нужно было заканчивать. Сейчас.
– Не думаю, что вам стоит шутить со мной. – Полссон приблизился к столу и левой рукой оперся о столешницу, распластав пальцы веером. – Признайте Тейта невменяемым.
– Вы не думаете, что наш разговор может быть записан? – пошла на хитрость Теодора, гадая, как можно избавиться от навязчивого посетителя наиболее безопасным способом. Только самый ненаблюдательный человек, такой, как Бродд Полссон, мог не заметить, каких усилий стоит ей каждый вдох.
В ответ на такой отчаянный блеф он лишь усмехнулся и склонился ниже. Теодора смогла рассмотреть каждое пигментное пятно на его грубом, не лишенном привлекательности лице, но теперь эта красота казалась тошнотворной.
– Вам пора уходить. Мой рабочий день окончен. Я… поступлю в интересах следствия.
Возможно, Бродд Полссон уже праздновал свою победу, когда покидал кабинет. Он был тем человеком, чьи тщеславие и неограниченные средства позволяли никогда не думать о таком мелком недоразумении, как неподчинение и тем более проигрыш. Теодора позволила ему думать так, потому что чувствовала, что более отражать атаку не способна. Она была знакома со злом. Ее профессионализм заключался в том, что, удерживая зло на расстоянии, она могла изучить его природу в мельчайших подробностях. Теперь же оно буйствовало с такой силой, что грозило вот-вот вцепиться в лицо, брызгало ядовитой слюной и щипало глаза.
Она не взяла машину, оставила ее на парковке у работы. Вечер был холодным, сыпал мелкий снег. Он бился в окна, в глаза, ложился на подмерзшую землю, маскируя лед. Теодора шла пешком до самой квартиры, игнорируя холод, как хотела бы игнорировать растерянность и все еще не прошедший тошнотворный испуг.
Казалось, город бодрствовал всегда, следя за редкими прохожими, такими, как она, недоверчивыми желтыми глазами. Шагая по мосту над посиневшим в вечернем свете полотном неподвижной реки, она подумала о том, чтобы позвонить Баглеру, но не стала этого делать. Разговоры с ним теперь проходили еще хуже, чем раньше. Он был одним из тех, кто сложно поддавался психоанализу, потому что закрыт настолько, что самые мощные поисковые радары теряли его из вида. Теодора перевела мысли туда, где безопасно, и подумала о Романе. Но звонить ему тоже не стала. Отношения с ним были той пока еще светлой частью ее жизни, которую она не хотела хоть сколько-нибудь омрачать. Теодора понимала, что не сможет так идеализировать их вечно, но сегодня вечером хотя бы эти отношения должны были остаться гарантом неотравленного спокойствия и надежности.
Из-за снега, посыпавшегося чаще, Теодора едва ли видела дальше пары метров, поэтому заметила припаркованный знакомый автомобиль только у самой двери. Она замерла, а потом быстро пошла навстречу, чувствуя, как расплывается в улыбке онемевшее от холода лицо.
– И давно ты здесь дежуришь? – Она села в машину, быстро закрыв дверь. Волна тепла прогретого салона сбила дыхание. Немного снега с ее плеч рассыпалось прямо на протянутые руки Романа.
– Не очень, но почему ты идешь пешком? Что-то с машиной, снова?
– Не заводится, – солгала Теодора, стягивая шапку и подставляя ледяные губы под поцелуй. – Прости, я такая холодная!
– Вот именно, – проворчал Роман, на секунду отвлекшись от губ, которые теперь пощипывало от прилившей крови.
Он целовал ее лицо, и Теодора счастливо вздохнула. Только теперь она почувствовала, что по-настоящему замерзла, и под его прикосновениями боль превращалась в пробирающее до самых костей тепло, заставляя ее дрожать и с трудом сдерживать рвущийся наружу стон облегчения.
– Почему ты не позвонила? – Он как будто все еще сердился. Сидя лицом к ней, Роман взял ее покрасневшие руки в свои и начал растирать пальцы, одновременно дыша на них.
– Я большая девочка и умею ходить сама. Откуда мне было знать, что какой-то безумец поджидает меня у дома?
– Безумец, значит?
– Да, но чертовски привлекательный. – Она поцеловала его руки, в которых он все еще держал ее пальцы. – Зайдешь?
Он кивнул, заглушил мотор и выбрался из машины, торопясь успеть помочь ей открыть дверь.
Квартира Теодоры, расположенная на верхнем этаже дома, была просторной и, вероятно, очень светлой студией. Она задернула шторы на больших окнах, занимающих почти всю южную стену, и включила свет – две высокие лампы по обе стороны от окон.
Роман повесил пальто и прошел в центр воздушной комнаты со светлой мебелью, паркетным полом, устланным прямоугольным ковром с узором винного цвета, и огромным книжным шкафом во всю противоположную окну стену. Книг здесь было однозначно больше, чем мебели. Они стояли аккуратными рядами на полках, стопками лежали на полу у низкого просторного дивана и даже на столе и подоконнике. Кроме них на полках в строго отведенных для них местах стояли несколько декоративных мелочей, придающих квартире очень уютный вид: две большие морские раковины, стеклянная ваза, проливающая голубоватые блики на пол, пустая фоторамка, несколько деревянных шкатулок и карандашный эскиз неизвестного художника в темной раме с паспарту.
– Здесь очень красиво, – искренне заметил Роман, взглянув на Теодору. Передние пряди ее волос намокли от снега, кончик носа покраснел.
– Благодарю. Хочешь кофе?
– Спасибо.
Она пошла в кухню, отделенную от гостиной зоны длинным узким столом, быстрыми аккуратными движениями разобралась с посудой.
– Присаживайся, я только переоденусь.
Когда она вернулась в гостиную, с подобранными волосами, в просторных брюках песочного цвета и тонком бежевом свитере, Роман сидел на диване и разглядывал бесчисленные книжные корешки, касаясь пальцами губ. Он не заметил Теодору и выглядел глубоко задумчивым, грустным, а Теодора, которая успела привыкнуть к новому Роману – живому, саркастично-веселому, гордому, теперь ненадолго застыла, вглядываясь в него. Она подошла, неслышно ступая, и обняла его за плечи сзади. Он тут же откликнулся на прикосновение, поднес к губам ее ладонь, а после прижал обе ее тонкие руки к своим плечам и груди.
– Что с тобой?
– Просто задумался. Ты их все прочла? – Он указал на книги.
– Прочла гораздо больше. Я не всегда могла позволить себе покупать книги, – тихо ответила Теодора, приблизив губы к его уху.
– Ладно, ты пугаешь меня.
– Почему же? – рассмеялась она в его волосы, вьющиеся у самой шеи.
– Потому что красивая женщина, которая столько знает, смертельно опасна.
– Зато теперь ты знаешь, что меня лучше не расстраивать.
Она поцеловала его за ухом, потом ненадолго ухватила мочку губами, а все еще прохладная ладонь скользнула под воротник его свитера. Он чуть сильнее сжал ее пальцы. Теодора обошла диван и опустилась на колени перед Романом, пристально вгляделась в его лицо.
– Что не так? Тебя что-то тревожит.
– С чего ты?..
– С психотерапевтом жить… – пожала плечами Теодора, чему он улыбнулся.
– День сложный. Много всего. К вечеру бросил все и захотел тебя увидеть.
Она протянула руки, и он вложил в них свои.
– Хочешь поговорить об этом?
– Я… – начал было Роман, и его глаза казались какими-то пустыми. – Я думаю, кофе убегает, – воскликнул он.
Теодора успела подбежать к плите ровно в тот момент, когда гневно шипящая жидкость коричневым грибом вздыбилась над стенками турки в полной готовности сбежать. Роман последовал за Теодорой и сел за стол.
– Так в чем дело? – Теодора поставила перед ним дымящуюся чашку.
Роман взял ее обеими руками. Его ресницы цвета корицы очертили два полукруга на щеках. Она наблюдала за тем, как его брови образуют прямую линию, затем снова расходятся, и не впервые заметила нечто новое в нем, чего не могла понять. Это что-то начало проглядывать после их возвращения из Мандала, и оно ей не нравилось.
– Скажи… – начал было Роман, но замялся, снова нахмурился. – Тео, скажи, я ведь не плохой человек?
– По отношению ко мне ты никогда не был плохим.
– Да, но… Я имею в виду в общем. Объективно.
– Давай разберемся, – тоном профессионала, с расстановкой ответила Теодора, облокачиваясь поясницей на кухонный стол. – Что делает человека плохим и что делает его хорошим?
– Его мысли? Поступки?
– Да, это все верно, но есть кое-что еще.
– Может быть, мораль?
– Именно. Мораль. Не ты ли сам мне о ней недавно рассказывал?
– Да. Но, знаешь, каждый однажды приходит к такому моменту, когда начинает сомневаться.
– В таком случае послушай. Да, человека характеризуют его мысли и поступки, но также его личная идеология и то, верен ли он ей. Если твоя собственная мораль построена на возвышенных и правильных идеалах, ты – потенциально хороший человек. Но если ты неотступно следуешь ей, не позволяя самому себе поступаться этой моралью ни на миг, то ты хороший человек. – Теодора приблизилась к Роману и отодвинула в сторону его чашку, а сама присела на стол перед ним. – И если бы спросили меня, я бы ответила, что не знаю никого лучше тебя, – тихо закончила она, глядя в его светлые глаза.
Теодора улыбнулась, но с удивлением отметила, что «то самое» никуда не исчезло, а проступило лишь яснее, углубив морщинки у рта и тени под глазами.
– Что тебя тревожит?
– Ценности, на которых построена моя мораль, – тихо ответил Роман, глядя не в глаза, а куда-то мимо. Теодора не могла знать, как сильно жгло у него под кожей после ее слов.
– Боюсь, на твой вопрос никто не смог бы ответить однозначно и честно. Я думаю, что сами понятия добра и зла глубоко субъективны. Порой самый благородный человек становится изгоем в обществе. По разным причинам, но чаще всего это не вина того человека.
– То есть не существует абсолютно хороших и абсолютно плохих?
– А что такое абсолют? Нечто свободное от материальной идеи, беспредельность и первооснова. Но если ты углубишься в историю самого мира и бытия, то увидишь далеко не только хорошее.
Роман молчал какое-то время, рисуя что-то большим пальцем на плече Теодоры, обтянутом мягкой шерстью. Она его не торопила. С улицы доносились приглушенные сигналы спешащих домой автомобилей и вечерняя суета людей. Мягкий свет ламп вплетался в ее волосы золотистыми плавными линиями.