– Слушание в следующую пятницу.
– Я бы хотела побеседовать с ним до этого момента.
– Когда посчитаешь нужным. Но, думаю, в этот раз многое будет зависеть от твоего заключения. Если не все.
– Я понимаю это.
– Ладно.
Он впервые встретил ее взгляд открыто. Теодора откинула волосы за плечо, и в изгибе губ как будто появился намек на усталую, но все же улыбку. Она смотрела на Баглера снизу вверх. Обида, терзавшая ее не так давно, теперь совсем прошла, хотя Теодора чувствовала, что причиной этому был не Баглер, который вел себя как прежде, если не холоднее. Она смотрела на его суровое лицо, на скрытые недлинной бородой упрямые губы, на вызывающе-неприступную позу и гадала, как долго он будет наказывать себя. Может быть, ей стоит перестать огибать его пугающую фигуру по широкой дуге, но встать рядом и показать, что его тень лежит позади не в форме чудовища, а человека? Взгляд Теодоры скользнул вниз, по линии строго застегнутых пуговиц, к рукам, спрятанным в карманы… Но ведь она пыталась. И за это была жестоко наказана. Практически изгнана за проявленное сострадание и непозволительные чувства.
Прежде, чем кто-нибудь из них решился произнести невысказанное, раздался стук в дверь. Но Теодора никого не ждала. Баглер подошел к двери и впустил Бродда Полссона, который вошел так, будто был желанным, ожидаемым гостем. Он протянул руку начальнику следственного отдела и кивнул Теодоре, от которой не укрылось его замешательство от неожиданной встречи с Баглером.
– Разве у нас была назначена встреча, герр Полссон?
– Нет-нет. Я просто был совсем рядом и решил зайти. Не знаю, когда еще у меня появится такая возможность.
– Теодора? – Баглер вопросительно взглянул на нее. Его правая рука рефлекторно легла на кобуру, готовая ко всему.
– Все в порядке. У меня есть еще пятнадцать минут, если герр Полссон хочет со мной поговорить. – Она слегка кивнула незваному гостю, который уже расположился в кресле.
Баглер ничего больше не сказал, смерив неприязненным взглядом будущего министра, изучающего циферблат часов на широком запястье. Он вышел и плотно прикрыл дверь. Оказавшись на улице, остановился под козырьком и с тоской взглянул на табличку, запрещающую здесь курить. Стиг Баглер прошел пешком до ближайшего бара, расположенного на углу площади, той, что напротив окон Теодоры – двух золотых прямоугольников, отражающих все еще яркое небо и уже зажженные фонари. Вошел в бар, заказал пиво и, сделав несколько глотков, закурил. Он никогда не был расточителен, потому его рука, протянутая над мусорной корзиной, замерла в воздухе. Баглер допил остатки пива и, поднявшись, вместе с деньгами бросил на стойку два билета в театр, проворчав: «Чаевые».
– Герр Полссон, я смогу уделить вам пятнадцать минут, но, пожалуйста, запомните, что я принимаю только по записи.
– Конечно-конечно, – невнятно пробормотал Полссон, усаживаясь поудобнее в слишком узком для его массивной фигуры кресле.
Теодора спокойно сложила все бумаги, не предназначенные для глаз того, кто сидел напротив, убрала внушительную стопку вбок лицевой стороной вниз и обратила все внимание на гостя. Она смутно представляла, что привело его сюда, но надеялась, что ошибается. Незваный гость сидел, небрежно смяв дорогой костюм, и смотрел на нее водянистыми глазами. Она хорошо знала такой типаж: бывший Мистер Совершенство, который никак не мог смириться с тем, что его достоинства, которые с натяжкой можно было так назвать, остались далеко в прошлом.
– Итак? – Она сложила руки перед собой и внимательно вгляделась в Бродда Полссона через стол.
– Мне сказали, вы очень хороший специалист, – начал Полссон, и Теодора мрачно порадовалась уже тому, что он не стал долго топтаться на месте.
– Благодарю. Но, полагаю, вам также сообщили, что вы не должны пытаться выведать у меня какие-либо сведения, касающиеся Тейта, пока он находится под стражей.
– О, я здесь вовсе не для того. Если бы я захотел это сделать, то обратился бы не к вам.
Теодора не поняла, как расценить этот выпад, и невозмутимо продолжила:
– Я также не могу обсуждать его состояние, даже с близкими родственниками. Это врачебная тайна. Даже если бы он не был подсудимым.
– Да-да… Но, видите ли, боюсь, целостность картинки от вас ускользнула, и я сам отчасти виновен в этом.
– О чем вы?
– Раз уж теперь не имеет смысла скрывать… Знаете, Тейт, он… Он болен.
– Мне известно, что он лечился от периодического депрессивного расстройства.
– О, правда?
Теодора пригляделась к нему, как будто надеялась увидеть, что на самом деле у Бродда Полссона в голове. Слегка прищурив глаза, она думала, так ли он прост, каким пытается показаться. Ей очень хотелось пить, хотелось оказаться дома и, может быть, позвонить Роману и попросить его приехать. Она вздохнула, считая секунды.
– Герр Полссон, раз вы считаете меня достаточно компетентным специалистом, чтобы многое понять, думаю, не имеет смысла юлить. Мы с вами пока едва ли не единственные люди, которые знают, что Тейт не болен. И даже если когда-то он был помещен в клинику под этим предлогом… Не спорю, что в то время у него вполне могли быть признаки депрессии, но расстройство потому и называется периодическим.
– Но он болен! Бедный мальчик как никогда остро нуждается в лечении, не говорите, что вы этого не видите!
Она вздохнула. Разговор принимал именно тот оборот, которого она хотела бы избежать.
– Я не стану составлять заключение о невменяемости, если вы об этом, – прямо заявила Теодора. Она вдруг почувствовала себя слишком уставшей, чтобы разыгрывать это представление.
– Даже если пациент имел определенные аномалии психики на момент происшествия? – Он определенно готовился к этому разговору. Его дилетантские понятия заставили Теодору улыбнуться про себя.
– Это не может быть доказано, и отчасти вы сами в этом виновны. Тейт никогда не лечился открыто, и нет никаких официальных свидетельств, доказывающих его нахождение в соответствующем учреждении, а также ни одной справки, составленной и подписанной лечащим врачом, которая бы подтверждала его хрупкое психологическое состояние.
– Вы ошибаетесь, – ответил Полссон, потянувшись за телефоном, и его голос напомнил мед, растекающийся по очень острому лезвию ножа. Он поднялся и приблизил экран телефона к Теодоре.
– Этого недостаточно, – отрезала она, взглянув на заключение врача, которое – она в этом не сомневалась – было поддельным. – Кроме того, прошло слишком много времени. Сейчас здоровье подозреваемого полностью анализирую я. И только от моего решения зависит дальнейший ход следствия. Большего я сказать вам не могу.
– Но вы ведь еще не составили это ваше… заключение?
Теодора молчала. Она не собиралась продолжать этот разговор, но почему-то теперь почувствовала смутное подозрение, что все-таки недооценила Полссона. Как только этот человек переступил ее порог, она знала, чего он будет добиваться.
– Вы понимаете, с кем говорите, Холл?
– Для вас – фрекен Холл. Я отлично знаю, кто вы, герр Полссон, вот только не вижу связи между вашим общественным положением и этой бессмысленной беседой.
– О, правда? Теперь будете прикидываться дурой? Вы же вроде такой великий специалист?
Его было очень легко вывести из себя, и теперь он воспламенился быстро, как спичка, хватаясь за тот единственный аргумент, что всегда был его козырем в любой игре. Но смутный страх в Теодору плеснула не власть политика, а нечто другое, куда более опасное. Такие глаза она видела за несгибаемыми решетками, где им самое место. Глаза безумцев, чьи границы привычного и законного были настолько размыты их же сумасшествием, точно едким ацетоном, что местами переставали существовать.
– Я не буду спрашивать, чего вы от меня хотите, потому что притворство мне не свойственно, что бы вы ни пытались доказать.
– Ему грозит срок, это вы понимаете?
– Гораздо лучше, чем вы, очевидно.
– И что, пусть сидит за то, чего не делал?
Теодора молчала. Ему понадобилось около минуты, и по тому, как расширились его глаза, она заметила, что он, наконец, понял.
– Вот, значит, что, и вы туда же! Какая-то сучка захотела, чтобы ее пожалели, а сидеть теперь будет мой сын, так, что ли?
Теодора промолчала, хоть это далось ей нелегко. Мысли напоминали теперь глухой стук молотка о металлический лист. Она хорошо владела собой, но этот контроль ослабевал, и Теодора приближалась к тому, что могла сорваться.
– Значит, так, защищайте кого хотите, если вам так нравится. Выгораживайте шваль, мне все равно. Но вы составите заключение о том, что Тейт в ту ночь был болен.
– Только той ночью? Значит, его болезнь приходит по расписанию? Интересный случай.
Полссон вскочил, и Теодора укорила себя, что не промолчала на этот раз. Она сидела в своем кресле так же прямо, не сдвинувшись ни на дюйм. Кисти рук спокойно лежали на столе, тонкие и бледные. Она на секунду взглянула на огромные руки Полссона, которые хватали воздух…
– Вам нравится ваша работа, фрекен Холл? – зашел с другого угла Полссон, и Теодора впервые пожалела, что Баглер ушел. – И вы бы не хотели потерять ее? Разумеется, нет.
– У вас осталось пять минут.
– Составьте заключение.
– Оно почти готово.
Ее спокойная речь все больше распаляла Полссона. Теодора видела, как у него вздулись вены на шее и руках, и вдруг очень ясно перед ней предстал иной человек, столь же грузный, презирающий рассудительные беседы и иные взгляды. Она почувствовала, как зашевелились волосы на затылке. Ей стало жарко. Захотелось распахнуть окно, а лучше бежать прочь, бежать…
В прошлый раз, много лет назад, она так и сделала. Но теперь словно примерзла к месту и продолжала пристально глядеть на посетителя, надеясь, что взгляд не выдает ее страха. Это были те же самые руки, только вместо четок они сжимали телефон. Затянувшееся моралите[19]