его увидел. Бен никогда и ничего не хотел ждать.
Но Молли выбрала меня. Мне до сих пор не верится, что она выбрала меня.
Это потому, что я дождался ее и уволок в кусты, и поцеловал ее, прежде чем я же успел отговорить себя от этой идеи.
Все потому, что я дождался правильного момента. Ну, чем это не «Деланье»?
Совместная жизнь во время аспирантуры, когда Молли изучала искусство, а он поступил в семинарию на высшие курсы медитации.
Молли покидает его, потому что не хочет выходить замуж за священника.
Ты убьешь себя на этой луне.
Только это конкретное тело. Потом я получу новое. Оно уже выращивается. Так неправильно.
Таков Путь Зеленого Древа. Это то, что делает священника истинным шаманом. Он узнает, что такое умереть, а затем вернуться.
Если ты Пройдешь по Луне, ты узнаешь, что такое потерять любимую.
Молли, я готовился к этой прогулке уже семь лет. Ты прекрасно это знаешь.
Я не желаю с этим смириться. И никогда не смирюсь.
Возможно, он сумел бы найти какие-нибудь слова. Возможно, он сумел бы ее убедить. Но тут появилась Алетея Найтшейд, и все было кончено. Когда он вернулся с луны в своем новом клонированном теле, Молли уже сошлась с новым любовником.
В попытке помириться он делает подношение, но оно возвращено в сопровождении переиначенных слов старой народной песни: «К чему цветы, что шлешь мне ты, когда душа ушла».
Сидя за голым столом под голой, без абажура лампой, он снова и снова слушает эти слова и решает никогда ее больше не видеть. Пятнадцать лет назад, по земной шкале времени.
«Спасибо, — сказал он конвертату, — этого вполне достаточно».
В мозгу Андре промелькнул образ величавого дворецкого, наклонившего голову в полупоклоне. Затем — стая голубей, вспорхнувшая из кустов в закатное небо. Затем лужи опять стали просто лужами, а крошечные тучи — просто крошечными тучами, элементом грозы, разразившейся лишь для того, чтобы мир стал немного почище. Когда Андре вошел в мастерскую, Молли писала картину Джексона Поллока. Тяжелые сапоги, весьма практичные на Тритоне при тамошнем тяготении, прошагали по деревянной лестнице на второй этаж с шумом и грохотом. Вращение обеспечивало Конноту нормальную земную силу тяжести. Андре, конечно же, постучал бы, но дверь в мастерской была настежь распахнута.
— Нет, я не верю своим глазам, — сказала Молли, не оставляя работы. — Призрак моего былого любовника восстал из небытия, чтобы преследовать меня глухими ночами.
— Бу-у-у, — прогудел Андре и вошел в просторную комнату.
Подобно большинству старых вращающихся цилиндров Диафании Коннот имел вдоль своей оси биофузионную лампу, включавшуюся и выключавшуюся по суточному графику. Сейчас был день, и сквозь застекленную крышу в мастерскую вливались потоки яркого белого света. Огромные венецианские окна выходили прямо на поселок. Это освещение заставило Андре вспомнить луну и резкий, всепроницающий, безапелляционный свет, заливавший ее как раз перед тем, когда его старое тело присоединилось ко многим другим в шаманской долине Костей.
— Вчера я видела тут мужика, прогуливавшего собаку с отрезанными ногами, — сказала Молли и обмакнула кончик кисти в синее пятнышко, намазанное на палитре.
— Так это мужик был без ног или собака?
— А может, и вчерашний день. — Молли нанесла на холст аккуратную синюю точку. Все как в старые добрые времена.
— Что это ты там малюешь?
— Нечто очень древнее.
— Выглядит вроде как Поллок.
— Он и есть. Эта картина надолго выпала из обращения, и кто-то использовал ее в качестве скатерти. Для кухонного стола, мне так кажется.
Андре осмотрел полотно, прикрепленное к большой квадратной доске. Некоторые части картины были прописаны просто великолепно, но другие выглядели так, словно ребенок размазал по ней свое бобовое пюре. Но в общем-то, это было похоже на Поллока.
— Но как ты здесь угадываешь, какую кляксу ставить и куда?
— Есть сходные картины. — Молли нацелилась кончиком кисти в левый верхний угол холста, все ее движения были точными и целенаправленными. Они всегда были точными и целенаправленными. — Кроме того, можно различить некие следы изображения, бывшего на этом сегменте до того… до того, как он был замазан тем, чем уж там он был замазан. А для всяких мелких подробностей я использую грист. Ты хотел поговорить о Бене?
— И сейчас хочу.
— Вряд ли ты завернул бы ко мне, чтобы поболтать о старом добром времени.
— Оно и вправду было добрым. Ты все еще делаешь эту штуку с зеркалом?
— Да, конечно. А ты теперь священник, строго блюдущий свой целибат?
— Нет, я священник несколько иного рода.
— Боюсь, я и раньше знала о религии не так чтобы много, а что знала, уже позабыла.
— Как, собственно, и я.
— Андре, что ты хочешь узнать про Бена?
Молли поднесла ручку кисти к палитре и дважды ею постучала. По какому-то признаку две поверхности узнали друг друга, и кисть плотно прилипла. Вокруг кисти неярко замерцал грист, постоянно державший ее увлажненной и готовой к работе. Молли села в кресло, стоявшее рядом с венецианским окном, а Андре в другое, напротив. Между ними стоял маленький стол.
— Дзенский чай? — спросила Молли.
— Конечно, — кивнул Андре.
Стол запульсировал, и на нем стали формироваться две чашки. Постепенно чашки затвердели, а студенистая масса, образовавшаяся в них, истончилась в жидкость.
— Хороший столик. Отлично ты, Молли, устроилась.
— Я предпочитаю делать свое пребывание в мастерской максимально удобным, чтобы можно было полностью сосредоточиться на работе. А иногда позволяю себе ту или иную роскошь.
— А сама-то ты что-нибудь еще пишешь? В смысле, сама, свое.
Молли отхлебнула чаю и указала чашкой на картину Поллока.
— Эти полотна, — сказала она, — я пишу для себя. Это моя маленькая тайна. Я делаю их своими. Или они делают меня своей.
— Интересная тайна.
— Теперь ты ее знаешь. И Бен тоже знал. Или, вернее сказать, Тадеуш.
— Ты же вроде была в бригаде, которая его сделала, я верно помню?
— Консультант по проблемам эстетики, это Бен убедил их подключить и меня. Он сказал мне, чтобы я понимала это как грант для работника искусств.
— После… ну, скажем, завершения курса я как-то потерял вас из виду.
— Ты был очень занят своими новыми обязанностями. И я была очень занята. Все были очень заняты.
— Я не был настолько уж занят.
— Бен следил за твоей работой. Это было частью того, что подтолкнуло его к решению… сделать, как он сделал.
— Я этого не знал.
— Теперь ты знаешь. Он прочитал эту твою статью о проблеме темпоральной пропагации. Ту, вокруг которой столько потом шумели.
— Это было последнее, что я вообще написал.
— И увлекся вместо того булыжниками?
— Так и ты об этом слышала?
— А кто же, по-твоему, натравил на тебя всех этих репортеров?
— Молли, ты врешь!
— Я выжидала, пока не стало окончательно ясно, что ты делаешь лучшую свою работу.
— Да как ты могла меня видеть?.. — Андре посмотрел ей в глаза и все наконец понял. Знакомый отрешенный взгляд. — Молли, ты БАЛ.
Молли поднесла чашку к губам и отпила небольшое, точно отмеренное количество чая.
— Думаю, тебе бы стоило определить меня на настоящий момент как множественную. Я реплицируюсь и реплицируюсь. Это своего рода художественный проект, начатый мною несколько лет назад. А инициатором была Алетея — еще тогда, когда мы были с нею вместе.
— Ты можешь мне о ней рассказать? Ее образ преследовал меня многие годы. Я представлял себе ее как некую femme fatale из фильма-нуар. Уведя тебя, она разрушила все мои мечты.
— Никто меня никуда не уводил. Я ушла. Порою мне и самой непонятно, о чем я тогда думала. Алетея Найтшейд была далеко не подарочек, уж это я вам точно скажу. В то время, когда мы были с ней вместе, с ней случился первый из этих срывов.
— Срывов?
— У нее была врожденная, на генном уровне шизофрения. Из-за этого ей не разрешали стать БАЛом, а ей очень хотелось. Большую часть времени медицинский грист контролировал ее состояние, но иногда… Словом, она всех перехитрила. Она была сообразительнее, чем надо бы для ее блага.
— И вот потому ты и стала БАЛом? — спросил Андре. — Потому что она не могла?
— Я вдолбила себе, что делаю это для себя, но — да. Тогда — да. Теперь все сильно изменилось.
Молли улыбнулась, а свет в мастерской был как раз подходящий. Андре видел в ее глазах следы многогранности. Некая фрактальность радужки.
— Ты себе даже не представляешь, насколько это прекрасно — сколько я могу видеть!
Молли рассмеялась, а Андре слегка передернуло. Благоговение или ужас? Он и сам не знал.
— Алетея была просто женщина, — сказала Молли. — Думаю, она откуда-то из окрестностей Юпитера, Какая-то там луна или что еще в этом роде. — Молли неопределенно махнула в сторону окна; подобно многим обитателям внутренней системы, она воспринимала внешнюю как нечто малопонятное, все тамошние планеты и луны были для нее одинаковы. — Она выросла на какой-то странненькой ферме.
— Каллистианская свободная ассоциация фермеров?
— Вот уж чего не знаю, того не знаю. Она не слишком об этом распространялась.
— А какая она была?
— Трудная.
— Что ты имеешь в виду?
— Сейчас попробую объяснить.
Глоток чая. Андре вдруг вспомнил, что так еще и не брался за свой. Чай оказался великолепным и почти сплошь состоял из гриста. Было несколько неуютно понимать, что пьешь вот такое.
Не беспокойся, я обо всем позабочусь, сказала его пелликула.
«Знаю уж, знаю».
— У Алетеи были два качества, которым никак не полагается сосуществовать в одном органическом мозге. Большой интеллект и большое сердце. Она чувствовала буквально все и слишком, слишком об этом думала. Она была рождена, чтобы стать БАЛом, и в конце концов нашла для этого способ.