14 декабря Президиум ЦКК по представлению Е. М. Ярославского послушно исполнил волю Сталина и Орджоникидзе. Постановил, не прибегая к обсуждению, поскольку не мог объяснить толком то, что делал: «Предложить Московскому горкому ВКП(б) оформить прием тт. Зиновьева и Каменева в члены партии в Октябрьском районе (по месту их работы), выдать им партбилеты, в которых отметить перерыв пребывания в рядах партии после XV съезда партии Зиновьеву — с ноября 1927 г. по июнь 1928 г., Каменеву — с декабря 1927 г. по июнь 1928 г., и обоим в период с 9. Х. 32 по 12. XII. 1933. Наклеить марки о прохождении чистки»666.
Столь же просто и быстро, без какого-либо обсуждения решили вопрос и о выступлении Зиновьева (а также и Каменева) на 17-м съезде, открывшемся 26 января 1934 года. Правда, Григория Евсеевича о том не поставили в известность, что вынудило его пройти через новые унижения. Просить теперь уже Кагановича.
«Я, — писал Зиновьев 30 января секретарю ЦК, — не решаюсь обратиться к президиуму съезда с просьбой о разрешении присутствовать на съезде и получить слово
по причинам, которые понятны. Но товарищи, которые находятся в более или менее аналогичном со мной положении, допущены на съезд, и я хочу просить о том же.
Позвольте мне попросить Вас, если Вы найдете это возможным, поставить перед президиумом съезда мою просьбу: дать мне возможность присутствовать на съезде и получить слово по одному из пунктов порядка дня. Я был бы счастлив, если бы товарищи дали мне возможность перед съездом партии подвергнуть критике все мои ошибки и заявить с этой трибуны о своей полной и абсолютной преданности линии партии.
Я написал в начале января на эту тему статью для “Большевика” (прилагаю корректуру), но я не уверен, появится ли эта статья скоро, да статья не может заменить выступления на съезде»667.
Видимо, выполняя распоряжение Сталина, Каганович наконец-то известил Зиновьева о возможности придти на съезд, выступить перед делегатами. И Григорий Евсеевич поспешил исполнить необходимую формальность. Передал в президиум съезда записку. Весьма жалостливую: «Если возможно, прошу записать меня к слову по докладу тт. Молотова и Куйбышева и разрешить мне говорить минут 30–40. Я имею в виду, говорить конкретно о своих ошибках (к сожалению, не мог выступить по докладу т. Сталина). Просьба дать ответ через подателя… Жду ответа здесь — у дверей (выделено мной — Ю. Ж.)»668.
Зиновьеву и пришедшему с ним с той же просьбой Каменеву пришлось изрядно ожидать. Не сразу, но все-таки передали от А. С. Енукидзе, члена секретариата съезда, благоприятный ответ. Слово им будет предоставлено, почему и вручаются гостевые билеты.
Волнения, переживания Григория Евсеевича оказались напрасными. Сталину, судя по всему, непременно требовалось его присутствие, его выступление на съезде, уже в ходе работы названном «съездом победителей». И не столько потому, что выполнили, пусть и в весьма урезанном виде, пятилетний план, изменивший облик страны, сделавший Советский Союз из аграрного индустриально-аграрным. Главным образом, по иной причине.
В отчетном докладе, говоря о партии, Сталин сказал: «Съезд проходит под флагом полной победы ленинизма, под флагом ликвидации остатков оппозиционных группировок»669. При этом он не назвал поименно никого из тех, кто потерпел полное поражение. Более того, им, кроме высланного из страны Троцкого, предоставили возможность выступить на съезде, продемонстрировав то самое полное единение с ЦК, о котором сказал генсек. Не только одному Зиновьеву. И «правым», и «левым», и «лево-правым» по выражению Кирова. Бухарину и Ломинадзе, Рыкову и Преображенскому, Томскому и Пятакову, Каменеву и Радеку. Всем тем, кто совсем недавно противостоял друг другу, большинству ЦК, Сталину. Теперь же создавших впечатление полного единения партийных рядов.
Но далеко не все испытывали победную эйфорию. Так, после выступлений Ломинадзе, Бухарина, Рыкова, Преображенского и Томского слово взял Киров. Задался риторическим вопросом: «Стоило ли останавливаться на выступлениях, которые мы слышали здесь со стороны бывших лидеров правой и троцкистской оппозиции?» И ехидно охарактеризовал их нынешнее поведение: «Они, товарищи, выходит, пытаются тоже вклиниться в это общее торжество, пробуют в ногу идти, под одну музыку, поддержать этот наш подъем. Но как они ни стараются, не выходит и не получается». И добавил, унизив их: «Надо войти в положение людей, которые целые годы, решающие годы напряженной борьбы партии и рабочего класса сидели в обозе»670.
Все же Сталин продолжал настаивать на своем. Сказал в заключительном слове: «Прения на съезде выявили полное единство взглядов… Возражений против отчетного доклада, как знаете, не было никаких. Выявлена, стало быть, необычайная идейно-политическая и организационная сплоченность рядов нашей партии»671.
Тем не менее, кроме Кирова нашелся еще один человек, пожелавший во что бы то ни стало напомнить всем о расколе в совсем недавнем прошлом. Е. М. Ярославский. Приведший далеко не приятные цифры. ЦКК исключила из партии 146 троцкистов, 197 правых оппортунистов; по 13 краевым организациям, охватывающим 65 % членов ВКП(б), привлечены за антипартийные и оппозиционные уклоны почти 40 тысяч человек, из которых 15 441 исключен из партии. Но опять же постарался уйти от личностей. Назвал по фамилии только двух — Троцкого да бывшего секретаря Читинского райкома Спирина672.
После столь разнородных выступлений получил слово — 5 февраля, за пять дней до закрытия съезда — и Зиновьев. Сначала восславил Сталина, затем, как и обещал в письмах, занялся самокритикой. Перечислением своих ошибок.
«Я имел претензию навязывать партии свое особое понимание ленинизма, свое особое понимание “философии эпохи”».
«Я попытался нарушить основные законы марксизма-ленинизма, основные законы диктатуры пролетариата».
«Когда Стэн показал мне махрово-кулацкую, контрреволюционную “правую” платформу, то я… стал хранить секрет Стэна, который на деле оказался конспирацией Рютина и Ко».
«Я сблизился с троцкизмом».
«Основным теоретическим узловым вопросом, на котором я сбился… был вопрос о построении социализма в одной стране».
«В свое время употребил совершенно ошибочную формулировку, сказав, что “вопрос о роли крестьянства… является основным вопросом большевизма-ленинизма”».
«Мной совершена целая цепь ошибок и в коминтерновском, и в иных вопросах. Достаточно назвать крики о так называемом будто бы недемократическом режиме в нашей партии… подход к “законности” фракционной борьбы».
Хотя Зиновьев курил фимиам Сталину все время, пока выступал, завершил речь все таким же славословием:
«Товарищи, сколько личных нападок было со стороны моей и других бывших оппозиционеров на руководство партии и, в частности, на товарища Сталина! И мы знаем теперь: в борьбе, которая велась товарищем Сталиным на исключительно принципиальной высоте, на исключительно высоком теоретическом уровне, что в этой борьбе не было ни малейшего привкуса сколько-нибудь личных моментов. И именно когда я глубже, по выражению товарища Кагановича, понял свои ошибки и когда я убедился, что члены Политбюро и в первую очередь товарищ Сталин, увидев, что человек стал глубже понимать свои ошибки, помог мне вернуться в партию, именно после этого становится особенно стыдно за те нападки, которые с нашей стороны были.
Настоящий съезд есть триумф партии, триумф рабочего класса»673.
Сошел Зиновьев с трибуны под аплодисменты. И нельзя было понять: относятся они к покаянной речи или стали свидетельством глубочайшего уважения к ближайшему соратнику Ленина, к человеку, семь лет возглавлявшему Коминтерн — всемирную коммунистическую партию.
3.
Многие из бывших лидеров оппозиций различного толка, публично раскаявшиеся в своих ошибках и заблуждениях, признавших правоту ЦК, после 17-го съезда получили хоть и не прежние, чрезвычайно высокие, но все же достаточно солидные должности. Бухарина утвердили ответственным редактором газеты «Известия» — официоза, органа ЦИК СССР; Каменева — директором Института мировой литературы; Пятакова — первым заместителем наркома тяжелой промышленности; Ломинадзе — секретарем Магнитогорского горкома партии. Сохранили свои посты Рыков — нарком связи СССР, Радек — заведующий Бюро международной информации ЦК ВКП(б).
Конечно же, хотелось повысить свой статус оставшемуся в забвении и Зиновьеву. Чем он хуже, скажем, Бухарина, оказавшегося кругом неправым со своей ориентацией на зажиточных крестьян, со своим отнюдь не забытым лозунгом «Обогащайтесь». 4 апреля, обуреваемый желанием напомнить о себе, Григорий Евсеевич решил снова обратиться к Сталину. Письменно, так как на встречу больше не надеялся. Сначала набросал черновик:
«Не в официальном порядке, а Вам лично, тов. Сталин, позволяю себе сказать еще следующее.
Чисто литературная работа моя тоже протекает в довольно трудной обстановке. Я слишком в стороне от всех и от всего. Сотрудничество в “Правде” идет туго. Работа в “Большевике” тоже наталкивается на трудности. Обзоры у меня не ладятся из-за такой мелочи, что не могу доставать всей мировой иностранной литературы — все вынужден выпрашивать по кусочкам и т. п. Обращался к Культпропу ЦК — безуспешно. Культпроп же задержал переиздание моей книжечки о Либкнехте в Партиздате (а тем и всякую работу для Партиздата). Ей-ей, теперь нет абсолютно никаких оснований к тому, чтобы ставить мою литра- боту в такие условия.
Очень, очень прошу 1) улучшить обстановку моей литературной работы и 2) это главное — дать дополнительную нагрузку не только по линии литературной работы».
Перечитав написанное, Григорий Евсеевич явно понял — вышла откровенная жалоба, да еще и со слезливой просьбой ему предоставить некий пост. И переписал письмо, резко сократив:
«Обращаюсь к ПБ и Вам лично, тов. Сталин, с горячей просьбой: если возможно, дать мне теперь какую-либо постоянную работу кроме писательской. Любую работу, которую ЦК мне поручит, я постараюсь выполнять хорошо и оправдаю доверие партии, непременно и во что бы то ни стало».