Баглер всегда любил и уважал строгую упорядоченность и дисциплину. Обсессивно-компульсивным расстройством он не страдал, но вокруг него царил почти идеальный порядок, который находил отражение и в его облике: всегда выверенном, безукоризненно-аккуратном и приглаженном. Но сейчас возле клавиатуры были разбросаны карандаши. Один оказался сломан, другой укатился и валялся на ковре возле стула. Монитор был повернут под непривычным углом. Его сдвинули, чтобы освободить больше места на столе. Теодора пригляделась к бумагам. На краю стола громоздился принтер. В лотке, куда падала бумага с печатью, что-то было. Теодора ни за что не стала бы делать того, что она сделала, если бы не такой непривычный беспорядок, словно хозяин рабочего места находился в состоянии чудовищного волнения, даже злости. Она сразу поняла – он нашел нечто, что повергло его во враждебное, несвойственное ему состояние. Ее мысли были похожи на эти бумаги, которые забыли или не успели разложить по ячейкам архива, а чувства – на разбросанные здесь же карандаши, и тот, что символизировал их отношения с Баглером, был со сломанным грифелем.
Теодора долго смотрела на черно-белое изображение дома, не в силах вспомнить, где она видела его раньше. Каменный забор, невысокие ворота, красивая наружная лестница и козырек над ней, а позади – лес. Такой же, как в долине, где жил Роман. Теодора подумала было про Магнуса, соседа Романа, но этот дом точно не принадлежал ему. Она проезжала мимо, дом Магнуса выглядел немного иначе, и лес словно убегал от него. К этому же дому он подступал вплотную, будто стремился поглотить его и уничтожить… В этот момент взгляд ее упал на другой лист, на котором под черно-белым снимком было отпечатано несколько строк, а ниже быстрой, явно взволнованной, но очень уверенной, жесткой рукой была начерчена, словно в спешке, кривая схема – правый край ее ушел вниз, но все буквы были видны отчетливо. Теодора успела различить знакомое до боли имя, черные круги букв «о» и «а» на белой бумаге. С ее лица мигом сошла вся краска. Побелели даже губы. Теодора часто задышала, и горло заскребло, будто она вдыхала ледяную пыль, оседавшую на оконной раме по другую сторону стены.
Стиг Баглер вошел тихо, но Теодора заметила приближающуюся тень вовремя, чтобы сесть так же непринужденно, как прежде, и направить взгляд на дверь. Увидев ее, он остановился на пороге, хотя удивленным не показался. Баглер вгляделся в ее лицо. Если он и заметил неумело сыгранное выражение бледного, фальшивого спокойствия, то не подал виду.
– Нужно было выйти. – Баглер никогда не объяснял, не оправдывался и не извинялся.
– Здравствуй, Стиг.
Баглер кивнул. Теодора знала его достаточно хорошо, чтобы не принять такое хмурое бессловесное приветствие на свой счет. Слегка опущенная голова, сведенные брови и напряженные плечи свидетельствовали о неловкости. Он не мог подобрать верных слов и к тому же чувствовал себя виноватым.
– Тебе холодно?
Он заметил, как Теодора держится за воротник куртки, запахивая его плотнее, словно защищаясь.
– У тебя тут сквозняк.
Оба бегло взглянули на плотно закрытое окно. Оба отвели глаза: Теодора – вниз, Баглер – вправо, туда, где стоял компьютер. Монитор теперь погас, и бледное лицо девушки освещала одна лишь настольная лампа. Густые тени скрадывали белизну.
– Прежде чем ты спросишь, зачем я пришла, скажу очевидное: мне глубоко неприятно, что над нами повисло такое непонимание, и то, как мы расстались, мучило меня все это время. Я так не хочу, Стиг.
Он долго смотрел на нее почти не двигаясь, потом переступил порог и закрыл дверь. На точеном, слегка грубом лице застыло странное выражение. Баглер терзался внутренним конфликтом, но выразить его словами не мог. Теодора попыталась сосредоточиться на его огромной фигуре, но перед глазами лишь настойчивее всплывали буквы, выведенные его же рукой. Она не могла заговорить об этом. Физически – могла, но просто не представляла, к чему это могло бы привести в таком случае, потому что Стиг Баглер обладал еще одной чертой, неразрывно связанной с его натурой, и вот она-то приводила Теодору в замешательство каждый раз. В отличие от немногих слов, что он произносил, действия его были непредсказуемыми.
– Чего ты хочешь?
– Понять тебя. И хотя бы не быть тебе врагом.
– Глупости, ты никогда не была моим врагом.
– Раньше – нет, но теперь… Я ужасно себя чувствую, Стиг.
Она опустила голову, и из-за упавших на лицо волос не сразу заметила, что Баглер подступил ближе. Не заметила она и того, что он взглянул именно туда, где оставил начерченную схему.
– Из-за меня?
– Из-за всего.
– Полссон еще как-то связывался с тобой?
– Ты бы об этом знал. – Она подняла голову.
Сидя на краю стола, Теодора казалась совсем крошечной рядом с ним. Баглер вгляделся в ее глаза. Его лоб слегка разгладился, но скоро нахмурился вновь.
– Ты умеешь читать людей, Тео, гораздо лучше кого-либо. Я думаю, тебе давно известно обо мне куда больше, чем я когда-то мог выразить. И мы давно не совпадаем ни желаниями, ни чувствами, и ты это знаешь. Так зачем ты пришла?
Теодора вдруг почувствовала, будто сидит верхом на карусельной лошадке, та начинает разгоняться и все кругом плывет. Она не могла собраться с мыслями, не могла понять, чего хочет от нее Баглер и чего она сама хочет от него. Слова, написанные карандашом, графитово-серые имена отпечатались в ее сознании, будто каждую букву отчеканили на лбу ударом тяжелого стального штампа. Баглер не должен был понять, что она знает, не должен был.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
В следующую секунду карусель закружилась быстрее, но упасть с нее ей не дали руки, схватившие ее за плечи. Ногой Баглер притянул к себе стул с поломанным сиденьем и осторожно посадил на него Теодору. Ей показалось, он тихо выругался себе под нос.
– Целый день голова кружится, я в порядке, – отмахнулась Теодора, нацепив бесстрастное выражение лица. – А пришла я потому, что ты по-прежнему мой друг, и я чувствую себя отвратительно, когда мы вот так расстаемся. Я приняла твое решение наблюдать за мной, но ты ведешь себя как упрямый осел и не имеешь на это никакого права. Нет, Стиг, ты не имеешь права обвинять меня в том, что я больше не стою в сторонке в ожидании, пока ты наконец захочешь посмотреть на меня. Именно захочешь, потому что ты всегда знаешь, где меня искать.
Пока она говорила, Баглер отступал назад на полшага с каждым словом. Теперь он стоял у стены, прислонившись к ней спиной, и чувствовал, как откуда-то снизу поднимается волна сокрушительного гнева, и она грозит утопить самообладание в своих черных водах. И так как под водой он пока дышать не умеет, придется либо отрастить жабры, либо утонуть.
– Ты молчишь. Ты всегда так поступаешь. Ты не допускаешь такого в своей работе и с другими людьми, так почему молчишь со мной?
– Потому что ты не слушаешь.
Его ответ был подобен удару. Она даже слегка отклонилась назад, но снова села прямо, сжимая в потеющих ладонях свой шарф, и смотрела на него через комнату снизу вверх.
– Наверно, поэтому я и чувствую себя так паршиво.
Теодора прикусила губу. Это было далеко от того, что она хотела сказать, и то, что теперь она вынуждена была увиливать и… лгать?.. причиняло ей почти физическую боль. Она проклинала себя за то, что пришла, за то, что подсмотрела, за то, что увидела. Она попыталась собраться и не выдать себя ни взглядом, ни выражением лица, и потому отвернулась. Теодора не представляла, что будет делать, когда выйдет отсюда. Ей хотелось встряхнуть Баглера как следует, хотелось кричать и заставить кричать его, чтобы в этом порыве он рассказал ей все до последнего слова и имени. Но тогда… Тогда она предала бы кого-то другого. Она предала бы себя, потому что та любовь, то обожание и слепое обожествление его в каком-то смысле и было ее сущностью. Так она себе говорила и потому вынуждена была молчать. Это молчание рвало ей сухожилия, ломало сосуды.
– Я не хочу терять тебя, Стиг. Мы слишком много пережили вместе. Я понимаю, что в сравнении с твоим опытом это ерунда, наверно, это так. Но ты… тот человек, который не подведет меня, и я знаю это. С детства у меня никогда не было такого человека рядом, никогда, и это стало моей навязчивой мечтой. А потом появился ты, – Теодора говорила со слезами в голосе и на глазах. Она ненавидела себя за каждое слово.
Она подумала, что Баглер так и будет стоять молча, пока она не уйдет. Но он вдруг шевельнулся.
– Подойди ко мне.
Теодора подняла голову. Баглер стоял на том же месте у стены и ждал. Выражение его лица на мгновение напугало ее, она подумала было, что он догадался, что знает не только она. Именно поэтому необходимо было сделать так, как он хочет. Теодора поднялась и слегка покачнулась. Шарф остался лежать на стуле, и теперь ее руки сжимали воздух. Лицо Баглера, наполовину скрытое в тени, ничего не выражало. Оно было пустым. Кроме глаз. В них теплилось что-то, что смутило Теодору еще сильнее и сделало ее шаг еще более неуверенным. Это была надежда.
– Ты что, боишься меня? – спросил он, когда она оказалась перед ним.
– Нет. Ты мне не враг.
– Хорошо, что ты это понимаешь.
– Я знала это всегда.
– Почему тогда ты сама ведешь себя враждебно? Боже, Тео, я никогда не желал тебе зла!
– Я знаю, – очень тихо произнесла она и хотела было снова отвести взгляд, но сделать это Баглер не позволил.
Длинными пальцами он обхватил ее челюсть, под безымянным быстрее забился пульс. Почувствовав его, Баглер замер, будто только сейчас отчетливо понял, кто перед ним. Понял, что она живая.
– Тебе не нужно было приходить в поисках извинений или оправданий, или чтобы извиниться самой, потому что все у нас нормально, да?
– Тогда почему я тебя не узнаю?
– Я устал, Тео. Я так чудовищно устал. – Даже теперь он не мог перестать называть ее так, но возражать она не стала, не могла. Больше всего Стиг Баглер был теперь похож на большого, безобидного, измученного зверя, у которого в лапе застряла заноза. Он уже не надеялся найти того, кто мог бы помочь ему и избавить от навязчивой, непроходящей боли. – Я устал преследовать то, что вечно уходит от меня.