– Далеко еще до вашего замка? – Роман сцепил руки в замок и выглянул в окно.
– Да не очень. Что-нибудь нужно?
Роман ответил не сразу. Подумал, что было бы неплохо встать под холодный душ, а прежде выбить из этого существа всю его напускную небрежность. Впервые он усомнился, не сходит ли с ума?
– Нет, – отрезал Роман.
– Вы себя хорошо чувствуете?
– Почему вы спросили?
– Не привык видеть вас рассеянным. Что-нибудь случилось?
Роман снова хотел бросить резкое «нет», но оно так и замерло на кончике языка. Он не должен лгать. Почему-то ему не хотелось начинать этот разговор в машине. По правде, ему в принципе не хотелось его начинать, ибо абсурдный разговор мог привести лишь к не менее абсурдному заключению. Но разве теперь у него был выбор? Только не сейчас. Не в машине. Опыт подсказывал ему, что потенциального психопата лучше выводить из себя на безопасной территории. «Порше» свернул на север, сверкая черными крыльями, в которых, как в зеркале, отражались невысокие столбики по краям дороги и махрово-зеленые поля за ними. Дорога пошла вверх, и вскоре вдалеке стал виден старинный каменный замок, темным мазком выделяющийся на фоне бумажного неба.
– Он наполовину разрушен, но кое-что сохранилось.
– И кто же там жил? – спросил Роман, глядя на то, как все четче вырисовывается рельеф каменных стен на вершине холма.
– Альвы.
– Боюсь, что я не так хорошо знаком с мифологией, как вы.
– Так называли природных духов.
– И что, они вот так просто жили среди людей?
– А почему нет? Как и люди, альвы могли быть хорошими или плохими, могли заниматься искусством, строить, создавать, петь. Здесь внизу река, так что те, которые жили поблизости, вероятно, могли быть первоклассными музыкантами. Считается, что такие селились вблизи воды. А вот ремесленники, например, выбирали горы.
Они как раз подъехали к подножью замка, поэтому Роман решил повременить с возникшим вопросом. Фасад отлично сохранился, задняя же часть была почти полностью разрушена, так что он острым углом уходил на запад. Внизу камня не было видно из-за густого мха, который начинал редеть лишь на уровне головы. Отсюда открывался захватывающий дух вид на всю долину. Дорога, по которой они приехали, терялась за холмами, а те смыкались вдалеке подобно сложенным в кольцо рукам. Роман услышал шаги и успел лишь заметить исчезающий, облаченный в черное, силуэт. Он коснулся рукой лица, как будто хотел выбросить все мысли из своей головы, чтобы они затерялись в щелях вековых камней и исчезли навсегда. Потом развернулся и пошел за Ульфом.
Ульф не оборачивался. Его ноги в мягких туфлях едва слышно ступали по каменным ступеням и полам бывших залов. Местами крышу заменяло небо, а там, где каменные своды сохранились, было почти темно. Из-за резкой смены освещения глаза не успевали привыкнуть к полумраку. Иногда Роман приотставал, но сразу же ускорял шаг. Он предпочитал не терять из вида широкую спину и черную копну волос, в которой путался древний ветер. Он будто жил в этом замке и теперь придирчиво оглядывал пришельцев, отталкиваясь от потемневших стен прозрачными руками. Шагнув в просторную залу, Ульф достиг ее центра и остановился. Он задрал голову и долго рассматривал потолок, на котором еще сохранились фрагменты фрески. На ней группа необычно одетых, очень тонких людей выступала против другой группы, но лиц их не было видно из-за раскрошившейся штукатурки. Над ними сияли звезды, а там, где должна была быть луна, проглядывал темный силуэт, похожий на маску или…
В этом зале было светло из-за расположенных по всему периметру окон. Рваные лучи света врывались в помещение, образуя потрясающий, идеально ровный узор из темных и светлых линий, сходившихся в одной точке в центре. Световые формы, завораживающие своей почти сакральной чистотой и выверенной точностью, напоминали мандалу, словно венчавшую голову Ульфа. Роман замер на пороге. Фигура, охваченная переплетением линий и форм, походила на выведенное искусной рукой иконописца изображение святого или ангела, и зрелище это захватывало дух, но при этом абсолютно противоречило логическому восприятию всего его естества. Ульф обернулся. Он стоял, привычно расправив плечи и опустив руки, а ясный зеленый взгляд, на оттенок светлее мха, стекающего по камням, был направлен прямо на Романа, перед мысленным взором которого вдруг вспыхнули беспорядочные картинки: вот он сам с ножом в руке уничтожает расстояние между собой и своей жертвой, в горле которой клокочет первобытный страх, и этот же страх спускается вниз, оплетает кости и парализует; вот вышедший из утреннего тумана волк, как будто сам сотканный из плотного пара, бросается к такой же парализованной страхом овце, и между жертвами, как и между охотниками, уже нет видимых различий. Лицо обернувшегося Ульфа становится лицом охотника, не отличимым от нарисованного подсознанием образа в клубах белого света.
Роман развернулся и бросился бежать. Он несколько раз оскальзывался на сточенных камнях. Ветер выл в щелях стен, выл в сквозняках оконных проемов, выл в ушах. Его захлестнуло новое чувство, которое показалось смутно знакомым и давно изгнанным насильно, и оно было столь сильно, что ноги его словно двигались отдельно, сами по себе, возродив какую-то небывалую мощь. Это было то чувство, которое он испытал лишь ребенком, а после искоренил и заставлял уже других испытывать всю его многогранную, отвратительную палитру самых грязных цветов.
Роман бежал, петляя и не разбирая дороги в коридорах огромного замка, который теперь казался зловещим лабиринтом. В конце концов, ступени пошли вверх. И не было ни секунды, когда бы он не ощущал присутствия позади, когда бы не слышал приближающихся шагов.
Это было чувство колотящегося сердца и колючего ветра в ноздрях, причиняющего боль.
Он поднимался все выше, ощущая нарастающую тяжесть в икрах. Воздух стал холоднее, а камни шершавее – сюда редко поднимались даже искушенные туристы.
Это было чувство, пахнущее сырой овечьей шерстью, предрассветными сумерками и влажной землей, обнажившейся черным, грубо сотканным подкладом, в тех местах, куда ступали ноги, лапы.
Лестница кончалась на самой вершине замка и вела на открытую смотровую площадку, огороженную взбегающими к небу колоннами. Между ними кое-где еще сохранились статуи, изображающие вазы изящной формы, и фигуры, слишком тонкие, чтобы быть созданными по человеческому подобию. Отсюда была видна вся долина, до самой границы с городом на юге и обнимающими ее холмами на западе.
Это было чувство первобытного, животного страха.
Роман слышал, как быстрые шаги позади достигли вершины лестницы и затихли. Он не обернулся, хотя искушение было таким сильным, что от напряжения начало сводить мышцы. Почему-то ему казалось, что, обернись он теперь, увидит не высокого человека с вызывающей осанкой и ухмыляющимися в полуулыбке губами, а его. От нелепости собственных мыслей он чуть не рассмеялся. Успешный тридцатишестилетний адвокат загнан в угол в старинном замке посреди полей и холмов большим злым волком. И вся его история, выверенная и прописанная в мельчайших деталях под диктовку трезвого рассудка, обретает финал, который смог бы вообразить не каждый сказочник, признанный безумцем.
С далеких гор наплывал туман, понемногу стирающий все, точно ластик, оставляя лишь белизну, сливающуюся с небом. Роман всегда очень остро чувствовал чужое присутствие и теперь точно знал, что Ульф уже гораздо ближе. Ему казалось, что он стоит не посреди площадки, а на самом краю каменного ограждения – так опасно балансировал он между признанием и отрицанием, между правдой и вымыслом. Его прагматичный мозг просто не мог принять всего того, что происходило с ним вот уже несколько недель, но одновременно он и не мог отрицать, подчиняясь неоспоримым фактам и доводам.
Роман похлопал себя по карманам и вытащил новенькую пачку сигарет – первую купленную за много месяцев сегодня утром. Он закурил, но как только вдохнул слишком насыщенный, отрезвляющий дым и едва отнял сигарету ото рта, чужая рука выхватила ее из его пальцев. Роман смотрел, как туман спускается с гор. Ему показалось, будто позади него беснуется огонь, вырвавшийся из неловко оброненной сигареты, который вот-вот поглотит его.
– Здесь нельзя курить, – привычным тоном бросил Ульф. Стоя позади Романа, он тоже смотрел на исчезающий горизонт. – Тебе здесь нравится?
– Здесь красиво.
– Просто красиво?
– Боюсь, я далек от богатых метафор и эпитетов. Я адвокат.
– Но это не умаляет того, что ты можешь чувствовать все куда глубже и острее многих.
– Я этого не отрицал. Я лишь сказал, что не умею красиво говорить.
– Порой красиво не значит разумно. Красота речи ценна, но за истинной поэзией всегда стоят три вещи: смысл, неотторжимая истина и чувство, такое сильное, что справиться с ним можно, лишь выпустив наружу, обличив в ту или иную форму. Иначе это просто слова.
– Твоя неотторжимая истина тоже обличена в ту или иную форму, не так ли?
Роману показалось, что Ульф улыбнулся где-то над его плечом.
– Да. И должен признать, эта – моя любимая. Никакая другая не предоставляет столько свободы и возможностей.
– Каких, например?
– Искусство, – произнес Ульф, ненадолго задумавшись. – Я могу изучать его, впитывать, наслаждаться им, говорить о нем, обсуждать, спорить. А еще создавать. Это ли не венец человеческого бытия? Из всего, что существует в мирах, лишь двое способны на это. – Он помолчал, прежде чем продолжить. – Природа и человек. И если природа – это что-то неотъемлемое, искусство которой никто не смог бы отрицать, потому что оно есть сама жизнь, то человеку дан величайший из даров, который более не подвластен ни одному живому существу. Обладая достаточным количеством времени и страсти, он способен освоить любое из направлений искусства и создавать, подобно одной только природе или, если хотите, Богу. И что же он делает? Этот гений, который пришел в мир, чтобы создать его по образу своей мысли, единственный в своем роде обладающий всеми возможностями, которые открыты ему беспрепятственно, потому что были вложены в то, что принято называть душой еще до рождения. Что делает человек? О, действительно, нет существа подобного ему! Вместо того, чтобы раз