— Лучше сядь, что ли… А то в твоем положении… Как разговаривают с беременными женщинами?
— Так же, как с обычными, — заверила я.
Мне хотелось завопить: "Ну, не томи же!" Но Рита как раз этого и ждала. И я молча сидела и смотрела на нее, загоняя внутрь любые признаки нетерпения.
— Я его действительно видела, — наконец сжалилась она. — Ничего. Жив-здоров. Спрашивал о тебе.
— И что ты сказала?
— Что ты жива-здорова. А что я должна была сказать?
— Ты была у него дома?
Несколько секунд она смотрела так, что в животе у меня что-то натянулось, потом безразлично сказала:
— Нет, увы! Мы встретились на одном вернисаже. Он что-то такое говорил о твоих рисунках…
— Что?!
Рита старательно сдвинула брови, но вспомнить так и не смогла.
— Я не придала этому значения. Ведь не в рисунках дело, правда?
— Во всем дело… Да ладно! Он… Он…
— Он был один, — кивнула Рита и замолчала.
Я робко напомнила:
— Что еще?
— А что еще?
Ее лицо походило на бесстрастную, ярко расписанную маску из племени людоедов.
— Ничего, да?
— Ничего, — повторила она, и вдруг голос ее зазвенел от злости. — Ничего и ничего! А ты думала, что он рассказывал мне о своей бессмертной любви к тебе? Думала, он там в агонии? Или пьет с горя?
Она опять забрасывала меня вопросами и ни на один не давала ответить. Впрочем, на них и не существовало ответов, и Рита это понимала. Напряжение у меня в животе натягивалось все сильнее, и я незаметно скорчилась, чтобы ослабить его. Ярость на Ритином лице сменилась тревогой:
— Что такое? Томка, тебе плохо?
— Нет.
Я не хотела пугать ее и вызывать жалость. Это получилось непроизвольно, однако — получилось. Рита перебросила свое сильное тело ко мне на диван и судорожно обняла за плечи:
— Томка… Что же ты делаешь с ним? Зачем? Кому от этого лучше? Рожать собираешься… Это его ребенок? Почему же ты скрыла? Ах да, ты же еще не знала… Но почему не напишешь теперь?
— Я не знаю его адреса…
Отстранив меня, она с недоверием вгляделась:
— Так дело только в этом?
— Не только, — я сама поняла это лишь сейчас. — А вдруг он спросит, как ты…
— Что спросит?
— Ну, понимаешь… Спросит: это мой ребенок? Пусть он сначала родится, и тогда Пол сразу увидит, как он похож на него.
Рита отпустила меня и ссутулилась, уперевшись локтями в колени. Чуть погодя она спросила:
— А если он будет похож на тебя?
— Ой, нет!
Я даже мысли такой не допускала.
— Но ведь такое возможно, — упорствовала Рита.
— Не знаю. Нет! Нет!
— Да почему же нет?! — разозлилась она и вскочила. — Что за детский сад, ей-богу! Когда ты повзрослеешь? Для тебя это все игрушки, а для него, может, последняя возможность присутствовать при рождении своего ребенка! Какое право ты имеешь лишать его этого?! Кто ты вообще такая? Что ты сделала в этой жизни? Разве ты заслужила, чтобы такой человек, как Пол, сходил по тебе с ума? Я всю жизнь вкалывала, как папа Карло! Я сама сделала и себя, и свою жизнь, а он… он… мой шарик.
Я так давно не видела свою тетку плачущей, что меня охватило нечто похожее на ужас, будто мраморная статуя вдруг отерла пот со лба. Ни вскочить, ни обнять ее мне и в голову не пришло. Я сидела словно пригвожденная, и во все глаза смотрела, как уродливо кривится ее обычно твердое лицо. Она подвывала и растирала по щекам слезы, а я, вместо того чтобы утешить, спросила:
— Какой шарик, Рита?
— А-а! — завопила она так громко, что мои родители тотчас влетели в комнату.
Они наперебой спрашивали у меня, что случилось, а я понимала только одно: Рита любит его почти так же сильно, как я.
Весь тот вечер я могла думать лишь об этом. От окна, которое я так и не удосужилась заклеить, пронзительно дуло, а я сидела на ковре, обложившись набросками будущего портрета, и рассказывала Лане обо всем, что произошло.
— Она поедет еще, — Ланин голос даже скрипнул от напряжения.
— В Лондон? Это не так просто. Это знаешь, какие деньжищи!
— Поедет, — упрямилась Ланя. — Она всегда добивалась своего. Добьется и Пола.
Скомкав очередной испорченный лист, я запустила им в Ланю:
— Не смей меня пугать! Я — беременна. Мне нельзя волноваться.
Комок бумаги упал, не долетев до нее. Ланя придавила его узкой ножкой и безразлично посоветовала:
— Вот и не волнуйся. Забудь.
— Нет, Ланя… Ты просто этого не понимаешь. Ты ведь не совсем человек… Как я могу его забыть, когда я вся пропитана им? Слава уехал, и я сразу почувствовала себя свободной. Мне стало так весело! А сейчас мне не хочется никакой свободы. И веселья не хочется. Я поняла теперь: все мои идиотские поиски себя, эти съемки, ночные приключения, — все это я делала ради Пола. Ведь до него мне и в голову не приходили такие номера. Когда же появился Пол, я поняла, что действительно должна стать той звездой, какую он видел во мне. Ты понимаешь? Разве такой невероятный мужчина смог бы долго любить самую обыкновенную девушку? Вот я и пыталась что-то сделать… Да, видно, совсем не то…
Ланя снова подала голос. В сумерках он прозвучал совсем бледно, и все же ударил меня:
— А Рита знает, что делать…
— Не говори о ней, пожалуйста! — попросила я. — Мне и так мерещатся всякие ужасы.
— Разве твои кошмары уже не оборачивались реальностью?
Мне сразу вспомнился бор в последний день своей целостности, люди с пилами, кровь на траве, раненый мужчина у сосны. Тогда мое жуткое видение материализовалось и даже оставило в животе растущий след.
— Нет, Ланя. Он не может…
— Не может? Да ты вспомни, какой он! Твоя Рита лишь притронется к нему, и он сразу начнет раздеваться!
Я с отвращением крикнула ей:
— Ты стала пошлой! Уходи от меня!
Даже не обидевшись, она спросила:
— Как же ты будешь одна?
Прижав к животу руки, я сказала:
— Я не одна. Тебе такого никогда не испытать.
— Ты надеешься вернуть его этим?
— Нет! Но…
— А вдруг будет поздно? Рита…
— Хватит о Рите! — завопила я и зачем-то расшвыряла по комнате сложенные пачкой чистые листы. — Я не желаю о ней слышать!
Ланя заговорила совсем тихо, но мой крик сразу свернулся:
— У тебя один выход… Ты можешь быть спокойна, если только Риты не будет. Совсем не будет.
— Да ты что говоришь? — пролепетала я, отступая, но Ланя подставила сзади стену, и я уперлась в нее спиной.
— Ничего страшного, — без эмоций произнесла она. — В крайнем случае отлежишь в больнице еще полгодика… Всем известно, что ты не в своем уме. Обострение болезни во время беременности. Состояние аффекта после разговора с ней. Ты же знаешь, сколько может наплести хороший адвокат! Уж твои родители вывернутся наизнанку, чтобы его заполучить… Так что, возьми нож покрепче и отправляйся к ней. Режиссер уже научил тебя, как это делается…
— Откуда ты знаешь Режиссера? — насторожилась я. — Тебя же тогда здесь не было! Вы что, заодно с ним?
Ланя терпеливо вздохнула:
— И я здесь была… И конечно, мы заодно… Как бывают заодно люди, когда им угрожают.
— Ланя, Ланя! Что с тобой случилось? Ты же всегда была такой тихой и милой…
— Нельзя оставаться милой, когда речь идет о жизни и смерти…
— Смерти?
Ее черные глаза надвигались, а я как завороженная не могла отвести взгляда. Ланя подобралась так близко, что ее дыхание обдало меня холодом, и в какой-то момент мне даже почудился скрип снега. Но это, наверное, листы шуршали под ногами, потому что мы топтались прямо по ним. Губы у меня онемели, я никак не могла возразить Лане, и только покорно погружалась во тьму ее глаз. Отчего-то саднило то одну, то другую ладонь, но эта маленькая загадка раскрылась, когда было уже поздно: я стояла в коридоре Ритиной квартиры со скальпелем в руке и с ужасом смотрела в глаза ее мужу. Видимо, я разбудила его: Андрей часто моргал и все кривился, удерживая зевоту. Он был невысоким, на полголовы ниже меня, и щупловатым. Рядом с Ритой он просто переставал существовать.
— Ты что, Томочка? — спросил Андрей, подавив очередной зевок. — Не поздно гулять одной? Тебя никто не обидел?
— Ты у Риты перенял манеру душить вопросами? — огрызнулась я, не зная, куда деться от стыда.
Скальпель я положила на тумбочку. Андрей не обратил на него никакого внимания, и мне подумалось, что, может, мой инструмент убийства такое же порождение больного рассудка, как кинжал Макбета?
— Ее нет, но ты проходи. Я просто лег пораньше. А Рита в…
— В Лондоне?!
Он удивился:
— Почему в Лондоне? Нет, она в Доме художника. С чего ты взяла, что она в Лондоне? А-а, — опомнился он, — твой англичанин! Я, кстати, и ни разу его и не видел. Томочка, это правда, что ты… Ну, что у тебя ребенок будет?
Я кивнула и отступила к двери:
— Я пойду.
— Подожди, подожди, — Андрей неожиданно перешел на шепот и оглянулся, как неопытный заговорщик. — Пойдем, я тебе кого-то покажу… Да не разувайся!
Сжав мои пальцы горячей со сна рукой, он провел меня мимо их спальни к дверям той комнаты, что когда-то считалась Ритиной студией, а потом утратила свое значение. Удержав меня, Андрей взволнованно зашептал:
— Только не разбуди! Все вопросы, когда выйдем, ладно?
Замирая от предчувствия чего-то то ли страшного, то ли замечательного (о, как Пол выговаривал это слово!), я сделала несколько шагов в темноту и, присмотревшись, увидела, что на кровати у стены кто-то спит. Хорошо, что Андрей предупредил меня, иначе я обязательно вскрикнула бы, разглядев свою бывшую воспитанницу.
— Не может быть!
Он рывком вытащил меня из комнаты, и тут уж я забросала его вопросами. Андрей только улыбался и жмурился, как довольный жизнью кот. Потом произнес с такой гордостью, словно говорил о самом себе:
— Это Рита все устроила. Твой англичанин просил ее позаботиться об Алене. Тебе-то, понятно, сейчас не до этого… Да тебе ее и не отдали бы — одиноким же не разрешают усыновлять. А у нас все условия. Рита подмаслила кого надо, ты ж ее знаешь. И вчера мы ее забрали.