Взяв Теодору за подбородок, он взглянул в ее лицо. Глаза блестели, но не от безудержного счастья и желания, а от слез. Баглер это видел. Ее пальцы путались в его волосах. Он снова целовал ее. Руки скользили по гибкому прекрасному телу, запоминая каждый изгиб.
Все действия, что предпринимал Баглер, можно было принять за проявления страсти, накопленной и не находящей выхода уже много лет. Он действительно желал ее так сильно, что ненавидел себя за это чувство, и все слова, которые он произнес прежде, чем это случилось, были правдой. Хотя и в недостаточной мере ее проявляли, потому что он не просто любил Теодору, а обожал и боготворил женщину, которую держал в объятиях по воле чудовищного случая.
Суть же заключалась в том, что объект его обожания категорически не умел лгать.
Чем больше Баглер целовал ее, чем отчаяннее его руки и тело проявляли чувство, которое, вырвавшись, уже не поддавалось контролю, тем сильнее становился его стыд. Он ненавидел себя все больше с каждым поцелуем, хотя должен был ненавидеть ее. Она не умела лгать, но лгала. Не любила, но делала вид, что любит. Она – та, кто заслуживал его ненависть.
Но Стиг Баглер всегда чувствовал слишком сильно. Слишком сильно ненавидел, слишком сильно любил. Его чувства были безусловны. Он не мог заставить себя презирать ее. Потому любил ее и ненавидел себя. Ее действия вдруг представились ему четко прописанными элементами схемы, очень похожей на ту, что он сам недавно начертил. Ее светлые волосы беспорядочно рассыпались и скользили по его рукам и груди. Он расстегнул ее рубашку, она сбросила ее и теперь стояла перед ним в одних только брюках, босая, как и он сам. Он целовал ее лицо, целовал шею, обнаженную дрожащую грудь, целовал плоский упругий живот. Он чувствовал ее руки в своих волосах и знал, что ей известно обо всем, ведь он сам позволил ей увидеть.
Скользнув ладонями по его обнаженному торсу, Теодора потянулась к поясу брюк. Баглер схватил ее руки и вдруг застыл. Она шумно выдохнула и подняла глаза. Перед ней была лишь сталь, холодная и неживая. И тогда Теодора задрожала от страха и стыда.
Он все знал, знал с самого начала, но позволил ей инсценировать этот спектакль. Она ведь готовилась. Стиг Баглер всегда уважал добросовестную подготовку к сложному делу.
Он сделал шаг назад. Теодора закрыла руками грудь и плечи. Она не могла произнести ни слова. Ее пальцы сжались с такой силой, что на глазах выступили слезы. Она разозлилась. Зачем ему обязательно быть таким честным? Зачем все время быть совершенством? Он мог пойти до конца и пасть вместе с ней, но не сделал этого. Он не сделал бы сейчас и того, на что решился, если бы его чувства не сыграли с ним злую шутку. Теодора смотрела на то, как вздымается его грудь, и начинала осознавать свое полное поражение. Она думала, что в итоге они будут ненавидеть друг друга вместе, равно и едино. Но она могла ненавидеть лишь саму себя, потому что Стиг Баглер не принял участия в позорном представлении стыда. Он смотрел на нее с отрешенностью обманутого зрителя, на глазах которого распадается его великий, многолетний идеал. Глазами незадачливого исследователя-астронавта, который искренне верил, что на Луне есть жизнь. Совершив немыслимый полет, он ступил на рыхлую поверхность, которая прежде представлялась ничем иным, как чистое серебро. Понадобилось лишь несколько шагов, чтобы остановиться и понять: здесь ничего нет, кроме пыли и пугающей пустоты.
По мере того, как взгляд его менялся, Теодора поняла, что все это он предвидел с самого начала. Она поняла, что в тот день Стиг Баглер нарочно позволил ей увидеть все его подозрения насчет Романа и совершенных им преступлений. Она смотрела на переплетение вен на его широкой шее и видела петляющие линии схемы. В центре вверху – имя Романа, как сердце, в котором рождаются пути артерий. Вниз спускаются несколько стрелок. Под первой – Томми Олсен, девятнадцать лет, старшеклассник. Еще ниже, в скобках – причина смерти: рваная рана вдоль живота. Вторая артерия – Тронто Левис, мертвый учитель, недавно найденный в своем доме. Третья – Якоб Нильсен, адвокат, с которым Роман проработал вместе около трех месяцев в самом начале карьеры. Четвертая – Элиас Эбба, владелец модельного агентства. Пятая – Кристофер Фальк, бизнесмен. Еще несколько сбегали к незнакомым именам, помеченным как «друг семьи» и «подзащитный». Не только сердце, разгоняющее кровь, объединяло их всех, но и то, что стояло в скобках, похожих на основание и крышку гроба, – причина смерти. Одна и та же причина. Одна и та же рана. Один и тот же зверь.
Стиг Баглер знал все. Он лишь не мог доказать. Теодора знала все. Но она доказывать не стремилась. С того дня, как Баглер позволил ей увидеть этот чудовищный, отлаженный механизм страшной мести, она прошла через ад, как если бы он существовал на самом деле и находился бы на земле. Точнее, в самой душе. Теодоре казалось, что она не выберется из пламенеющих лабиринтов и они поглотят ее без остатка. Но в конце пути, там, где у многих сводящая с ума пустота, на пьедестале ее ждало недавно обретенное божество, которое она избрала сама и в любви которому поклялась собственной жизнью. И она выбрала его снова, пусть это и означало, что тот ад, разверзшийся внутри, теперь ее не покинет, как не покинет тело пугающий ожог, запечатлевшийся уродливым вечным шрамом.
Сделав выбор, она должна была попытаться спасти своего бога и, как следствие, саму себя. Она отправилась к Одину просить за прикованного к скале Локи, ненавидимого и покинутого всеми. Она готова была обойти каждого из высших Асов, хотя это было бы уже простым испытанием после обмана Всеотца. Прекрасная верная Сигунн должна была принять на себя личину богини обмана. Это было противоестественно ее натуре, но не ее любви.
Солнце только поднялось над водой. Из-за плотного тумана, уплывающего куда-то далеко за горизонт, оно казалось очень тусклым, как будто кто-то прожег дыру сигаретой. Оно походило на желтую луну. Ночь и день поменялись местами.
Она бежала, не позаботившись о том, чтобы одеться или обуться. Ей просто нужно было сбежать. К счастью, дверь была заперта на одну лишь защелку и легко поддалась. Остывшая земля жгла ей ступни влажным холодом. Она добежала до самого берега и только здесь остановилась и задрожала, как в лихорадке. Тусклое солнце осветило полуобнаженную фигуру в тумане. Из-за его бледности ее волосы казались пепельно-белыми, как и кожа. Вся она как будто сделалась бесцветной, подобно окутавшей ее плотным облаком дымке.
Теодора обхватила себя руками, хотя трясло ее не от холода. Она взглянула на солнце, набирающее в объеме, но не в яркости. Оно выглядело таким уставшим, таким несчастным. Оно совсем не грело. Теодора зарыдала. Желтый круг и клубы тумана слились в сплошное желто-серое полотно. Оно липло к обнаженной коже, замораживая ее своим безжалостным дыханием, каким обладает только поздняя зима, которая знает, что проиграла, и с каждым днем, пока еще окончательно не побеждена весной, становится все более жестокой.
Сама зима стояла сейчас на берегу, и плач ее способен был разжалобить самое черствое сердце. Она проиграла, положив на кон все, что имела, все, что обрела. Осталось лишь ее дрожащее, наполовину обнаженное тело, которое выглядело совсем крошечным и хрупким. Солнечная тень.
Она плакала навзрыд, задыхаясь, глотая утренний воздух, но его все равно было мало. Холодные слезы капали на грудь, на скрещенные руки и только усиливали дрожь. Стоя босыми ногами на серой гальке, со струящимися по спине волосами, она была похожа на статую, от красоты и горя которой щемило сердце. Дева Мария Сиракузская роняла свои слезы, бесследно исчезающие в камнях, и от этого зрелища затрепетал даже плотный, глухой туман. Он начал отступать, как будто не мог вынести такой боли и отчаяния.
Теодора потеряла все. Теперь ей казалось, у нее ничего никогда и не было. Она не смела теперь даже думать про Баглера. Даже если бы произошло невероятное, и он решил бы ее простить, она не смела простить сама себя. У нее еще оставалась хрупкая надежда на то, что тот, ради кого она пошла на это, поймет и примет ее, иначе не было смысла и в ее жертве. А жертва была ужасающего масштаба. Жертвой была вся ее правда и вся ее жизнь.
На ее плечи легло одеяло. Она ухватилась за него, обернула вокруг себя, и слезы полились еще сильнее. Теодора не могла обернуться к нему, а он не заставлял. Просто обнял ее, стоя позади, прижал к себе, завернутую в одеяло, дрожащую, несчастную, так крепко, будто даже теперь готов был принять весь удар на себя. Он молчал, и молчание это было оглушительным. Теодора замерла, вслушиваясь в него.
Так Стиг прощался. Ее выбор был сделан, и изменить его он не мог. Мог лишь попытаться понять. Но он не хотел. Поэтому должен был отпустить.
Его руки исчезли так же внезапно, как и появились. Теодора распахнула глаза и громко вздохнула. Она была на берегу одна. Он больше не придет. Помутневшими глазами она смотрела на то, как перед светом отступает туман. Она только что потеряла Стига Баглера навсегда.
10
Номер, сохраненный в контактах телефона, часто попадался на глаза и порой раздражал. Роман не звонил по нему ни разу. Но всему свойственно меняться. Набрав номер, он вздохнул, сел за стол в гостиной и мысленно начал просить его не брать трубку.
– Слушаю. – Голос был бодрым, но ничего не выражал.
– Здравствуй. Как-то странно не видеть тебя больше недели. Это даже пугает.
– Не переживай, я никуда не уйду, не сообщив об этом тебе.
– А я уж было надеялся…
– Зачем ты звонишь? Снова поговорим о бабочках?
– Нет, я… – Роман смутился, пальцами коснулся бровей. Он не слишком привык извиняться. – Я не хотел сказать то, что сказал тогда. Это не то, что я имел в виду и…
– Тебя что-то плохо слышно.
– Я был неправ, ладно?
– М-м, в чем же именно?
– Ты отлично знаешь.
– Нет. Ты наговорил столько грубостей, что все они смешались. Я в принципе не запоминаю грубость.