Но еще перед тем Зиновьев вместе с Радеком и Бухариным отважился на неожиданное для старого большевика, да еще и почти три года возглавлявшего Коммунистический интернационал, предложение, внесенное им в ПБ 1 декабря 1921 года под маловыразительным названием — «О тактике Коминтерна в отношении международного меньшевизма». Предложение не более и не менее кардинальное — объединение действий Коминтерна с недавними его врагами: ожившим после окончания мировой войны, но оставшимся чисто реформистским Вторым интернационалом; с новым 2 1/2-ным, созданном в Вене в феврале 1921 года как «Международное объединение социалистических партий», вобравшее все те партии, которые оказались левее Второго, но правее Третьего из-за организационных расхождений. А еще и с так называемым Амстердамским — Международной федерацией профессиональных союзов, сложившимся в 1919 году.
Иными словами, Григорий Евсеевич предложил образовать Единый рабочий фронт. Тот же, что по докладу Георгия Димитрова создадут на Седьмом конгрессе Коминтерна в августе 1935 года для противостояния фашизму и борьбе с ним.
Решение ПБ от 1 декабря 1921 года, заранее подготовленное и согласованное Зиновьевым с Лениным, Троцким, Каменевым и Сталиным, оказалось детальным:
«а) Одобрить внесенную тт. Зиновьевым, Радеком и Бухариным линию ряда предложений компартиям Коминтерна совместных действий с рабочими II Интернационала. Поручить им в 2-дневный срок точно изложить эту линию в проекте резолюции, каковой разослать членам Политбюро.
б) При выборе путей совместных действий рекомендовать в резолюции сообразоваться с положением в каждой отдельной стране, приведя примеры такого рода координированных действий.
в) Поручить т. Бухарину написать и показать Политбюро статью об итогах опыта борьбы РКП (большевиков) с меньшевиками и блоков между ними.
г) Поручить тов. Радеку написать также статью на ту же тему и показать в Политбюро»299.
Колесо стремительно завертелось. Через два дня Зиновьев изложил свое предложение на заседании ИККИ, а 5 декабря ПБ утвердило подготовленные им 25 тезисов под названием, уже не скрывавшим их суть — «О едином рабочем фронте и об отношении к рабочим, входящим во 2, 2 1/2 и Амстердамские интернационалы, а также и к рабочим, поддерживающим анархо-синдикалистские организации». В них Григорий Евсеевич в частности утверждал:
«Банкротство Версальского мира становится все более наглядным для самых широких слоев трудящихся. Неизбежность новой империалистический войны или даже нескольких таких войн, если международный пролетариат не низвергнет буржуазный строй, очевидно…
Значительные круги рабочих, входящих в старые социал-демократические партии, еще не изжили своей веры в реформистов и значительными массами поддерживают партии Второго и Амстердамского интернационалов…
Глубокие внутренние процессы, начавшиеся в связи с общим экономическим положением рабочего класса в Европе и Америке, заставляет вождей 2, 2 1/2 и Амстердамского интернационалов… выдвинуть на первый план вопрос о единстве…
Исполнительный комитет Коммунистического интернационала находит, что лозунг Третьего Всемирного конгресса Коммунистического интернационала “К массам! ” и общие интересы коммунистического движения вообще требуют… поддержки лозунга рабочего фронта и взятия в этом вопросе инициативы в свои руки. При этом, разумеется, тактику коммунистических партий необходимо конкретизировать в зависимости от условий и обстоятельств в каждой данной стране»300.
Для Ленина и Зиновьева, инициировавших создание единого рабочего фронта, для Радека и Бухарина, сразу же вовлеченных в работу, призванную объединить действия пролетариата, смена тактики Коминтерна явилась, скорее всего, своеобразным продолжением НЭПа. Еще одним «организованным отступлением», только на этот раз порожденным не хозяйственной разрухой в Советской России, а значительным спадом революционной активности масс в Европе, одобренным 11-й конференцией РКП 27 декабря по докладу Зиновьева.
Такой резкий поворот, замысленный, чтобы срочно пополнить ряды все еще слишком малочисленных компартий, не мог, разумеется, не вызвать сопротивления. Неприятия тех, кого с большим трудом за три года удалось, наконец, вывести из-под влияния социал-демократии.
Уже в середине января 1922 года, сразу после публикации «Тезисов», Г. Валец-кий, входивший в руководство компартии Польши, и А. Бордига, один из основателей и лидеров компартии Италии, предупредили Ленина об опасности, подстерегающей Коминтерн на таком пути. Скороспелая смена тактики, писали они, обязательно вызовет в европейских компартиях «смятение и жестокие раздоры». Посоветовали «тщательно изучить» ситуацию и «осторожную подготовку» при столь радикальной смене курса301.
Действительно, спустя неделю П. Леви, председатель компартии Германии, еще в марте минувшего года осудивший Коминтерн за «бланкистскую» попытку начать революцию в Тюрингии и Саксонии, выступил за реорганизацию КПГ, слияние ее с «правым» крылом и создание широкой социал-революционной партии.
Для того, чтобы растолковать необходимость смены курса, разъяснить и НЭП, и участие Советской России в Генуэзской конференции, и создание Единого рабочего фронта, словом, постараться ликвидировать «разброд и шатание» в европейских компартиях, и был созван Первый расширенный пленум Коминтерна.
Вскоре после его открытия, 25 февраля, Зиновьев информировал заболевшего Ленина: «Иначе в решающий момент выйдет столпотворение Вавилонское и недовольство громадное. Вред будет очень большой». И поторопился поделиться первыми впечатлениями. Пленум, писал он, «в общем протекает хорошо. Публика очень выросла и окрепла. Партии упрочиваются с большой быстротой». И все же, на всякий случай, испросил и совет: «Если Второй интернационал не пойдет на конференцию (т. е. на запланированную встречу представителей четырех интернационалов — Ю. Ж.)… идти ли только с 2 1/2? Мое мнение — да»302.
С оптимистической оценкой Зиновьев несколько поторопился. На следующий день в президиум пленума поступило заявление, подписанное 23 участниками Рабочей оппозиции, в том числе лидерами А. Г. Шляпниковым, А. М. Коллонтай, С. П. Медведевым. Они писали:
«Считаем коммунистическим долгом поставить вас в известность о том, что дело с единым фронтом в нашей стране обстоит неблагополучно не только в широком значении этого слова, но даже в применении его к рядам нашей партии. В то время, когда силы буржуазной стихии напирают на нас со всех сторон, когда они проникают даже внутрь нашей партии… наши руководящие центры ведут непримиримую, разлагающую борьбу против всех, особенно пролетариев, позволяющих себе иметь свое суждение, и за высказывание его в партийной среде применяют всяческие репрессивные меры…
Разделяя идею единого рабочего фронта в толковании пункта 23 Тезисов (он гласил: “Под единым рабочим фронтом следует разуметь единство всех рабочих, желающих бороться против капитализма — стало быть, и рабочих, идущих еще за анархистами, синдикалистами и т. п. ”303), мы обращаемся к вам, имея искреннее желание покончить со всеми ненормальностями, стоящими на пути единства этого фронта, прежде всего внутри нашей РКП»304.
Зиновьеву — правда, вместе с Троцким, да еще опираясь на общепризнанный авторитет таких большевиков, как К. Цеткин, В. Коларов и У. Террачини — удалось полностью опровергнуть все утверждения 23-х. И все же, осознав уже проявившееся общее настроение участников расширенного пленума, Григорию Евсеевичу пришлось не только предельно сократить подготовленную резолюцию о едином фронте, но и изложить ее так, чтобы она устроила левых.
«Тактика единого фронта, — гласила утвержденная резолюция, — ни в коей мере не означает смягчения антагонизма с реформизмом, а лишь продолжает дальнейшее развитие тактики, которой следовал Третий конгресс и секции (национальные компартии — Ю. Ж.). Пленум поручает президиуму определить с делегациями всех важнейших секций ближайшие практические шаги»305.
Иной характер принял доклад Зиновьева о работе Коминтерна на II съезде РКП. Выступая 29 марта, он представил дело так, будто объединение действий с двумя интернационалами уже состоялось.
Говорил Григорий Евсеевич долго, образно. Начал, разумеется, с положения в национальных компартиях, уделив больше всего внимания германской. Часто уходил — для лучшего, как он полагал, понимания слушателями, в прошлое, в русскую революцию 1905 года. Но всякий раз возвращался к основной для него теме — созданию единого фронта, убеждая делегатов в его необходимости.
«В то время, — говорил Зиновьев, — когда международный рабочий класс осел, когда он решил перевести дыхание, когда он был не склонен к новым боям и избегал новых осложнений, новых потрясений, когда его лозунгом было “спокойствие и кусок хлеба”… в это время, естественно, международный меньшевизм (так Григорий Евсеевич предпочитал называть социал-демократию — Ю. Ж.) поднял голову и стал нашептывать рабочему классу свою меньшевистскую программу, стал нашептывать, что именно он был прав».
Так объяснив слушателям сложившуюся в Европе ситуацию, Зиновьев перешел к наметившимся изменениям: «И вот на наших глазах мы видим, что полузастывший как бы в летаргическом сне рабочий класс, который хотел какой бы то ни было ценой купить кусок хлеба, начинает теперь просыпаться. Он видит, что не только куска, но даже кусочка хлеба он не получит, если будет слушать меньшевистских сирен. И началось новое оживление».
Приведя в подтверждение того всеобщие забастовки шахтеров Великобритании и железнодорожников Германии, продолжил объяснять необходимость нового курса: «Мы сказали в июле 1921 года на Третьем конгрессе Коминтерна — “К массам! ”. В феврале 1922 года мы сказали, как к этим массам идти — через тактику единого фронта. Мы должны зацепиться за то настроение, которое владеет сейчас миллионами рабочих, за стремление к единству».