– Почему ты стал звать меня Тео?
– Тебе не нравится? – Роман смутился.
– Нравится, просто… Ладно, это не важно, зови как хочешь.
– Ты опять переводишь тему.
– Да.
– Почему?
– Потому что не готова говорить об этом сейчас. И не знаю, буду ли готова когда-нибудь.
– Тебе ли не знать о пользе признания. – Ему в голову пришла другая мысль, и он слегка отодвинулся. – Дело во мне? Ты не хочешь говорить об этом со мной?
– Нет! – резко возразила она. – На самом деле, наверное, если уж пошел такой разговор, ты – единственный, с кем я могла бы поговорить об этом, Роман.
– Хорошо. Тогда почему не сейчас?
– Мне нужно подумать.
– Я тебя и не тороплю.
– Нет. Подумать серьезно.
– Я хочу помочь. Я… как бы чувствую себя слегка в долгу перед тобой после того спектакля.
Теодора глухо рассмеялась и тряхнула головой.
– Тогда с условием: я расскажу, но потом и ты объяснишь, что и зачем это было.
– Это не условие, а шантаж, Холл.
– Ну как хочешь.
Он сделал вид, что задумался. То, что она высказала желание доверить ему свою тайну, разбудило в нем нечто такое, что Роман испытывал крайне редко, – чувство ребенка, который искренне верит в исполнение желаний небесами и впервые видит падающую звезду. Это была нежность. И надежда.
– Приходи ко мне на ужин. Тогда и поговорим.
Теодора ответила не сразу. Решив зайти в бар, она не предполагала, что невинная беседа обретет такое продолжение. На секунду девушка испугалась. Сознание завопило, в панике забилось на полу, капризно замахало ногами. Потом успокоилось, сделало каменное лицо и рассудило: Теодора не преувеличила, когда сказала, что Роман – единственный человек, которому она могла бы рассказать о случившемся. Он был так устроен, что видел голые факты и логику во всем. Роман никогда не делал скидок на эмоции и порывы, был холоден и непреклонен. Этого всегда не хватало Теодоре. Отчего-то она была уверена, что если бы призналась ему во всем, ее охватил бы не стыд, не раскаяние, как бывало обычно, когда она говорила об этом с собой, но спокойствие и долгожданное искупление. Все это сознание тщательно взвесило, сидя на полу по-турецки и вместо весов используя собственные ладони, а потом разрешило ответить:
– Когда?
Кажется, ее ответ его снова удивил. А Теодора задумалась, почему он так реагирует, получая от нее согласие, а не отказ.
– Завтра удобно?
– Завтра у меня пациент. Я не могу сказать, когда освобожусь.
– Может… в пятницу?
– В пятницу было бы здорово.
– Замечательно! Тогда с меня лучший вегетарианский стол, а ты подготовь свою историю, Красная Шапочка.
– Шел бы ты к черту со своим сарказмом. – Одним глотком она допила остатки кофе.
– Пойдешь со мной?
Пока они покидали бар и садились в машину, официант, подававший им кофе, протирал стойку и смотрел на них через окно. Вернее, смотрел он на Теодору, а Роману завидовал, едва удостоив его взглядом. Он сокрушался о несправедливости жизни, которая заранее все распределяет: самых красивых женщин – отъявленным негодяям, а самые качественные тряпки для мойки – таким, как он сам. Столешница из темного дерева еще никогда не была такой чистой.
6
Роман почти никогда не готовил. Он не любил заниматься этим для себя, но когда все же брался, то делал это превосходно. Разумеется, ему хотелось приготовить ужин самому, поэтому, сидя за кухонным столом и размышляя о сегодняшнем вечере, вариант доставки готовой еды он тут же отмел. Особому случаю – особый стол. Он хотел ее удивить. Ему это редко удавалось. Роман до сих пор гадал, что сподвигло Теодору дать сразу два неожиданных согласия: сначала – на поездку на свадьбу, затем – на ужин. Он бездумно водил пальцем по петляющим узорам на деревянной выбеленной столешнице. Может, она решила его разыграть и таким образом отомстить? Он скривился. Ну что за ерунда? Теодора так точно бы не поступила. В ней отсутствовала и капля мстительности. Роман вспомнил, как увидел ее впервые.
Аксель Бергстрём был обречен на пожизненное. Так говорили все. Восемнадцатилетний мальчишка только что отметил свой день рождения. А спустя сутки всю его семью – мать, отца, годовалого братишку – обнаружили жестоко убитыми в их же доме. Против Акселя было все, начиная с орудия убийства с его отпечатками, отсутствия ДНК и каких-либо следов посторонних и заканчивая тем, что парень был откровенно не в себе. На единственного выжившего Бергстрёма ополчились все, пресса обрисовала его как законченного психопата, маниакально выжидавшего удобного случая покончить с семьей. Полиции не терпелось закрыть такое очевидное дело. Роман был одним из тех немногих, кто верил Акселю с первой секунды. И кроме него защищать мальчика не взялся бы никто, разве что адвокат, назначенный судом, но тот бы быстро сдался железным аргументам обвинения. В конце концов, на таких делах Роман и выстроил свою карьеру.
Положение Акселя усугублялось еще и тем, что единственные его почившие родственники жили отшельниками. О них не было никаких сведений, с ними никто не общался. Будто бы и не существовали вовсе. Аксель никогда не посещал школу. Что еще интереснее, так это то, что рождение его младшего брата даже не было официально засвидетельствовано. Оставалось только гадать, откуда эта семья черпала средства к существованию. Определенно не из зарплаты отца семейства – работника по уходу за лесом.
Настало время первого слушания, и практически все в зале были уверены, что надолго это не затянется. Акселя Бергстрёма усадили на место обвиняемого, рядом с Романом. Мальчишка не поднимал головы, и волосы мышиного цвета все время лезли ему в глаза. Щуплый, угловатый, он был смертельно напуган, так что в какой-то момент начал икать, и испугался еще сильнее, когда не смог остановиться. Роман знал, что суд определил для него психолога, «хорошего психолога», со слов судьи, но Роман в этом сомневался. Во время бесед с Акселем он пытался выяснить, как проходят их сеансы, но из невнятного лепета разобрал лишь то, что тетенька часто угощает его печеньем и ему это нравится, потому что никто и никогда не угощал его печеньем. Роману очень хотелось побеседовать с психологом Акселя, но возможности сделать это до слушания ему так и не выпало. Мать попала в серьезную аварию, он вынужден был сорваться и пробыть с ней до самого дня первого заседания.
Роман напоминал Акселю о том, что нужно говорить, если его спросят, но чувствовал, что парень или не слышит, или слышать отказывается. Когда он вздохнул и поднял голову, по проходу шла незнакомая молодая женщина с тонкой папкой в руке. На ней были бежевый брючный костюм, который очень шел к карим глазам и светлым, убранным в элегантную прическу волосам, черная блузка, тонкий шейный платок жемчужного цвета. Роман улыбнулся этому первому воспоминанию. Он подумал тогда: «Надеюсь, она примет сторону пацаненка. Мне бы не хотелось иметь такого красивого врага». Теодора Холл заняла место по другую сторону от Акселя, протянула Роману руку и представилась. А потом наклонилась к Акселю, улыбнулась и тихо произнесла: «Не бойся, милый, мы уже выиграли это дело. Скоро все закончится».
Роман потрясенно взглянул на нее, но Теодора этого не заметила. Она раскрыла папку, пробежалась глазами по некоторым записям, а затем протянула ее Роману. Его лицо вытянулось, как только он прочел заключение, рот приоткрылся от удивления. Он смотрел то в папку, то на испуганного Акселя, то на Теодору и недоумевал, как сам до этого не додумался. Наконец Роман сосредоточил взгляд на психотерапевте и почувствовал, как по лицу расплывается широкая улыбка триумфатора.
Перед началом заседания он собирался быть яростным и непреклонным, но теперь выглядел расслабленным, а все его аргументы звучали твердо, в них слышались уверенность и спокойствие победителя, сбившие с толку сторону обвинения. А потом слово передали психологу мальчика. И тогда Теодора Холл поднялась и представила врачебное заключение, сметающее все обвинения подобно тому, как мощная волна смывает упорно выстроенный песочный замок. У Акселя Бергстрёма она диагностировала психологический инфантилизм. Парень в принципе был не способен на убийство, потому что обладал сознанием и развитием ребенка. Откинувшись на спинку стула, Роман сжал ладонь Акселя и смотрел на Теодору с восхищением, которое испытывал так редко, что оно окрыляло подобно свершившемуся на глазах чуду.
Теодора, будучи психотерапевтом, была специальным консультантом следственного отдела. Именно она позже сообщила Роману, что настоящий убийца Бергстрёмов найден. Вернее, найден он был в тот же самый день, а вот его вину установили позже, после суда над Акселем. С помощью терапии Теодоре удалось разговорить мальчика. Убийцей оказался отец семейства. Он жестоко зарезал свою жену, потом – годовалого сына, а после покончил с собой. В то утро Аксель хотел поиграть в прятки, но никто не пришел его искать. Он вошел именно в тот момент, когда отец перерезал себе горло. Парень схватил нож и пытался остановить кровь. Обезумев от ужаса, Аксель упал в обморок. Так его и обнаружила полиция. Ее вызвали двое туристов, которые прогуливались в лесу и услышали чудовищные крики из дома. Они были уверены, что там уже много лет никто не живет.
О причине такой ужасающей жестокости полиция могла пока лишь догадываться, строить теории, которые, возможно, так и не подтвердились. Ходили слухи, что старший Бергстрём связался с местной мафией, что какое-то время обеспечивало его материально, но задолжал сумму, которую не смог бы выплатить ближайшие несколько лет.
Теодора позвонила не только для того, чтобы сообщить о том, что дело официально закрыто. Она скромно поблагодарила Романа за то, что не оставил мальчика, как это сделали другие. Это был лишь краткий обмен любезностями, которому никто из них не придал тогда большого значения.
Было уже пять вечера, и Роман подумал о том, что стоило бы поторопиться. Он поднялся из-за стола, в прихожей надел куртку, взял ключи от машины и бумажник, вышел из дома, прокручивая в голове список продуктов.