Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции — страница 101 из 158

Еще всего два месяца тов. Сталин и другие кричали, что единственной опасностью для польской компартии являются ультралевые. А что вышло на деле? Проходит пара месяцев и оказывается, что польский ЦК ведет на демонстрацию рабочих в честь Пилсудского. Они вели рабочих на демонстрацию в честь Пилсудского “во имя” тактики единого фронта. Они прямо покрыли позором наше знамя. И оказалось, что в Польше самая большая опасность — правая… Так вот, если так начнут трактовать тактику единого фронта, то мы будем иметь начало конца Коминтерна…

Вы не принимайте соотношение сил в зале за соотношение сил в партии. Это, товарищи, как общий итог»493.

Зиновьев не только дал отповедь всем тем, кто искажал его взгляды, его слова. Он еще и предложил пленуму проект резолюции меньшинства (подписанный им, Каменевым, Троцким, Пятаковым, Крупской) по докладу Бухарина.

«Пленум, — завершался проект категорически, — отвергает предложение одобрить работу Политбюро, ибо это означало бы: а) сохранить по возможности блок со штрейкбрехерами и изменниками Генсовета; б) оставить без критики и осуждения явно ошибочный сдвиг политики партии вправо; в) оставить без критики и осуждения тенденцию в Амстердаме (присоединение к реформистскому Амстердамскому интернационалу профсоюзов — Ю. Ж. ); г) оставить без критики и осуждения соответствующие изменения в уставах профсоюзов (СССР — Ю. Ж.) к вхождению в Амстердам; д) ударить по тем членам партии, которые обличали все вышеизложенные ошибки и требовали их исправить»494.

Разумеется, пленум отверг такой проект. 43 члена ЦК и 109 членов ЦКК проголосовали против, за — всего 10 и еще один воздержался. Но борьба двух противостоящих фракций на том не завершилась. Зиновьев, Каменев и Троцкий воспользовались своим уставным правом и распространили среди участников пленума свои тезисы еще по одному докладу — Молотова, «Об итогах перевыборов в советы».

В них для начала напомнили о главной проблеме, порождавшей, по их мнению, все остальные. «СССР, — писали они, — проходит через многолетний этап НЭПа, связанный с частичным возрождением и ростом капитализма в городе и деревне». Отметили и столь же бесспорное: «Крупная промышленность СССР хотя и быстро развивается, но по размеру своей продукции только еще подходит к уровню времен царизма (1913 г.), оставаясь в общем и целом на старой технической базе». Третьим вопросом стал госаппарат — «много унаследовавший от старого строя», который еще «насквозь заражен бюрократическим, старым духом и во многих своих звеньях смыкается с новой буржуазией».

Не преминули авторы тезисов напомнить о совершенной недавно грубой политической ошибке. Об инструкции ВЦИК от 13 октября 1925 года, значительно расширившей перечни лиц, допускаемых к участию в выборах, включив в их число владельцев и арендаторов мельниц, крупорушек, маслобоен, кузниц, иного; лиц, получающих проценты по вкладам и облигациям различных займов; торговцев вразнос. Об инструкции, которая, если бы ее не отменили вовремя, уничтожила бы «основную особенность советов как политической организации рабочего класса и примыкающих к нему батраков, бедняков и середняков».

Обратившись к собственно результатам перевыборов, тезисы отметили самое существенное — «падение представительства рабочих, повышение процента служащих и “прочих”, падение процента коммунистов в городах… рост экономического и политического влияния кулака в деревне».

Вывод же из всего изложенного прозвучал предельно просто и неоспоримо. Подтверждаемый решениями 14-го партсъезда: необходима подлинная индустриализация. Союз рабочего класса и беднейшего крестьянства с основной массой середняцкого крестьянства может быть теперь осуществлен только на почве роста нашей индустрии»495.

Постоянное повторение представителями меньшинства с трибуны пленума прописных истин как собственной позиции, да еще с непременными ссылками на работы Ленина, на решения 14-го партсъезда, что ни опровергнуть, ни осудить никому из большинства было невозможно, нашло свое окончательное выражение в «Заявлении», подписанном несогласными с линией ПБ. Все теми же

Зиновьевым, Каменевым, Троцким, Пятаковым, Крупской, а также и еще восемью членами ЦК и ЦКК.

И все же не этот документ оппозиции — пространный, на 24 машинописных страницах, сводящий воедино все высказанные ранее возражения в четких тринадцати пунктах — стал последней каплей, переполнившей чашу терпения если и не большинства членов ПБ, то лично Сталина. Для разрыва послужило так называемое «Дополнительное заявление». Сконцентрированное только на одном вопросе — «деле» Лашевича. Заместителя председателя РВСР и наркома по военным и морским делам; в годы гражданской войны командовавшего 3-й армией на Восточном фронте, 7-й — оборонявшей Петроград.

«Вопрос о так называемом “деле” Лашевича, — утверждало “Дополнительное заявление”, — поставленный согласно решению Политбюро от 24 июня в порядок нынешнего пленума, неожиданно, в самый последний момент поставленный президиумом ЦКК 20 июля (действительно, накануне обсуждения на пленуме, начавшегося 21 июля — Ю. Ж. ), превращено в “дело” тов. Зиновьева… Вопрос этот, как совершенно ясно для всех, решился не в президиуме ЦКК, а в той фракционной группе, руководителем которой является тов. Сталин…

Если до самого недавнего времени намечалось нанести первый удар тов. Троцкому, отложив вопрос о Зиновьеве до следующего этапа… то “дело Лашевича”… и других, ввиду их близости с тов. Зиновьевым, побудило руководящую группу изменить очередь и наметить нанесение ближайшего удара по тов. Зиновьеву… Выдвинутое в последний момент предложение удалить тов. Зиновьева из Политбюро продиктовано центральной (центристской — Ю. Ж. ) сталинской группой как этап на пути замены старого ленинского руководства партии новым, сталинским»496.

Авторы «Дополнительного заявления», видимо, не знали или сочли излишним вспоминать о том, что первую попытку связать Зиновьева с нелегальной группой оппозиционеров ЦКК сделала еще в январе 1926 года. Когда она получила от французской коммунистки, работавшей в ИККИ, некоей Гертруды Гесслер, донос. Извещавший о том, что ее попытались вовлечь во фракционную деятельность сотрудники аппарата Коминтерна Г. Я. Гуральский и В. Вуйович, якобы действовавшие от имени Зиновьева. Однако сразу после передачи своего доноса в ЦКК Гесслер уехала из СССР и больше никогда не возвращалась. Тем самым лишила ЦКК возможности использовать ее как свидетеля либо получить какие-либо новые обвинения.

Только потому в ЦКК сразу же ухватились за новое, действительное событие. 6 июня 1926 года на подмосковной железнодорожной станции Долгопрудная состоялась, по-старому маевка, а по-новому — подпольное, нелегальное собрание членов партии. Организованное Г. Я. Беленьким, в недавнем прошлом секретарем Краснопресненского райкома партии Москвы, переведенного на работу в агитпроп ИККИ.

На этом-то собрании и выступил М. М. Лашевич, однако о содержании его речи в ЦКК судили по показаниям некоего рабочего, скорее всего осведомителя ОГПУ

Васильева. Утверждавшего, что Лашевич сделал доклад «от имени оппозиции, извращавшей положение в партии, сообщил… ложные сведения о политике партии, дискредитировал руководящий состав ВКП(б), призывал к борьбе против большинства в партии фракционными подпольными методами».

Лашевич не отрицал своего присутствия на собрании в Долгопрудном. Однако объяснил свое поведение — в письменном обращении к участникам пленума — что изложил позицию не свою, а меньшинства. Позицию по ключевым вопросам, требующим от партийного большинства ответов. В частности, о кулацкой опасности, о необходимости начала индустриализации.

Невозможно усомниться, что лишь для искусственного создания некоей подпольной зиновьевской организации выступавший на пленуме В. В. Куйбышев и его заместитель по президиуму ЦКК Н. М. Янсон присоединили к ней, помимо организаторов и участников нелегального собрания в Долгопрудном, еще троих, в недавнем прошлом входивших в одиозные «Рабочую оппозицию», «Рабочую группу», «Рабочую правду». Такой ход позволил Куйбышеву в докладе по «делу» Лашевича обвинить Зиновьева в самом тяжком партийном преступлении — в создании фракции. А еще и в том, что тот «ни разу не отмежевался от своих единомышленников, не противопоставил себя им и, по-видимому, не дал им директивы о прекращении этой гибельной для партии фракционной борьбы».

Хотя Куйбышев так и не смог привести достаточно веские доказательства существования «всесоюзной фракционной организации» Зиновьева, все же резюмировал: «Мы считаем, что, возлагая ответственность на тов. Зиновьева, пленум ЦК и ЦКК должен сделать соответствующие выводы… Если мы будем тверды, если мы не проявим колебаний, если мы от имени всей партии заявим о том, что партия не допустит существования фракций и групп, что партия накажет всякие раскольнические шаги, то этим мы гарантируем подчинение меньшинства большинству независимо от того, хочет или не хочет этого оппозиция»497.

4.

Цель была указана, задание дано и стало тут же исполняться. А Рудзутак поспешил выразить якобы общее мнение участников пленума, но не лично о Зиновьеве, а почему-то о «Заявлении», подписанном, помимо него, еще двенадцатью оппозиционерами: «Ясно, что это — платформа против нашей Всесоюзной коммунистической большевистской партии, и оглашение этого документа здесь — это первый шаг к расколу партии»498.

До сих пор Зиновьев боролся. Боролся отчаянно. Нападал, а не оборонялся. Но лишь теперь понял грядущую опасность. Его теперь вполне могли вывести из ПБ, а, может быть, даже и из ЦК. И потому стал оправдываться, но весьма своеобразно.

«Я не буду, — заявил он, поднявшись на трибуну, — останавливаться на тех мелких обвинениях, которые здесь высказывались тов. Куйбышевым и тов. Янсоном. Это — абсолютная ерунда». И все же далее, да еще и словами человека, готового к раскаянию, продолжал: «Вы знаете, что на 14-м съезде нашей партии свалились как снег на голову очень большие разногласия… Я являюсь одним из виновников того, что на 14-м съезде нашей партии эти разногласия свалились внезапно, что перед съездом в течение достаточного количества времени об этом не было известно партии… Мы все исходили из самых лучших желаний… но мы причинили вред партии тем, что не вынесли эти вопросы на широкое обсуждение всей партии… Трудно было идти на открытый разрыв с товарищами, с которыми много лет пришлось работать… Трудно было пойти на открытое вынесение этих споров перед всей партией».