– Взгляд Бродда Полссона подтвердил адвокату все, о чем он только догадывался. – С самого начала вы знали, что это был он.
– О, он был не в себе! Я думал, у него это прошло, но тот звонок, то, как он говорил…
– Что именно сказал вам Тейт, когда позвонил в ночь убийства?
– Сказал, что… она обидела его и что у него раскалывается голова. Он лепетал о том, что там слишком темно и он не знает, куда ему идти и… Это было ужасно, – выдохнул Полссон, но имел в виду вовсе не разговор с сыном, который был невозможно далеким от того, который он обрисовал теперь, но собственные ухищрения, чтобы выдумать легенду. – У вас есть дети, герр Экстрём?
– Да.
– Значит, вы должны понять. Когда болеют дети… Что ж, скажите, что нам делать теперь?
– Ну, доказательств, свидетельствующих против Тейта, достаточно. Думаю, финальное и решающее предоставит Малин Утзон.
– Вы это мне хотели сказать? Что мой сын сядет, и я останусь не у дел? – снова вскричал Полссон.
– Нет. Я хотел сказать, что раз Тейт болен, если это действительно так, – он быстро продолжил, прервав очередную гневную тираду, – у нас есть два варианта развития событий. Первый – Тейт сядет за преднамеренное убийство в тюрьму. Второй – если повезет, а это уже целиком зависит от заключения психотерапевта, его поместят в стационар специального типа.
Экстрём закончил на приподнятой ноте, как будто хотел добавить что-то еще, но предоставил Полссону самому разгадать эту головоломку. И будущий министр разгадал ее прежде, чем Экстрём взглянул на циферблат часов на своем тонком запястье.
– Кажется, психотерапевта назначил суд?
– Именно так. Очень хороший специалист, частник, но работает с полицией как специальный консультант. Боюсь, вам не позволят привлечь другого. – Адвокат предупредил блеснувшую в глазах клиента мысль.
– Ну а этот ваш специалист…
– О, конечно. Вот. – Экстрём поднялся и приблизился к массивному столу, чтобы передать тонкую папку.
В лицо Полссону пахнуло одеколоном и каким-то затхлым запахом, похожим на тот, что обнаруживается в застарелых шкафах. Он откинулся на спинку кресла и открыл папку. С небольшой фотографии в углу первой страницы на него смотрела серьезная молодая женщина. При других обстоятельствах Полссон мог бы назвать ее привлекательной. Карие глаза глядели с упрямым вызовом, но черты были мягкими, чувственными. Нос с горбинкой и четко очерченные губы. Верхняя чуть пухлее нижней. Светлые волосы. Он пробежал глазами список дел и краткую биографию, сфотографировал на телефон и закрыл папку, едва не улыбнувшись, пока небрежно протягивал ее обратно адвокату, но вовремя вспомнил, что время для улыбок неподходящее.
– Может быть, хотите выпить, герр Экстрём? Я не предложил, был на взводе, так что мне даже неловко.
– Благодарю, нет. Теперь я должен идти.
– Следующее слушание в эту пятницу, так ведь?
– Пока без изменений.
– Рад слышать. Ну что ж… – Полссон поднялся, скрипнув креслом.
Он подумал, что адвокат догадался о его планах. Но какая теперь разница? Он бегло взглянул на Мойру, не вполне понимая, какая выгода привела ее сюда, если только любопытство не подпадает под эту категорию.
– Благодарю за визит.
– Вы ведь осведомлены, что должны сообщать мне все, что вспомните, увидите или узнаете?
– Разумеется, герр Экстрём.
Бродд Полссон проводил адвоката до двери и поморщился от резкого запаха. Он вернулся к столу, взял телефон и, присев на столешницу, стал подробнее изучать данные на фото.
– Ты же не думаешь применять свои дурацкие методы к бедному психотерапевту, как это было с тем журналистом? Не вспомню, как его звали. Он мне нравился!
– Даммен просто увлекся. Но тот писака это заслужил. Кому какое дело? – пробормотал себе под нос Полссон, снова закуривая и по-прежнему глядя на фото.
– Думаешь, они такие тупые, чтобы не заметить, что твой сын вполне здоров? Я ведь так и не рассказала тебе, что он сказал мне той ночью. Когда… позвонил…
– Нет.
Полссон видел силуэт Мойры боковым зрением. Ее изменившийся голос не пробудил в нем никакого интереса. Она поднялась и шагнула к окну, глядя, как лед медленно сковывает мир.
– Он сказал мне: «Радуйся, мамочка! Ты всегда говорила, что я должен сторониться шлюх и лгуний. И я сделал так. Теперь она по другую сторону окна, расплачивается. Ты мной гордишься?» Я была в ужасе и плохо помню собственные слова, но, кажется, я спросила, что он наделал. А он разозлился. Закричал, что я такая же шлюха, раз защищаю ее, и бросил трубку.
– Да, тебе стоило рассказать.
– Полиции? – недоуменно спросила Мойра. Ее сильно покрасневшие глаза уже ничего не замечали за окном.
– Мне, тупая ты потаскуха!
Мойра развернулась на месте и вжалась в окно с такой силой, что ей стало больно.
– Он должен получить по заслугам, – почти шепотом произнесла она. Глядя на то, как Полссон бросает телефон на стол и медленно оборачивается к ней, она несколько раз прикинула расстояние до двери.
– Он мой сын, – отчеканивая каждое слово, произнес будущий министр.
Его лицо потемнело, точно холод ворвался внутрь и добрался до него. Он взглянул на бывшую жену, вжавшуюся в оконный проем, но вдруг увидел те самые светлые волосы, красивые губы и выразительные карие глаза, смотрящие на него с упрямством глупца, не знающего, кто перед ним. Первый удар пришелся в челюсть и опрокинул женщину на ковер. Второй сбил дыхание, превратил его в хрип. А все последующие отдавались в голове истошным криком: «Ты говорила, что я должен сторониться шлюх и лгуний! Я сделал так, как ты просила. Теперь она расплачивается!»
2
Впервые Теодора Холл встретилась с Тейтом Полссоном в камере для допросов следственного изолятора. Когда она вошла в сопровождении Стига Баглера, в помещении было очень холодно, и первым, что она заметила, была кудрявая макушка цвета розового мрамора. Тейт сидел за столом, низко склонив голову, и когда поднял ее, Теодора увидела красивое лицо с чуть покрасневшими от слез глазами. В темном помещении они казались сине-серыми, как море перед грозой. Точеные скулы, аккуратный небольшой нос и красивые губы, глаза с длинными ресницами и кудри делали его желанной моделью любого художника или скульптора. Вероятно, он был предупрежден о предстоящей встрече с психотерапевтом. Когда Теодора села напротив, он выпрямился и посмотрел на нее очень ясным, понимающим взглядом. Но потом сразу же опустил голову и начал слегка покачиваться из стороны в сторону. Они проговорили двадцать пять минут. Точнее, говорила в основном Теодора, в то время как подозреваемый ограничивался лишь кивками и какими-то невнятными бормотаниями, не вязавшимися с его внешностью и тем взглядом, которым он поприветствовал Теодору. В первую встречу она не добилась от него практически ничего.
Стиг Баглер, сидя у стены со скрещенными на груди руками, лишь наблюдал. Сначала за Тейтом, но за эти дни непонятный парень успел ему приесться, и понемногу его вниманием полностью завладела Теодора. Пока она была увлечена односторонней беседой и попытками понять молодого человека, Баглер вслушивался в каждое ее слово, всматривался в каждый точный и пластичный жест и размышлял о своих чувствах.
Теодора сидела за столом в своем кабинете на третьем этаже симпатичного здания, выходящего окнами на ярко освещенный проспект, небольшую площадь и парк. Перед ней были разложены все сделанные заметки, а также материалы по делу, заключение судмедэксперта, свидетельские показания. Здесь были даже табель успеваемости Тейта Полссона и его диплом. Жизнь Тейта, воссозданная на бумаге, занимала всю поверхность стола, так что Теодора положила локти прямо на отчет с места происшествия и указательными пальцами коснулась висков.
Она не поднялась, когда раздался стук в дверь, потому что та сразу распахнулась и в кабинет протиснулась фигура Стига Баглера.
– Когда я был здесь в последний раз, было не так уютно.
– Я здесь практически живу.
– Принес все, что смог достать. – Он подошел к столу и протянул ей тонкую папку. – И вот что получается: тот дорогущий, так называемый горнолыжный курорт – на самом деле частная психиатрическая клиника. Мне удалось найти врача, который принимал Полссона. Ох уж эта ваша врачебная тайна! – Баглер прошелся вдоль стола и остановился у стены, рядом с длинным тонким торшером. – Но кое-что выяснить удалось.
– Периодическое депрессивное расстройство, – прочитала Теодора, глядя на один-единственный листок.
– Понятно, почему они скрыли это. Я ведь говорил тебе, кто его папаша?
– Кандидат в министры? Да, но…
Теодора задумалась, приложив пальцы к губам. Лампа справа отбрасывала на ее лицо острые тени, вытягивая линии шеи и подбородка. Она не смотрела на Баглера, поглощенная своими мыслями. Зато он смотрел на нее. Пальцы в кармане куртки сжали два билета. Теодора подняла глаза. Баглер стоял вполоборота к ней и теперь уже смотрел куда-то в стену, ожидая, пока она прочтет.
– Все очень странно.
– Думаешь, он невиновен?
– Нет, – подумав, сказала Теодора. – Нет, я так не думаю. С ним что-то не так. И знаешь, он вовсе не похож на сумасшедшего. Даже если он страдал периодическим депрессивным расстройством, то оно не просто так называется периодическим, и это не то, что может его оправдать. Тейт выглядит странным, как будто даже загнанным в угол, но все его действия и поведение в целом так… аккуратны? Складывается ощущение, будто это кем-то заранее прописанный сценарий. У тех, кто страдает от психического расстройства, так не бывает. Такими людьми… владеет хаос. А Тейт Полссон… Он подчинил хаос и сам им управляет. Понимаешь разницу?
Баглер выглянул в окно. Густое сиреневое небо бросало розовые и золотые блики на тротуары и крыши, устраивая романтический беспорядок. Вокруг площади и вдоль дороги уже зажглись огни. Баглер вдруг совсем некстати подумал о том, как привлекательно и пленительно выглядела бы Теодора в этом насыщенном розово-бронзовом свете фонарей, ступая по огромным мраморным ступеням театра. Сам же он был далек от искусства. Просто не оставалось на него времени. Но искусство ассоциировалось у него с самой Теодорой. Загадочность, плавная гибкость и красота линий, какая-то святая недостижимость, словно из другого мира. Нет, наверно, все это просто не для него.