В последовавших после доклада Рыкова прениях главу правительства, говорившего от имени ПБ, твердо поддержали Р. И. Эйхе — председатель Сибирского крайисполкома, Я. Э. Рудзутак — член ПБ, Я. А. Яковлев — редактор газет «Беднота» и «Крестьянская газета», Г. К. Орджоникидзе — председатель ЦКК и нарком РКИ, Ф. Э. Дзержинский — председатель ВСНХ СССР и ОГПУ, М. И. Калинин — член ПБ и председатель ЦИК СССР, Н. К. Антипов — секретарь Уральского обкома, А. Н. До-гадов — секретарь ВЦСПС, В. М. Молотов — член ПБ, Л. М. Каганович — генеральный секретарь ЦК компартии Украины… Продолжали же борьбу за индустриализцию только двое: Г. Л. Пятаков — заместитель председателя ВСНХ СССР и Г. Е. Зиновьев. Последний получил слово вечером 8 апреля, но не просто выступил в прениях, а с пространным докладом, продолжавшимся около часа.
И снова Зиновьев сам вызвал огонь на себя, доказывая правоту свою, а не большинства ЦК. Потому и начал с перечисления шести вопросов, по которым прежде часто писал и говорил, всякий раз подвергаясь острой критике:
«1… Рост кулака и требование ограничить эксплуататорские стремления кулака… 2… Трудящиеся массы мечтают о социальном равенстве… 3… Новая стадия НЭПа ставит перед нами новые задачи… 4… Надо еще раз задуматься насчет социального состава нашей партии… 5… Техническое состояние нашей страны представляет собой серьезные затруднения для строительства социализма… 6… В данный момент и при данном положении вещей нельзя снижать реальную заработную плату рабочим».
Словом, перечислил все пункты разногласий с отчетным докладом Сталина на минувшем только что съезде.
И все же Зиновьев сразу отказался от именно такого плана выступления. Все, о чем вслед за тем говорил, оказалось пронизанным одной-единственной мыслью — необходимостью для решения всех вопросов народного хозяйства проведения курса на индустриализацию. В чем полностью поддержал и генсека с его отчетным докладом на минувшем съезде, и резолюцию самого съезда: «держать курс на индустриализацию страны, развитие производства средств производства», «вести экономическое строительство под таким углом зрения, чтобы СССР из страны, ввозящей машины и оборудование, превратить в страну, производящую машины и оборудование», «превратить страну из аграрной в индустриальную»468.
Использовал такой поворот в выступлении только для того, чтобы лишний раз напомнить о своем приоритете. «О том, что необходимо, — заявил он, — начать оставление довоенного уровня, о том, чтобы 100-процентный довоенный уровень как верстовой столб должен остаться позади нас, об этом впервые говорил на 13-м съезде, когда меня зря обвиняли в чрезмерном оптимизме».
«Нам, — продолжил Зиновьев, — сейчас, в 1926 году, абсолютно необходима твердая установка на индустриализацию. Нам подробно разъяснили в Политбюро, будто новое слово содержится именно в первой главе резолюции (шедшего пленума — Ю. Ж.) т. Рыкова, что сначала-де нужно отдать внимание земледелию, а потом индустриализации. Но я уже доказал, что это мы сделали на 13-м съезде».
Выдав столь парадоксальный взгляд на проблему, Зиновьев как бы мимоходом подверг критике сказанное до него и самим Рыковым, и его сторонниками. Отверг и возможные обвинения, которые могли напомнить о его былых возражениях Троцкому, призывавшему к индустриализации еще на 12-м съезде. «Не прав был тов. Троцкий в 1923 году, — объяснил он свою нынешнюю и прежнюю позицию, — потому что до денежной реформы, до завершения денежной реформы нельзя было в такой форме ставить вопрос об индустриализации, как мы ставим этот вопрос сейчас, объявляя индустриализацию очередной в самом непосредственном смысле».
Только затем вернулся к первому и четвертому пунктам своих тезисов. Развил их под лозунгом «курс на индустриализацию».
«Нас здесь, — напал Зиновьев на своих идейных противников, — поучали тому, что нельзя рвать смычку с крестьянством. Я уже говорил, что с недавних пор у нас завелся такой порядок, что, как только заговорим о дифференциации в крестьянстве, о росте кулака, о том, что против него нужно бороться, то сейчас же кричат: “Ты хочешь борьбы с крестьянством, ты подрываешь идею смычки и прочее… ” Она (смычка — Ю. Ж.) имела в первую половину 1917 года одно выражение, а во второй его половине — другое. И еще другое — в 1918–1921 годах. С введением НЭПа в 21 году она имело одно выражение, в 22–23 годах — другое, а в 1926 году тоже другое.
Тов. Сталин говорил в Политбюро, что раз у нас крестьянских восстаний теперь нет, то это почему? Потому-де, что мы ведем правильную крестьянскую политику, потому что кулак не имеет армии, потому что за ним не идет середняк. Это верно и неверно. Конечно, мы освобождены от крестьянских восстаний потому, что ведем правильную крестьянскую политику. Но, я думаю, что ограничиться этим нельзя.
Нельзя теперь, в 1926 году, говорить, что у нас критерий правильной или неправильной нашей политики в деревне, критерий отношения к ней крестьянства, что этим критерием является наличие или отсутствие восстаний. Нет! Это теперь не так.
Нужно понять, что мы вошли в обыденщину экономики НЭПа, вошли в новую стадию НЭПа. И нужно понять, что то, что мы имели в этом (хозяйственном — Ю. Ж.) году, было, конечно, не восстание, но некоторая попытка экономической борьбы тех определенных прослоек кулачества и отчасти частников против нас, которая сумела найти себе выражение без прямых вооруженных выступлений».
Так, отнюдь не завуалированно, Зиновьев выразился о срыве хлебозаготовительной кампании. А вслед за тем сказал то, что до него говорил, оперируя точными цифрами, Дзержинский. Что позже подхватил и развил Сталин, когда разошелся во взглядах с Бухариным и Рыковым.
«Нужно понять, — призывал Зиновьев участников пленума, — что именно для удержания смычки рабочего класса с основной многомиллионной массой крестьянства надо теперь во что бы то ни стало двинуть дело индустриализации. Дать крестьянству товары по удовлетворительным ценам, дать ему сельхозмашины, дать ему кровельное железо, гвозди и прочее. И в то же время только курс на индустриализацию обеспечивает нам усиление удельного веса пролетариата, единственной, до конца надежной силы против растущего кулака. И в то же время только индустриализация обеспечивает нашу независимость… Не рвать, не ослаблять смычку хотим мы, а индустриализировать ее, упрочить ее, укрепить ее в нынешних условиях — в новой стадии НЭПа».
О чем бы ни говорил Зиновьев, всякий раз он возвращался к проблеме отношения к кулаку, к критике Бухарина с его одиозным призывом «Обогащайтесь!», хотя и не называл его по имени.
«Мы сказали на октябрьском пленуме 1925 года, — продолжил свою ликбезовскую лекцию по политграмоте для членов ЦК и ЦКК Зиновьев, — что, по нашему мнению, гвоздь политического положения заключается в том, что кулак показался на горизонте. Можно ли теперь отрицать этот факт? Нет, ибо этот факт чем дальше, тем определеннее сказывается…
Голытьба растет как раз тогда, когда растет кулак… И вот то отношение, которое мы встречаем у вас, когда мы указываем на этот процесс, свидетельствует о некотором политическом неблагополучии в партии. Мы говорим о кулаке, а вы говорите о крестьянстве. Разве можно тут ставить знак равенства?»
Счел Зиновьев не только возможным, но и необходимым вступить в полемику с главой правительства. «Тов. Рыков, — заметил он, — сказал в своем докладе, что он считает теперь крестьянскую верхушку в 15 процентов… в этих 15 процентах имеются и кулаки, и верхушка середняков. По-моему, то, что он определил в 15 процентов, это группа выросшей и вырастающей деревенской буржуазии. Если это теперь признано и вами, то спрашивается, почему же вы воевали несколько месяцев против того, что мы говорили? Почему воевал Сталин, который говорил: есть середняк, бедняк, кулак, и ничего иного не дано. А мы говорили, что есть и середняцкая верхушка, которая постепенно превращается в кулаков…
Вы сами говорите, что верхушка — 15 процентов. Раньше у вас гуляла другая цифра — 97 процентов середняков и бедняков, 3 процента кулака».
Продолжил столь же агрессивно, нетерпимо: «Мы вошли во вторую стадию новой экономической политики, когда мы подходим к довоенному уровню хозяйства. Теперь мы должны смотреть прежде всего на внутренний классовый разрез деревни, на дифференциацию ее».
Бегло затронул Зиновьев и иные аспекты проблемы: «Трактор в значительной мере идет в руки кулака… В “Правде” названа цифра — 30 процентов и более… Разве не факт, что у нас на Украине есть уже аренда в 100–150 десятин? 100–150 десятин земли на Украине — мы знаем, что это такое… Инструкция (ЦИК — Ю. Ж. )… расширяет избирательные права в пользу верхушки деревни… Мы постановили с вами девятимиллионный фонд образовать в пользу бедноты, а при разборе в Политбюро говорилось, что мы этим можем оказать медвежью услугу бедноте, что она и так мало кредитуется от кооперации, а теперь со ссылкой на то, что у них есть особый фонд, им совсем не дадут ни копейки…
Если возьмете все это вместе — вопрос о тракторах, избирательную инструкцию, вопрос об организации бедноты, вопрос о крестьянской кооперации, вопрос об аренде земли, тогда вы, товарищи, поймете, что нам надо искать не тех, кто будто бы забывает о середняке. Нам нужно говорить о том, чтобы выполнять свои элементарные обязанности в крестьянском вопросе и не забывать о кулаке».
Ну, а завершил же Зиновьев свое выступление, больше не вспоминая об индустриализации. Вместо того противопоставил себя и своих немногочисленных соратников подавляющему большинству ЦК.
«На основе того, — пророчески заявил он, — что имеется в стране в 1926 году в самом рабочем классе, крестьянстве, в нашей партии, на основе этого известная перегруппировка сил в партии неизбежна. Она началась и происходит на обоих полюсах — и у нас, и у вас. Ряд разногласий остается и останется, а перегруппировка сил все же будет».
Почему? Подчеркнул: «Нам нужна правильная крестьянская политика рабочей партии… правильная пролетарская политика в отношении крестьянства. А вам иногда вместо этого предлагают заменить пролетарскую политику крестьянской».