общественных деятелей, писал в этом письме императору: «Вы знаете меня 16 лет. Все это время я пользовался Вашим не только вниманием, но и доверием и даже симпатией. Я чувствую, что жизнь моя уже на волоске, поэтому не могу я, Дорогой Государь, в такой исторический момент не воспользоваться своим положением. Нет, я обязан по совести сказать Вам свое слово, прямо, как перед Богом. Умоляю. Государь, прочтите мое послание терпеливо с добрым чувством и не сердитесь на меня.
Глубокий, низкий поклон Вам, Государь, за то, что Вы созываете теперь Государственную Думу. Я твердо уверен, что этот шаг Вы совершаете исключительно по Вашей инициативе.
Вы во имя блага родины, приняв на себя командование армией, как бы несколько удалились от непосредственного управления страной, вверив ее министрам во главе с Горемыкиным. Люди же эти, к несчастью, в силу ли традиций, в силу ли полной изолированности их от народа и недоверия к нему, всеми способами старались управлять страной по-прежнему – бюрократически. Вам они или боялись или не хотели говорить правду о многом, а иногда и сами совершенно не понимали требований минуты и жизни. К земствам, к союзу земств и городов, к разным общественным организациям, к общественным силам, так могуче проявившим себя с самого начала войны, они постоянно относились недружелюбно и недоверчиво, с предвзятостью, придумывая всевозможные препятствия к их правильному и более широкому развитию. Такое же пренебрежительное недоверие и страх они проявили и к деятельности Государственной Думы, постоянно оттягивая ее созыв.
Что же получилось в результате. Дружная неустанная сплоченная работа всех нас на защиту родины, столько рельефно проявившаяся в начале войны, была парализована…» (РГИА. Ф. 1099. Оп. 1. Д. 5; Тайный советник императора. СПб., 2002. С. 469–471.)
Император Николай II сделал очередную запись в дневнике:
«2-го февраля. Вторник
Поехал к обедне и затем к докладу. После завтрака кончил письмо и в 3 ч. отправился с некоторыми спутниками мимо старой Ставки, оттуда пешком дальше по большаку. Начиналась метель. Вернулся домой в 4 1/2 [ч.]. Читал книгу.
Хорошие вести приходят с Кавказа – четыре укрепления Восточного фронта Эрзерума взяты нашими войсками! Вечером занимался, принял ненадолго Алексеева и поиграл в домино»[144].
По поводу содержания доклада имеется за этот день поразительная запись в дневнике тайного эсера штабс-капитана М.К. Лемке: «Сегодня слышал происходивший за стеной доклад нач. штаба царю. Он характеризовал ему командующих армиями и командиров корпусов. Вопрос шел о выборе главнокомандующего Северным фронтом вместо Плеве и о замене этого кандидата кем-нибудь из командиров корпусов. Мало о ком Алексеев отзывался вполне хорошо, из первых – о Щербачеве, оговорясь, что декабрьская галицийская операция, конечно, неудачная, но, вероятно, это вина его штаба. Он докладывает достойным тоном, в голосе его звучат серьезность и нелицеприятное, высоко понимаемое служение родине. В характеристиках людей он очень осторожен, но правдив. Царь и не замечает, что перед ним ежедневно происходит благоговейное служение долгу человека, который все еще надеется свести его в плоскость честного служения стране из пошлых плоскостей: Воейкова, Нилова, Распутина, жены и придворной челяди. Это просто какое-то митрополичье служение… Но не в коня корм». (