Почти в тот же миг он забыл о драке. Его большой друг Тэр, вместо того чтобы разорвать медведицу на части, уходит вместе с ней! Медвежонок опешил. Пипунескус, придя немного в себя, тоже уставился на них. Затем медвежата посмотрели друг на друга. Мусква облизнулся, как бы выражая этим противоречивость своих чувств – колебание между соблазном изувечить Пипунескуса и властным голосом долга, зовущим его следовать за Тэром. Пипунескус разрешил эти сомнения. С жалобным рёвом кинулся он за матерью.
Тревожное время наступило для двух медвежат. Всю ночь Тэр и Исквау провели в густом ивняке у поймы. Вечером Пипунескус опять было подкрался к мамаше, но Тэр снова отшвырнул его на середину ручья. Повторное доказательство неудовольствия Тэра окончательно убедило Мускву в том, что взрослые медведи не расположены терпеть общество медвежат. Результатом этого открытия было заключение перемирия между ним и Пипунескусом, которое длилось всю ночь.
Тэр и Исквау ушли недалеко. За всю ночь они не отошли от подножия горы дальше двухсот-трёхсот ярдов. Поэтому Мусква воспользовался случаем и отдохнул. Но поспать по-настоящему так и не пришлось, он по-прежнему упорно держался своего решения не упускать Тэра из виду. Весь следующий день Исквау и Тэр не выходили из зарослей.
Как только наступило утро, Мусква пустился на промысел. Сочная молодая трава была ему, конечно, по вкусу, но ей одной сыт не будешь. Он видел, что Пипунескус роется в мягкой земле у самого ручья, и в конце концов не выдержал и прогнал его от недорытой ямки, взяв дальнейшие поиски в свои руки. Покопавшись ещё немного, он вытащил из земли белую луковицу.
Подобного лакомства ему ещё не попадалось – даже форель не шла ни в какое сравнение с ним. Это было самое вкусное из того, что ему доводилось пробовать, если не считать рыбу. Луковица эта – корень клейтонии, и если с ней можно было хоть что-нибудь сравнить, то, пожалуй, только кандык. Клейтонии росли здесь в изобилии, и Мусква без устали откапывал их корни, пока лапы не разболелись не на шутку. Но зато и наелся уж в полное удовольствие.
Тэр ещё раз оказался невольным виновником драки Мусквы с Пипунескусом. Уже к вечеру, когда оба взрослых медведя лежали рядышком в зарослях кустарника, Тэр вдруг ни с того ни с сего разинул свою огромную пасть и издал низкий, протяжный, раскатистый рёв, очень похожий на тот, который прозвучал, когда он задрал насмерть чёрного медведя. Исквау подняла голову и стала громко вторить ему. Оба они делали это в самом великолепном расположении духа и испытывали во время этого дуэта полное блаженство. Почему медведи у себя на свадьбе находят удовольствие в дуэтах, от которых кровь стынет в жилах, остаётся тайной, и объяснить её, пожалуй, могут только сами медведи.
Рёв длился с минуту, и Мусква, который лежал возле кустарника, решил, что пробил славный час – Тэр приканчивает мамашу Пипунескуса. Глаза медвежонка мгновенно отыскали неженку. На беду себе Пипунескус в это время крался по опушке кустарника, и Мусква не дал ему и рта раскрыть.
Чёрной молнией кинулся он на Пипунескуса и сбил того с ног, как маленького ребёнка. Несколько минут они кусали, колотили и царапали друг друга. Вернее, всё это делал главным образом Мусква, так как Пипунескус тратил свои силы в основном на вопли. Наконец большой медвежонок вырвался и опять пустился наутёк. А Мусква загнал его в кустарник, выгнал оттуда, прогнал до ручья и обратно, заставил мчаться вверх по откосу, а потом вниз и преследовал, пока сам не выбился из сил и не свалился с ног.
И в это самое время Тэр вышел из чащобы. Он был один.
Казалось, Тэр впервые после позапрошлой ночи обратил внимание на Мускву. Он повёл носом в одну, а затем в другую сторону, повернулся и пошёл прямо к тем дальним склонам, с которых они спустились сюда вчера днём.
Мусква обрадовался, но был и озадачен этим. Очень уж хотелось ему забраться в чащу кустарника и порычать там, подёргать за шкуру медведицу, которая, без сомнения, лежит там сейчас бездыханная, а заодно добить и Пипунескуса. Но, поколебавшись немного, Мусква припустился за Тэром.
И вот он снова шагает по пятам за гризли.
На этом и кончилась семейная жизнь Тэра и первая битва Мусквы. И снова они бредут на восток, навстречу самой страшной опасности – опасности, от которой никуда не уйдёшь, которая смертельна.
Немного позже вышла из кустарника и Исквау. Так же как и Тэр, она принюхалась к ветру. Затем повернула в противоположном направлении и не спеша, уверенно двинулась вверх, навстречу закату. За ней бросился Пипунескус.
Глава 14Появление собак
Дойдя до склона, ведущего к сбросу, который разделяет две долины, Тэр повернул на юг, по направлению к тем местам, милях в восемнадцати-двадцати отсюда, где был убит чёрный медведь.
Мусква полагал, что они с Тэром надолго распростились с Пипунескусом и его мамашей. Но самом же деле Тэр испытал пока ещё только первые радости медвежьего медового месяца. Теперь он удалялся, чтобы побыть наедине, поразмыслить и подкормиться. Да и Исквау тоже, хотя она и двинулась прямо на запад, ещё не возвращалась к себе. Скорее всего послезавтра, если судьба не вмешается в это дело по-своему, они встретятся снова и на следующее утро или к вечеру следующего дня опять расстанутся. Так их встречи будут повторяться в течение двух недель, а то и месяца, пока Исквау не станет неприветливой и злой. Тогда она отправится к себе до следующего года, и не исключено, что её последнее «прости» окажется увесистой оплеухой, которую она залепит Тэру. Но замыслы живущих на земле то и дело рушатся самым плачевным образом. Судьба, которой предстояло стать между ними, в этот момент мчалась на лошадях по долине.
Эту первую, сверкающую звёздами ночь после разлуки с Исквау и Пипунескусом огромный гризли и медвежонок с рыжей мордочкой пробродили без сна. Тэр не стал охотиться. Он взобрался по крутому склону вверх, а затем по глинистому откосу расщелины спустился к подножию горы и вышел на зелёную лужайку, густо заросшую кандыком. Это четырёхлепестковый цветок на тонком, высоком стебле, с двумя листьями, как у лилии, и сладким луковицеобразным корнем. Всю ночь Тэр выкапывал и ел эти корни.
Мускве, который до отвала наелся клейтонией, есть не хотелось. И так как днём он, если не считать драки, только и делал, что отдыхал, то ночь, сияющие звёзды, красавица луна показались ему восхитительными.
Луна взошла около десяти часов, и такой огромной и великолепной медвежонок не видел её ещё ни разу за всю свою недолгую жизнь. Свет её, стекая с горных вершин, как лесной пожар, охватил Скалистые горы таинственным красным пламенем. Вся низина реки была освещена почти как днём. Небольшое озеро у подножия горы тихо мерцало, а питающие его ручейки, которые сбегали с гор из-под тающего на высоте тысячи футов снега, низвергались вниз сверкающими каскадами, в которых лунный свет дробился и играл, словно это была искрящаяся алмазная россыпь.
Там и сям пестрели кустарник, пихты и ели, как будто нарочно высаженные здесь. На вершине заросшего зеленью склона горы, невидимое для глаз Тэра и Мусквы, спало стадо горных баранов.
Мусква бродил с Тэром, обследуя чащи кустарника, чёрные тени сосен и елей, берег озера. Здесь он обнаружил лужицу жидкой грязи, которая оказалась просто спасением для его измученных ног. И в течение ночи медвежонок раз двадцать забирался в неё.
Даже на рассвете Тэр всё ещё, казалось, не торопился уйти отсюда. Солнце уже было довольно высоко, а он всё блуждал и блуждал по лужайке и по берегу озера, выкапывая попадающиеся коренья, набивая брюхо мягкой травой. Мускве, который позавтракал луковичками кандыка, это было по душе. Он только не понимал, почему Тэр не заберётся в озеро и не нашвыряет оттуда форели. Медвежонок ещё не знал, что рыба водится не во всякой воде.
В конце концов он сам отправился на рыбную ловлю и сейчас же преуспел, нарвавшись на одетого в твёрдый панцирь чёрного водяного жука, который впился ему в нос своими острыми, как иглы, клешнями, исторгнув из груди медвежонка отчаянный вопль.
Было часов десять, и в залитой солнцем ложбине медведю стало жарко, как у печки, в его толстой шубе. Тэр бродил меж скал около водопада, пока не обнаружил прохладное местечко. Он отыскал небольшую пещерку, в которой было холодно, как в погребе. Всё вокруг неё – и шифер, и песчаник – было тёмным, холодным, скользким от множества струек талой воды, сбегавшей с горных вершин. Именно такие уголки выбирал обычно Тэр в жаркие июльские дни. Но Мускве здесь казалось темно, мрачно и в тысячу раз менее приятно, чем на солнышке. Часа через два он оставил Тэра в этом холодильнике и принялся обследовать уступы, не имея ни малейшего представления о том, как они опасны.
Несколько минут всё шло прекрасно. Затем медвежонок ступил на зелёную шиферную плиту, по которой тончайшей прозрачной паутинкой стекала вода. Точно так же бежала она по этой плите уже сотни лет и отполировала её, как жемчужину. Плита стала скользкой, точно её смазали жиром. Мусква и опомниться не успел, как ноги у него разъехались, и в следующее мгновение он уже скользил вниз, прямо в озеро, до которого было футов сто.
Он нёсся кувырком через мелкие лужицы. Точно мячик, перелетал через крохотные водопадики. У него даже дух захватило. Он ослеп и ничего не соображал от испуга. С каждым ярдом скорость его падения всё возрастала. Его душераздирающие вопли разбудили Тэра.
На том месте, где потоки с гор спадают в озеро, образовался отвесный обрыв. И Мусква перелетел через него, причём инерция его падения оказалась так велика, что медвежонка швырнуло с разгона чуть ли не на середину озера. С громким плеском шлёпнулся он в воду и скрылся.
Он погружался всё глубже и глубже во тьму и холод, туда, где нечем дышать. А затем спасательный пояс, надетый на него самой природой – его жир, – снова поднял его на поверхность, и медвежонок забарахтался, хлопая по воде всеми четырьмя лапами