Сформулировала ленинградская резолюция и еще один важный тезис — «прочный союз с середняком — центральной фигурой нашего земледелия». И продолжила не менее важным: «Больше внимания делу помощи деревенской бедноте… Ясно видеть опасность, грозящую со стороны кулака». Одним словом, полностью поддержала установки ЦК и завершилась такими словами: «Ленинградская губпартконференция ни на минуту не сомневается в том, что под руководством ленинского ЦК партия сумеет выполнить стоящие перед ней громадные задачи как в области строительства социализма в СССР, так и в деле всесторонней помощи международной пролетарской революции. Ленинградская губпартконференция убеждена, что предстоящий 14-й партсъезд единодушно вынесет свои решения и еще больше сплотит партию на основе ленинского единства»427.
Лишь два выступления, прозвучавшие на конференции, внесли незначительный диссонанс. Затеяли полемику с теми, кого посчитали отступниками от генеральной линии, что не только не возбранялось, но и приветствовалось как наглядное проявление внутрипартийной демократии.
Г. И. Сафаров — секретарь Смольнинского райкома и редактор газеты «Ленинградская правда» — подверг критике высказывания нового секретаря Московского губкомитета Н. А. Угланова и В. Богушевского за их примиренческое, по его мнению, отношение к кулаку. А секретарь Московско-Нарвского райкома С. А. Саркис, развивая идеи, выраженные Молотовым на 14-й партконференции РКП о необходимости вовлечения рабочих в ряды партии, призвал добиться в ближайшее время того, чтобы они составили 50–60 % ее членов (а в недалеком будущем — и 90 %)428.
Как ни странно, но проходившая в те же дни 14-я Московская губпартконференция почему-то посчитала крайне важным для себя откликнуться на эти два выступления. В собственной резолюции, хотя и безлично, но достаточно понятно, кто имеется в виду, отвергла «прожектерские попытки немедленного вовлечения 50 и более процентов всех рабочих в партию»429.
Но не только резолюцией Московская губпартконференция обрушилась на товарищей-ленинградцев. Также поступили и ее делегаты в своих выступлениях: Михалько из Замоскворецкого района, секретарь Рогожско-Симоновского райкома В. И. Полонский, Ваньян — рабочий Сталинских железнодорожных мастерских, Г. И. Ломов (Оппоков) — председатель Нефтесиндиката, Я. Стэн — один из «учеников» Бухарина, ряд иных.
Все они проявили странное знакомство с «Ленинградской правдой», откуда только и могли почерпнуть свою осведомленность. Почему-то стали обвинять ленинградских товарищей в ликвидаторстве и безверии, в неправильной оценке госпромышленности как госкапиталистической, внесении паники перед кулацкой опасностью, ошибочном стремлении привести партию к вредному разбуханию за счет несознательных элементов рабочего класса, в пессимизме. Не оставалось сомнения, что все это говорилось по режиссуре готовившего и ведшего конференцию.
Масла в огонь подлил Бухарин. Выступая 6 декабря, он прямо заявил: «Мы в настоящее время можем сказать, что есть ошибки со стороны некоторых руководителей ленинградского пролетариата». Не довольствуясь столь общей оценкой, продолжил: «Дискуссия, которая развернулась перед нашей партийной конференцией… которая внутри партии становится все яснее и яснее, может стать опасной как раз потому, что начинающиеся разногласия совпадают по времени с некоторыми трудностями, вытекающими из хозяйственного положения»430.
Бухарин тщательно уходил от объяснения, какую дискуссию он имеет в виду, только потому, что перед Московской губпартконференцией была лишь одна — по вопросу об отношении к крестьянству, его расслоению. В ней он сам занимал ту позицию, от которой ему пришлось публично отречься. Складывалось донельзя двусмысленное положение. Бухарин всех, кто прежде критиковал его за призыв крестьянству «Обогащайтесь!», теперь обвинял в развязывании опасной дискуссии.
Стерпеть такое не смогли лишь Каменев да Крупская. Но их мнение осталось гласом вопиющего в пустыне. Стало очевидным, что на ленинградскую парторганизацию начато наступление. С конкретной целью — во что бы то ни стало, даже с помощью подтасовок, опорочить ее руководство, губком. И старого ее секретаря, Залуцкого, и нового, Евдокимова. А заодно, если удастся, то бросить тень и на Зиновьева.
Только тогда ленинградцы не выдержали. В последний день конференции, 10 декабря, единогласно приняли письмо к Московской губпартконференции. «Целый ряд речей, — указывалось в нем, — направленных против нашей организации, и резолюция Московской губернской конференции, полемически заостренные против нас, вынуждают нашу XXII губпартконференцию выступить со следующим письмом. Величайшим несчастьем для нашей партии и ленинского единства было бы противопоставление друг другу московской и ленинградской организаций. Этого не хотят ни ленинградские, ни московские пролетарии — коммунисты… Могут ли быть сейчас какие-нибудь глубокие и неустранимые разногласия между московскими и ленинградскими пролетариями-ленинцами? Нет, таких разногласий нет и быть не может, их могут только создавать, их могут только измышлять, выставляя воображаемые призраки вместо реальных фактов».
Затем письмо, торжественно названное «Декларацией», последовательно отвергало все обвинения в адрес своей конференции. И о ликвидаторском безверии, и о сеянии паники перед кулаком, и о стремлении к вредному разбуханию партии, и о пессимизме. Завершалось же оно так: «Пусть же не пытаются делить нас на “верхи» и “низы”. Ленинградская организация — единая и слитная организация, снизу доверху объединенная одним стремлением — отдать, как всегда, все силы нашей партии»431.
Но уже ничто не могло остановить москвичей, заставить их пойти на примирение. Они поспешили направить в Ленинград новый поток обвинений, содержавшихся в их официальном «Ответе»:
«С величайшей тревогой и величайшей горечью мы констатируем, что такие испытанные рабочие бойцы… как Комаров и Лобов (председатель регионального органа ВСНХ — Северо-Западного промбюро — Ю. Ж.), шельмуются новыми руководителями Ленинграда вроде Сафарова и Саркиса, снимаются с ответственных постов (чего на самом деле не было — Ю. Ж.) за верность ЦК, за продолжение старой линии ленинградской организации в угоду новым веяниям отчужденности, сепаратизма, истерической крикливости и интеллигентного безверия в нашу победу».
Покончив с надуманными обвинениями, «Ответ» привел и реальные факты, которые никоим образом не должны были касаться участников московской конференции. Оказалось, главное недовольство в столице вызвало избрание делегатом на съезд Залуцкого и неизбрание Комарова и Лобова. Кроме того, во многом стали виновными… Каменев и Зиновьев, не имевшие прямого касательства к проведению Ленинградской губпартконференции. Они, мол, «защищали в Политбюро ту точку зрения, будто бы мы не сможем справиться с внутренними трудностями из-за нашей технической и экономической отсталости, если только нас не спасет международная революция… Товарищи Зиновьев и Каменев… — признанные вожди масс. Тем опаснее их ошибки. Мы полагаем, что она есть отказ от ленинской позиции».
Содержал «Ответ» и такое недвусмысленное заявление: «В настоящее время, когда с нами нет Ленина, поистине смешна претензия отдельных лиц, хотя бы и крикливых, на монополию стопроцентного ленинизма. На место лиц становится коллектив. Верховным истолкователем ленинской линии может быть только ЦК и партийный съезд». Иными словами, Зиновьев — как автор книги «Ленинизм», и Крупская должны навсегда забыть о своей прежней роли конечной инстанции при объяснении того, что же хотел сказать Ленин.
Последний абзац «Ответа» содержал не менее вызывающее. «Мы, — его авторы так и не раскрыли свои фамилии, — с горечью констатируем, что ревизионистские попытки ряда товарищей в Ленинграде привели и к явным нарушениям организационных заветов Ленина, к попытке использовать ленинградскую организацию как центр борьбы против большинства партии и ее ЦК. Но мы глубоко уверены, что испытанные бойцы Ленинграда… одернут своих вождей»432.
Теперь не могло оставаться сомнений, что в Москве просто репетировали съезд. Загодя провоцировали ленинградскую делегацию на такие действия, которые послужат обвинением в создании оппозиции. Это, скорее всего, и заставило Зиновьева добиться права на содоклад, чтобы самому разъяснить происходящее.
Ну, а те, кто счел себя оказавшимися под ударом, в канун открытия съезда предприняли попытку — нет, не оправдаться, а доказать свою правоту и заодно ошибочность взглядов Бухарина. Крупская, Каменев, Зиновьев и примкнувший к ним Сокольников подготовили сборник своих статей «Некоторые материалы по спорным вопросам». Издали его «на правах рукописи», да еще и под грифом «Совершенно секретно. Только для членов XIV съезда РКП(б)»433. Тем попытались оградить себя от вполне возможного обвинения в развязывании очередной дискуссии.
Открывалась эта небольшая по объему, карманного формата брошюра старой, написанной еще в апреле для журнала «Большевик», статьей Крупской «Было ли у Ильича два стратегических плана: один — в 1921 году, и другой — в 1923 году?» с многозначительным пояснением в оглавлении: «запрещенная к печати». За ней следовала вторая статья Крупской же, написанная в сентябре — «На животрепещущую тему».
В пылу полемики Крупская сделала важное признание. Оказалось, что даже почти через пять лет после введения НЭПа тот так и не дошел еще до деревни. До тех самых крестьян, ради которых и был затеян. Более того, партия в целом еще не пришла к общему пониманию того, что же такое НЭП, почему его приняли и зачем. И, самое главное, судя по всему, НЭП пока не принес того, что от него ожидали.
Если две статьи Крупской, занявшие десять страниц брошюры, переполняли сверх всякой меры цитаты из произведений Ленина, то пятнадцать страниц одной статьи Каменева «Об урожае» — страдали от иного. От переизбытка цифр. А на их основании автор пришел к следующему выводу: «Начавшееся с переходом к новой политике расслоение деревни найдет свое выражение в ближайшем будущем в дальнейшем увеличении и усилении на известное время новой крестьянской буржуазии, вырастающей из зажиточных слоев крестьянства — с одной стороны, и пролетаризации ее беднейших элементов — с другой»