В придачу к четырем ресторанам Эгнаташвили владел еще и винным складом на Графской улице. Вино принимали у крестьян, а работников было всего двое – Николай и Грикул. Первый стоял за прилавком, а второй время от времени переливал вино, чтобы избежать выпадения осадка.
Под конец нэпа советские власти начали душить предпринимателей дополнительными налогами, о чем будет рассказано позднее. Эгнаташвили был помещен под арест за неуплату налогов. Однако уже вскоре его отпустили. Есть мнение, что он был близок к семье Сталина. По одной из версий, его отец, Яков Эгнаташвили, в свое время оплатил обучение молодого Джугашвили в семинарии. По другой версии, сын Сталина Яков был близким другом Эгнаташвили и частым посетителем «Дарьяла».
После освобождения работал в комендатуре Кремля, был личным поваром-дегустатором руководителя страны Иосифа Сталина. В Москву Эгнаташвили перевез не только свою семью, но и Колю с Грикулом – работников винного склада в Тифлисе. Первый стал его водителем, а Грикул так и продолжал приглядывать за вином – тем, что подавали Сталину.
Александр Яковлевич работал в органах НКВД до своей смерти в 1948 г., дослужившись до звания генерал-лейтенанта. В ходе службы участвовал в подготовке Ялтинской конференции. Был награжден многими орденами и медалями.
Нельзя не признать, что предприимчивость и бойкость нэпманов стала одним из важнейших факторов, позволивших в короткие сроки восстановить работу многих производств по всей стране и наладить розничную торговлю. Активность нэпманов расшевелила даже медлительную и неповоротливую государственную промышленность.
Однако за возможность зарабатывать и жить богато приходилось платить высокую цену. Нэпман по меркам 20-х гг. – своеобразное клеймо, определяющее отношения с обществом и властью. Нэпманы были лишены избирательных прав и обречены постоянно находиться под надзором государственных органов. Общество осуждало их, в то же время пользуясь их товарами и услугами и не имея им никакой альтернативы.
Дошло до того, что дети некоторых нэпманов жалели о своем происхождении. В 1929 г. сын мелкого торговца писал, что «не желал бы быть сыном торговца, гораздо лучше быть сыном очень бедного крестьянина. Я сколько раз говорил отцу, чтобы он бросил свою мелочную торговлю, лучше заниматься крестьянством. И в конце концов он сделал это. Теперь отца у меня нет, его уже несколько дней как увезли неизвестно куда».
Базар на Покровской площади. Петроград. 1920-е
[Из открытых источников]
И все же, несмотря на противоречивость их положения в обществе, нэпманы не только сыграли свою роль в становлении советской экономики, но и оставили в жизни страны ярчайший след. Это объясняется особой психологией предпринимателей того времени, которая впоследствии стала частью советской ментальности, определив некоторые жизненные ориентиры для многих поколений, появившихся уже после полного свертывания нэпа.
Глава 6Триумф мещанства? моральный кодекс нэпмана и его влияние на советское общество
Краткосрочная по историческим меркам эпоха нэпа оказала на советское общество настолько сильное влияние, что отголоски его хорошо заметны в любой из постсоветских стран и сегодня. Довольно успешный с точки зрения экономики период стал полноценным триумфом мещанства.
Ресторан в годы новой экономической политики. 1920-е
[Из открытых источников]
Убеждение в маргинальности нэпманов, усиленно насаждавшееся властью и подконтрольными ей СМИ, не могло не сказаться на убеждениях и ценностных установках самих новых предпринимателей. Понятие маргинальности, то есть пограничности их положения, тут, пожалуй, наиболее уместно, ведь нэпманы оказались именно на стыке. И речь тут не просто о границе социальных групп – это была еще и граница эпохи, последняя граница старой системы.
В результате нэпманам, как и любым маргинальным личностям, стал свойствен целый букет психических черт и комплексов: эгоцентричность, постоянное чувство опасности и беспокойства за свою судьбу, агрессивность и другие. Результат не заставил себя ждать.
«Гримасы нэпа»: образ жизни предпринимателей 20-х
Материальное стало для нэпманов выше духовного, вещи – важнее других ценностей. Но смысл этой социальной гонки заключался не просто в богатстве, как может показаться на первый взгляд, а в том, чтобы быть не как все – иметь то, чего нет у других. Едва ли не главные внешние атрибуты эпохи – бытовые предметы и безделушки: белые фарфоровые слоники на комоде, наборы мельхиоровых столовых приборов, азиатские колокольчики-«ветерки», бамбуковые шторы в дверных проемах и т. д.
Стремление к роскоши и исключительности объясняется тем, что многие нэпманы предпочитали жить одним днем. В условиях, когда успех их дела мог в любой момент обернуться арестом или конфискацией, «нувориши» прожигали жизнь, предпочитая тратить огромную часть прибыли на собственное потребление. Спустя почти век похожий образ жизни вели многие «новые русские», с той лишь разницей, что им угрожали не партия и ГПУ, а их конкуренты.
В огромных залах столичных ресторанов в 20-х снова зажглись люстры, столы покрыли безупречно белые скатерти, кушанья подавались в отполированной до блеска посуде. Гостей обслуживали лучшие мастера кулинарного дела, ведь в еде новые богачи знали толк. Они могли позволить себе многие деликатесы, о которых большая часть населения страны и мечтать не могла: паштеты из дичи, стерлядь в белом вине, рябчики в сметане, лучшие вина и экзотические фрукты.
Актриса М.И. Офель-Бецкая. 1920-е
[Из открытых источников]
Меньшевик Федор Ильич Дан, выйдя из тюрьмы в начале 1922 г., был поражен новыми порядками, он писал:
Москва веселилась, ублажая себя пирожными, замечательными леденцами, фруктами и деликатесами. Театры и концерты были набиты битком, женщины снова гордо выставляли роскошные одежды, меха и бриллианты. «Спекулянт», который вчера еще находился под угрозой казни и тихо стоял в сторонке, пытаясь не привлекать внимания, сегодня уже считал себя важной персоной и гордо выставлял напоказ свое богатство и роскошь. Это заметно в каждой мельчайшей детали. Снова после ряда лет можно было услышать из уст извозчиков и носильщиков на станциях раболепное выражение, которое полностью исчезло из употребления, – «барин».
Нэпманы спускали огромные суммы на развлечения: ездили на самые дорогие курорты, брали в аренду гостиницы и даже целые санатории. Многие предпочитали проводить свободное время в бильярдных или на скачках. Миллионные состояния спускались за ночь в казино. Постоянно ощущая давление со стороны общества и власти, они предпочитали «угар нэпа» построению безупречной деловой репутации.
В зале ресторана гостиницы «Астория». Ленинград. 1926
[Из открытых источников]
Пример роскошной жизни был заразителен, нэпманам стали подражать и другие представители наиболее обеспеченных групп населения, в том числе члены партии.
И нэпманам это было на руку, они с радостью подкупали чиновников, засыпая их деньгами, задаривая подарками и приглашая на ежедневные кутежи. Лев Шейнин, работавший в ту пору следователем в Ленинграде, вспоминал, что ленинградские нэпманы охотно и виртуозно втирались в доверие к представителям советской власти:
В городе неистовствовал нэп. Он отличался от московского нэпа прежде всего самими нэпманами, которые здесь в большинстве своем были представителями дореволюционной коммерческой знати и были тесно связаны с еще сохранившимися обломками столичной аристократии. Ленинградские нэпманы охотно женились на невестах с княжескими и графскими титулами и в своем образе жизни и манерах всячески подражали старому петербургскому «свету».
Нэпманы нередко обманывали руководителей государственных трестов и предприятий, с которыми они заключали всевозможные договоры и соглашения. Стремясь разложить тех советских работников, с которыми они имели дело, нэпманы старались пробудить в них стремления к «легкой жизни», действуя подкупом и всякого рода мелкими услугами, угощениями и «подарками». А соблазнов было много.
Реклама клуба «Владимирский». Ленинград. 1925
[Из открытых источников]
В знаменитом Владимирском клубе, занимавшем роскошный дом с колоннами на проспекте Нахимсона, функционировало фешенебельное казино с лощеными крупье в смокингах и дорогими кокотками. Знаменитый до революции ресторатор Федоров, великан с лицом, напоминавшим выставочную тыкву, вновь открыл свой ресторан и демонстрировал в нем чудеса кулинарии. С ним конкурировали всевозможные «Сан-Суси», «Италия», «Слон», «Палермо», «Квисисана», «Забвение» и «Услада».
По вечерам открывался в огромных подвалах «Европейской гостиницы» и бушевал до рассвета знаменитый «Бар», с его трехэтажным, лишенным внутренних перекрытий залом, тремя оркестрами и уймой столиков, за которыми сидели, пили, пели, ели, смеялись, ссорились и объяснялись в любви проститутки и сутенеры, художники и нэпманы, налетчики и карманники, бывшие князья и княгини, румяные моряки и студенты. Между столиков сновали ошалевшие от криков, музыки и пестроты лиц, красок и костюмов официанты в белых кителях и хорошенькие, кокетливые цветочницы, готовые, впрочем, торговать не только фиалками.
На некоторых предприятиях прозябавшие в нищете работники были поражены и обозлены тем, что их руководство ведет «нэпмановскую жизнь»:
«На Симбирском патронном заводе наблюдается сильный антагонизм между ответработниками – коммунистами и спецами, с одной стороны, и рабочими – с другой. Партийные работники, 6 верхи”, ведут себя здесь нетактично. Пьянствуют на глазах всей рабочей и партийной массы, ездят на рысаках, чем вызывают острую неприязнь и недоверие к верхам со стороны рабочих и партийных масс», – гласит один из «Обзоров» ОГПУ за 1923 г.
Холл гостиницы «Европейская». Ленинград. 1926 [Из открытых источников]