– Зато овцы будут целы.
Ульф помолчал и ухмыльнулся. Он, кажется, был доволен тем, что Теодора открыто вступила с ним в дискуссию.
– Я бы предпочел, чтобы их не стало вовсе.
– Обществу нужны и сильные, и слабые, чтобы успешно балансировать.
– Я придерживаюсь другого мнения, фрекен Холл. И, по-моему, истинный герой – тот, кто держит нож, тот, кто вырезал слабость и тем самым спас так называемое общество.
Теодора тихонько хмыкнула. Скользнула взглядом по рукам и ногам Романа, а затем вгляделась в отражение Ульфа в боковом стекле.
– И как долго вы собираетесь оправдывать жестокость и шрамы, потому что любите человека, который держит нож?
Роману потребовалась не одна секунда, чтобы сбросить напряжение, болью отдавшееся в пояснице, и понять, что она имеет в виду самого Ульфа и его странные, непривычные большинству идеи, а также выраженный на первый взгляд нарциссизм. Хотя Роман почувствовал, что, даже сделав такой вывод, остался уверен в нем не до конца.
Он долго смотрел на Теодору, которая снова отвернулась к окну, и ему вдруг показалось, словно в ней что-то безвозвратно изменилось, но изменение это очень шло ей. Как будто она выпустила на волю внутреннего ребенка, который все эти годы был надежно заперт, и теперь, не зная ровным счетом ничего об опасностях, общественных нормах и страхе, открыто задает взрослым самые неудобные вопросы, радуется и искренне удивляется любой мелочи. Даже ее улыбка стала другой. Исчезла зажатость, которая проявлялась так часто и порой откровенно раздражала его. Теодора была одновременно и девочкой, смотрящей на мир большими неискушенными, широко раскрытыми глазами, и женщиной – очень мудрой, степенной, желанной. Желанной до рези в деснах, до покалывания в ладонях, до дрожи в позвоночнике.
Дорога серпантином стала взбираться на холм, устланный травой цвета нефрита. Туман здесь стал гуще, так что пришлось сбросить скорость – крутые повороты не были видны вовсе, и в некоторых местах Ульф ехал и поворачивал почти что интуитивно. Теодора указала на что-то внизу. Там паслось стадо благородных оленей – роскошные рога были видны издалека, даже сквозь наплывающий туман. Роман успел увидеть лишь несколько темных движущихся пятен, потому что в ту же секунду машина резко вильнула, чудом избежав столкновения с внедорожником, пронесшимся мимо так, словно не существовало ни тумана, ни серпантина. Теодору отшвырнуло в сторону, но не сильно, потому что она упала на Романа, который, мгновенно подчинившись рефлексу, схватил ее и тут же ойкнул, откинув назад голову.
– Чертов придурок! – негромко выругался Ульф. – Местные водят так, будто передвигаются на божественных колесницах по вершине Олимпа! Да уж, там точно принимают круглосуточно, мог бы и не торопиться.
Теодора замерла на несколько секунд, приходя в себя. Она подняла голову и увидела лицо Романа прямо перед собой. Он часто моргал, и его левый глаз покраснел и слегка слезился.
– Твоя заколка чуть не сделала из меня звезду завтрашней свадьбы. Хотя мне всегда нравился пиратский стиль.
– Прости, пожалуйста, – тихо сказала Теодора. Она коснулась его прикрытого века и слегка подула. – Очень больно?
– Уже нет.
– Вы там как, в порядке? – спросил Ульф, не имея ни малейшей возможности обернуться или хотя бы взглянуть в зеркало, так как дорога стала еще более извилистой и ехать ему приходилось на пределе своих инстинктивных и водительских способностей.
Теодора только теперь поняла, что Роман до сих пор крепко прижимает ее к себе, обхватив за талию. И нужно было бы пресечь это, сесть прямо и ответить на вопрос Ульфа… Но то открытие, которое она сделала, было еще внезапнее, чем чуть не сбивший их внедорожник, несшийся сквозь туман: ей не хотелось ничего менять. Ей просто нравилось чувствовать его руки и опору в виде крепкой груди за спиной, нравилось тепло, которое пробралось под одежду и под самую кожу. Она расцепила заколку и положила ее на колени. Светлые волосы рассыпались крупными локонами, обдав Романа волной того самого пряного аромата, как последняя летняя ночь, поцелованная осенью, и он подумал, что лучше бы она этого не делала, ведь теперь он был словно парализован: не мог, не желал пошевелиться и только чувствовал, как еще сильнее и упрямее сжались его пальцы.
– Эй! Все живы, я надеюсь? Порядок? – снова спросил Ульф, уже громче. – Судя по карте, осталось недолго, дальше дорога ровная.
– Все, к вашему сожалению, – пряча улыбку, ответила Теодора и вернулась на свое место.
Спине и рукам стало холодно. Она вжалась в сиденье и взглянула на дорогу. Было видно, как она петляет внизу. Туман становился реже, словно пристыженный ветром, который настойчиво уносил его прочь.
Репетиция свадьбы и одновременно торжества в честь юбилея состоялась точно по расписанию. Она прошла в роскошном двухэтажном ресторане с открытой террасой и видом на море. Вначале гости были довольно робки, так как многие не были знакомы друг с другом. Роман знал здесь лишь нескольких человек, в числе которых был сам жених, его невеста и ее родители, а также несколько школьных приятелей, которые в свое время совершили не одно безумство без участия Романа. Он всегда был своего рода белой вороной в этой компании – никогда не поддерживал бездумные увеселения, что пригвоздило к нему ярлык брюзги и ботаника. Похоже, он поистрепался, но и теперь держался, прикрепленный к самому воротничку, хотя старые приятели очень тепло встретили его и его спутницу, которую все без исключения принимали за его партнершу, и поначалу это вгоняло в краску обоих.
Ульф исчез сразу, как только помог разгрузить вещи. Роман сомневался, что он будет держаться так уж далеко и незаметно. Зато рядом все время была Теодора, и такое длительное ее присутствие, не обусловленное работой и делами, а предназначенное только ему, начинало его пьянить.
Они мало говорили во время самой репетиции, уделяя свободное время новым, а в случае Романа старым знакомствам. Но один всегда находился в поле зрения другого, и оба знали: что-то происходит, нарастает, как копится грозовая туча, которая вот-вот взорвется оглушительным дождем, не в силах больше сдерживать бурю внутри, в заточении. Когда начался ужин и они смогли просто сесть рядом и передохнуть, Роман передал Теодоре бокал с шампанским и улыбнулся. С дороги он переоделся в серую рубашку и брюки, и, глядя на него, Теодора подумала, что в смокинге он будет выглядеть завораживающе. Она не впервые оценила, насколько он привлекателен, но теперь его красота почему-то засияла иначе, как будто виной тому было золотистое освещение люстр, повсюду отраженное хрустальной посудой, превращающее его волосы в янтарь и придающее особый блеск светлым глазам. Принимая бокал, она накрыла его пальцы своими, а потом сделала глоток, глядя ему прямо в глаза.
Собираясь в эту поездку, Теодора не задавалась вопросами о том, к чему она приведет. Когда Роман только пригласил ее отправиться в Мандал, она согласилась, потому что за все время их знакомства он никогда не проявлял никаких чувств. Ее раздражала и замкнутость Стига Баглера. Каждый раз, работая в его коллективе, она ловила себя на том, что выглядит мрачно, и чувствовала, как стремительно падает настроение, потому что Стиг Баглер, словно толща воды, поглощал все звуки и эмоции, но ничего не отдавал взамен. Ей частенько хотелось встряхнуть его, чтобы увидеть хотя бы проблеск чего-то по-настоящему живого. И когда Роман, который был не слишком схож с Баглером в чем бы то ни было, начинал вести себя подобным образом, выставляя напускное безразличие как неприступный барьер, это раздражало ее еще сильнее, чем в случае с начальником следственного отдела полиции. Она не решалась встряхнуть Баглера, потому что с ним это казалось очень опасным, но почувствовала, что ей просто необходимо сделать это с Романом. Ей отчаянно хотелось увидеть в его глазах что-то кроме спокойного безразличия, в действиях – нечто большее, чем спланированная степенность и упорядоченность. Почему? Позже, тем же вечером, она смогла дать ответ на этот вопрос.
Некоторые гости репетировали речь. Отец невесты перебрал с шутками, но зал взорвался смехом, больше свидетельствующим о том, что это была несусветная глупость, и аплодисментами. Вскинув руки, Теодора уронила салфетку, та спланировала вниз, но упала ей на колено. Роман поднял ее, но прежде, чем вернуть на стол, задержал ладонь на колене, обтянутом шелковой тканью изумрудно-зеленого платья. Теодора не взглянула на него, только на руку, которая вскоре исчезла. В бокале плескалось не только шампанское, но и ее короткая улыбка, очень похожая на победную. С самого момента происшествия на дороге оба они как будто не могли перестать случайно касаться друг друга. Теодора подумала об этом теперь, вспоминая, как во время знакомства с друзьями Романа она стояла вплотную к нему, касаясь плечом и бедром, и не могла отрицать нарастающего внутри чувства великого триумфа, потому что ощущать его тепло спиной, его пальцы, едва касающиеся поясницы, ей хотелось так сильно и так долго, что теперь это было похоже на приятную боль.
После репетиции Роман и Теодора отправились в номера, расположенные по соседству. Роману с трудом удалось убедить Виктора поселить их в отдельные комнаты. Точнее, уговаривать пришлось его невесту, Элвин, у которой имелся список допустимых расходов, и его-то нельзя было превышать ни в коем случае. Приятель жениха составил исключение только потому, что тот пообещал не дарить собаку на завтрашнюю свадьбу. По правде, Роман и не собирался этого делать, прекрасно зная об удивительной брезгливости Элвин ко всему, что покрыто шерстью. Он признавал, что она весьма привлекательна, но искренне не понимал, как угораздило Виктора связать свою жизнь с кем-то подобным ей.
Оставшись один, Роман посидел в кресле у окна, глядя на город внизу и вызревающее цветом Ориона море. Он подумал о том, где сейчас Ульф и чего еще можно от него ожидать. Тот факт, что он знал об убийстве Элиаса Эббы, поверг Романа в непонятное состояние, граничащее с паникой с одной стороны и с восторгом – с другой. Это был странный, даже извращенный восторг человека, который ни разу в жизни не был пойман и замечен, и теперь кто-то впервые смог не просто выследить его поступки, но, кажется, понять их. Роман не мог во все это поверить, и это ввергло его в такие глубокие раздумья, что он не заметил, как на воду опустился вечер.