Еще более серьезное положение сложилось в Китае, о котором далеко не случайно напомнил Зиновьев. 30 марта 1927 года выступившему на заседании президиума ИККИ, уже недоступного для его бывшего председателя, Бухарину пришлось признать неприятное, но еще не окончательное: «Правые гоминьдановцы… высказываются совершенно открыто против чрезмерной власти русских советников, против влияния СССР, за чисто китайский патриотизм».
И сразу же поспешил все же оговориться: «Чан Кайши… объективно все же ведет освободительную борьбу… Играет прогрессивную роль, ведя борьбу против империализма. У нас есть внутри Гоминьдана возможность использовать эту специфическую ситуацию, чтобы усилить снизу левое крыло в Гоминьдане и через этот механизм усилить наши стратегические узловые позиции в армии и правительстве (Китая)»534.
Бухарину вторил Сталин. На московском партактиве 5 апреля заявил: «Китайская революция —… национально-освободительная. Поэтому выкидывать министров-капиталистов скоро нельзя… У нас была из Шанхая телеграмма о восстании. Мы сказали: молчите. Мы им запретили и хорошо сделали. Мы сохранили резерв революции… Каналов воздействия на Гоминьдан достаточно. Мы не будем подчеркивать своей руководящей роли»535.
Очень скоро просчитались оба. Совершили, упорствуя в своих оценках положения, вопиющую политическую ошибку. 12 апреля 1927 года Чан Кайши совершил государственный переворот. Разорвал все отношения с общенациональным правительством Ван Цзивея, находившимся в Ухане. 18 апреля создал свое правительство, в Нанкине, уже без левых гоминьдановцев и коммунистов.
Теперь большинству, и прежде всего Сталину и Бухарину, следовало как можно скорее признать свою ошибку в отношении Китая. И, главное, непременно дезавуировать выглядевшую теперь несомненно ошибочной резолюцию 7-го расширенного пленума ИККИ, принятую под давлением Бухарина. Утверждавшую: «Мнение, будто коммунистическая партия должна покинуть Гоминьдан, ошибочное»536.
Вместе с тем, большинству, чтобы не признавать правоту Зиновьева и Троцкого, чтобы тем самым сохранить свое властное положение, следовало любым способом усилить критику лидеров объединенной оппозиции. Использовать для того любой представившийся повод. Самый незначительный, даже надуманный.
1.
На очередном пленуме ЦК, открывшемся 19 апреля, четвертым пунктом повестки дня стало сообщение «О последних событиях в Китае и решениях ЦК в связи с ними». Внезапно внесенное и порученное Рыкову, а не Бухарину, как вроде бы следовало. Сообщение, оказавшееся докладом и породившее еще до того, как было сделано, острый конфликт.
Сначала Зиновьев опротестовал отказ Секретариата пленума распространить среди членов ЦК его тезисы к выступлению Рыкова только на том основании, что изложены они на 54 машинописных страницах. «Сегодня этот вопрос стоит, — объяснил Зиновьев. — Будет доклад, будут прения. Стало быть, каждый член ЦК, безусловно, имеет право изложить письменно ряд предложений своему ЦК…
Вы видите, товарищи, что вышла Китайская коммуна немножко наоборот. То есть нечаянно поздравили генералов Галифе (известен жестокой расправой с парижскими коммунарами в 1871 году — Ю. Ж.) или Кавеньяка (беспощадно подавившего во Франции июльское восстание 1848 года — Ю. Ж.). Этим объясняется то, что пришлось ряд фактов сообщить в этой записке…
Несколько дней назад, на собрании актива товарищ Сталин и товарищ Бухарин говорили, что они Чан Кайши используют и в любой момент могут выгнать. Они используют его, как крестьяне используют каждую кобылу. Чан Кайши, по их словам, выше на голову Керенского и Церетели потому, что он ведет борьбу против империализма. Эта политика неверна. И когда дают документ, излагающий, почему именно эта политика неверна, его кладут под спуд… Я думаю, что это может только затруднить решение такого серьезного вопроса, как китайский»537.
Зиновьеву не удалось настоять на своем праве. Его тезисы разослали «в установленном порядке» уже после закрытия пленума. Мало того, абсолютным большинством голосов (всего четыре против) постановили считать доклад Рыкова и прения по нему секретными, почему и не стали их стенографировать. В силу этого невозможно узнать, как же объяснил Рыков провал линии ПБ в китайском вопросе, какие выводы сделал. Доступны только тезисы Зиновьева, позволяющие понять точку зрения не столько оппозиционеров, сколько бывшего главы Коминтерна с его уязвленным самолюбием. Привыкшего за семь с половиной лет политику зарубежных компартий определять самому, а не принимать выработанное другими.
Первые разделы тезисов носили чисто теоретический характер. Зиновьев подробно растолковывал, широко опираясь на Ленина, что такое национально-революционное движение, какова его взаимосвязь с буржуазной демократией, возможна ли классовая самостоятельность пролетариата в отсталых странах, каковы вообще перспективы китайской революции. И только на 21-й странице (из оказавшихся в тезисах 60) перешел к тому, что и обещал сделать для информирования членов ЦК об истинном лице Гоминьдана.
Эмоционально описал происходящее на всей территории Китая, занятой войсками Чан Кайши, разгон профсоюзных организаций и крестьянских отрядов самообороны, разоружение рабочих, аресты и казни левых гоминьдановцев и коммунистов. И еще то, что «часть китайской буржуазии, несомненно, с полного согласия иностранных империалистов, пересматривает свое отношение к Гоминьдану, переходит на его сторону, стараясь войти в Гоминьдан с целью возглавить, чтобы обезглавить».
После того привел характеристики, данные Гоминьдану его оппонентами. «Гоминьдан есть среднее между партией и советами», говорит т. Бухарин на собрании московского актива 4 апреля 1927 года. «Гоминьдан — нечто вроде революционного парламента со своим президиумом ЦК, — говорит т. Сталин на том же собрании и добавляет: — Чан Кайши на голову выше Церетели, Керенского, ибо силой обстоятельств он ведет войну с империализмом».
«Неверно и то, и другое, — отметил Зиновьев. — Если Гоминьдан среднее между партией и советами, тогда почему он против лозунга советов? А ведь нынешние вожди Гоминьдана пока против этого лозунга. Если Гоминьдан — революционный парламент, то в парламенте борьба партий неизбежна и необходима. Почему же в революционном парламенте китайская компартия не имеет полной политической и организационной независимости?»
Далее Зиновьев сделал вполне допустимое сравнение, оказавшееся пророческим. Повторил вопрос, заданный англоязычной газетой «Бейпин Тяньцзин таймс» 6 марта 1927 года: «Пойдет ли Китай дорогой Турции и Кемаля или же путем Ленина и большевистской революции?» И ответил на него так: «Величайшей опасностью для мировой революции, в частности для СССР, была бы такая эволюция Гоминьдана. Победа правого крыла Гоминьдана и соглашение этого крыла под главенством Чан Кайши или кого-то другого с американским или англо-американским империализмом. Такой исход был бы хуже того положения, которое было до взятия Шанхая.
Опасность такого исхода видеть необходимо».
Снова вернулся к разногласиям с Бухариным и Сталиным, позволив себе за них, что те делали довольно часто, предельно кратко изложить их позицию. «Сторонники пребывания компартии в Гоминьдане, — отметил Зиновьев, — во что бы то ни стало представляют себе ход развития, по-видимому, так. Сперва доведем дело до полной победы национальных войск, т. е. до объединения Китая, затем начнем отделять коммунистическую партию от Гоминьдана. Другими словами, сперва в союзе с буржуазией давайте совершим буржуазную революцию, а затем уже пролетариат начнет выступать как самостоятельная классовая сила с вполне самостоятельной рабочей партией.
Но эта концепция насквозь меньшевистская… В самом ходе борьбы за объединение китайский пролетариат должен завоевать себе гегемонию».
Пояснил свою мысль: «Пока главное командование остается в руках Чан Кайши, пока важнейшие правительственные посты остаются в руках правых гоминьдановцев, пока в ЦК Гоминьдана эти представители буржуазии имеют серьезнейшую опору, до тех пор дело революции ежеминутно находится в серьезнейшей опасности».
А чтобы избежать ее, вынес на обсуждение следующее его предложение: «Оказывать всестороннюю помощь китайской революции… Сделать все возможное, чтобы продвигать китайскую революцию как можно дальше… чтобы она имела не только национальный, но и глубоко социальный характер… Создать подлинный центр революционного движения масс рабочих и крестьян в Китае — советы… Помочь китайской компартии завоевать подлинную политическую и организационную независимость»538.
Альтернативное предложение Зиновьева так и не стало основанием для дискуссии. Зато все то же противостояние двух непримиримых позиций из-за отношения к сотрудничеству с некоммунистическими движениями и организациями снова проявилось в ходе обсуждения пятого пункта повестки дня пленума — доклада Томского о работе делегации ВЦСПС в Англо-русском комитете на заседании в Берлине. Состоявшемся совсем недавно — 29 марта — 1 апреля 1927 года.
«Каково же должно быть наше отношение к Англо-русскому комитету? — задался профсоюзный лидер главным вопросом, но дал на него уклончивый ответ. — Я не хочу останавливаться на теории взрыва (ликвидации, на чем настаивал Зиновьев — Ю. Ж.) Англо-русского комитета, гласящей, что мы должны из политических соображений взорвать Англо-русский комитет… К похоронам теории я не буду возвращаться… Я думаю, что тут не требуется многое от меня, чтобы доказывать, что разрыв с англичанами, что взрыв Англо-русского комитета для нас невыгоден».
И поспешно добавил: «Завоевать профсоюзы и Германии, и Англии нужно и можно. Но только сбросив и их верхушки, и их вождей, завоевав низовой аппарат, сбросив его средний слой»539.
Конечно, докладчику тут же возразил Зиновьев — слишком уж ситуация в Англии напоминала то, что только что произошло в Китае.
«Я знаю, — уверенно сказал он, прибегнув к самому важному для тех дней доказательству, — что у громадного большинства членов ЦК решающим доводом за сохранение Англо-русского комитета, несомненно, является тот довод, что он нам будто бы сможет помочь на случай войны. И если бы это было действительно так, то законно было бы взвешивать — надо ли там остаться. Может ли Англо-русский комитет как он есть помочь нам в случае войны, или же он будет жерновом на нашей шее. Вот основной вопрос». И попытался убедить пленум в последнем.