— Как там Лафон? — спросил он.
— Умер, — ответил Селмер.
— Скверная была у него работка, — заметил летчик. — Чем выше взлетишь, тем больней падать. А как малыш Альбен?
— Тоже умер, — ответил Селмер.
— Надо же, все отдают концы, — бросил пятидесятилетний, отворачиваясь к своим индикаторам.
— Так куда летим? — спросил сорокалетний.
Самолет шел над облаками, залитыми ослепительным светом. Селмер оглядел пространство вокруг себя. Ему хотелось, чтобы этот полет никогда не кончился.
— Пока прямо, — сказал он. — А дальше я укажу.
— Скажите хоть, где мы должны сесть, — настаивал пилот, — я волнуюсь насчет горючего.
— Вам не придется менять ради меня маршрут, — объяснил Селмер, — вы просто сделаете маленькую промежуточную посадку в самом конце полета. Высадите меня и летите себе дальше. Всего один небольшой разворот над Тихим океаном.
— Так бы сразу и сказали, — пробурчал сорокалетний.
— Ну это куда ни шло, — согласился пятидесятилетний. — А взорвать самолет вы часом не собираетесь?
— Ни в коей мере, — ответил Селмер. — И потом, я понятия не имею, как это делается.
— Да это раз плюнуть, — буркнул старший.
Прошло какое-то время. Самолет по-прежнему летел на большой высоте, солнце заливало кабину, ни одно облачко не заслоняло его ослепительный диск. Селмер сидел позади пилотов, положив книгу на колени и не отрывая глаз от неизменно пустого пространства, от света за окном кабины. Потом он увидел, как солнце медленно погрузилось в гущу облаков и свет померк. Он взглянул на часы, теперь они показывали семь вечера. Стюардесса принесла подносы с обедом. Сорокалетний встал и развернул навигационную карту.
— Показывайте, где это.
— Острова Мидуэй, — сказал Селмер.
— Вот они, — и пилот ткнул пальцем в точку на карте.
— К югу от островов Мидуэй есть маленький продолговатый островок, по форме он напоминает спичку. Все очень просто: он представляет собой взлетно-посадочную полосу, окруженную морем.
— Надо же, — удивился пилот, — а я и не знал.
— Говорят, он действительно существует. Это старая гряда рифов, которую американцы разровняли и забетонировали во время войны. Похоже, эта полоса до сих пор в рабочем состоянии. Если вы легко на нее сядете, то, думаю, так же легко и взлетите.
— Да, — признал пилот, — в принципе, для этого можно использовать одну и ту же полосу. В этом смысле авиация должна быть экономной.
— Надеюсь, я причиню вам не слишком много хлопот с этой посадкой, — заволновался Селмер. — Я, конечно, мог бы прыгнуть с парашютом, но, признаюсь, мне это было бы трудновато.
— Да нет, все в порядке, — возразил пилот.
— Вы очень любезны, — сказал Селмер.
Во все время полета — а длился он двое суток — их отношения ни на минуту не вышли за рамки той же обязательной любезности. Затем наступил момент, когда стюардесса убаюкивающим голоском что-то наплела пассажирам, дабы объяснить непредвиденную посадку, и самолет плавно нырнул в гущу перисто-слоистых облаков.
Заброшенный американский аэродром верно нес свою службу. Самолет с бешеной скоростью пронесся по узкой бетонной полосе и застопорил ход в самом ее конце, в двадцати метрах от моря, посреди круглой площадки, устроенной для разворота воздушных судов. Пилот отпер входной люк, стюард сбросил вниз веревочный трап, и Селмер спустился, предварительно поблагодарив экипаж.
Полоса была сложена из больших бетонных плит, образующих примитивную, как в детской игре, мозаику и запорошенных тонким слоем песка, который морской бриз то и дело закручивал в тоненькие миниатюрные смерчи. Островок был целиком занят этой длинной, пустой горизонтальной лентой, приподнятой на три метра над уровнем моря. Больше на нем не было ничего — ни единой постройки, никакого укрытия, даже разметка на бетоне и та отсутствовала. Одни только застарелые темные разводы масла или смазки, растекшиеся по бетону, на манер филигранных нитей в банковских купюрах, свидетельствовали о давней человеческой деятельности на этой полоске суши.
Стюард втянул трап обратно, люк захлопнулся, взревели моторы. Аппарат начал разворачиваться на своих мощных надутых колесах, с медлительностью, странно противоречащей его размерам, и Селмер испытал привычное ощущение того покорного, тупого смирения, смешанного с досадой от потери времени, которое всегда посещало его при взгляде на самолет, когда тот катил по земле, вытянув вперед свою длинную упрямую морду. Моторы загудели еще громче, и летающий гигант тяжело пополз в обратную сторону, развернувшись на сто восемьдесят градусов, подобно трактору в конце поля, где конец одной борозды плавно переходит в начало другой.
Селмер смотрел вслед уменьшавшемуся самолету; по обе стороны взлетной полосы разбивались волны, среди которых какая-нибудь одна, самая высокая, взметала к небу фонтан белоснежных пенных брызг с запахом йода. Колеса самолета оторвались от бетона у самой кромки океана, потом медленно сложились и втянулись в брюхо фюзеляжа; теперь он стал больше походить на летательный аппарат. Солнце играло на воде слепящими бликами; Селмеру очень хотелось прикрыть глаза, но он заставил себя смотреть на самолет до тех пор, пока тот не превратился в крошечную точку, и только после этого зажмурил обожженные веки, слыша вокруг себя лишь гул океана.
Он снова открыл глаза. Перед ним, сколько хватало обзора, простирался голый остров, а дальше — одно море, ничего, кроме моря, обведенного круговой чертой горизонта. «Это предел одиночества», — подумал он и ощутил себя предельно одиноким и предельно незащищенным, чтобы выжить на этой безлюдной каменной полоске — если предположить, что он должен на ней выжить, что он решится на такое: при нем всего-то и были, что словарь мертвого языка, да и тот на три четверти бесполезный, пистолет усовершенствованной модели и одежда. Он машинально порылся в карманах, хотя знал, что их содержимое не менялось уже много недель, и вдруг заметил, что он здесь не совсем один.
Вытаращив глаза, он смотрел на неподвижный силуэт, очень далекий, на другом конце полосы; силуэт был едва виден, почти растворялся на фоне моря и небосвода. Приспособив взгляд к свету и расстоянию, Селмер различил человека в белом костюме и черных очках, с белокурыми волосами, точнее сказать, с желтыми, а не белокурыми. Человек помахал рукой, нагнулся к воде и исчез. Селмер зашагал по длинной узкой полосе, снова оставшись в одиночестве среди этого пейзажа, который, будучи морским, выглядел как-то театрально.
Он шел долго, пока не добрался до конца: внизу под обрывом его ждал человек с желтыми волосами, сидевший за рулем большой моторки. Очки он снял и теперь посасывал одну из дужек.
— Садитесь, — сказал он.
Селмер спрыгнул в лодку и уселся рядом с ним. Человек с желтыми волосами надел очки и отчалил; нос моторки вздернулся кверху, и она принялась рассекать воду по прямой, с головокружительной скоростью и жутким воем. Селмер поежился на своем сиденье. Черные очки обратились в его сторону.
— Меня зовут Арбогаст, — сообщил желтоволосый.
Через несколько часов они прибыли на место. На следующее утро Арбогаст показал Селмеру остров.
17
— Смотри, как ты пальто испоганил, — сказал Раф.
— Ничего, куплю другое, — ответил Бак.
— Тогда бери темное, как у меня. Так практичнее.
— Я предпочитаю светлые тона.
— Послушайте, — начал Прадон, кашлянув, чтобы прочистить горло.
Бак обернулся, упершись локтем в спинку своего сиденья и взглядом — в Прадона. Он был не слишком высок, скорее сухощав и угловат. Голубое «вольво» мчалось вниз по проспекту Гранд-Арме, в сторону квартала Дефанс; перед этим они заехали на квартиру Рафа, где упрятали помощника. За все это время Бак и Раф обменялись не более чем пятьюдесятью словами, а Марк-Аврелий Пьове и вовсе произнес только шесть.
— Мир перевернулся, — объявил Бак. — Теперь вы будете работать на нас.
— Я не понимаю, — сказал Прадон.
— Вы не сообщили нам о новом деле, — объяснил Раф. — Это непорядочно с вашей стороны.
— Погодите... О каком деле? — воскликнул Прадон.
— Да вот эта история с проектом «Престиж».
— Я не понимаю, — повторил Прадон, — какая история?
«Ну и работка у меня, — подумал он, — всем твердить, что я ничего не понимаю».
— Нехорошо, ей-богу, — настаивал Раф. — Мы всегда честно с вами сотрудничали, а вы взяли да наняли вместо нас того слепого. Скверно это!
Он глядел на Прадона с выражением исповедника, накладывающего епитимью на грешника. Его лицо, строгое и одновременно благостное, украшали очки без оправы, плохо сочетавшиеся с мощным торсом; создавалось впечатление, что при его сборке кто-то ошибся, посадив по рассеянности голову кюре на тело борца.
— Я не понимаю, — упрямо повторил Прадон, решив раз и навсегда держаться своей системы защиты. — И даже если это так, то ничего непорядочного я тут не усматриваю. Насколько мне известно, Хаас не подписывал с вами эксклюзивного договора на услуги.
— Но это вопрос принципа, — возразил Раф.
— А Австралия? — вмешался Бак. — Что там происходит, в Австралии?
— Да откуда я знаю? — с весьма натуральным удивлением ответил Прадон. — Мне кажется, ничего там не происходит. И вообще, при чем тут Австралия? Какая такая Австралия?
Бак отвернулся от него со зловещей усмешкой, фыркнул с видом актера, который играет навязанную ему роль, и стал пристально разглядывать несущееся навстречу шоссе.
— Слушайте, — тоскливо воззвал к нему Прадон, — вам лучше бросить это дело, потому что я не понял ни слова из того, что вы тут говорили. Если бы я что-то знал, то, может, и попытался бы скрыть, но в данном случае, хочу сразу вам сказать, я действительно не в курсе. Хотя вы мне, конечно, не верите, — убито добавил он.
— Да что вы, конечно, верим, вы не волнуйтесь, — ответил Раф. — Я знаю, что вы не в курсе главного, но вам должны быть известны некоторые детали, которых нам не хватает. Мы вас надолго не задержим.