Мусква свалился с сука и болтался на конце верёвки, как висельник в петле. Ленгдон подбежал, схватил его на руки, поднял и перенёс через сук, за который зацепилась верёвка. Затем он поставил медвежонка на землю. Мусква не огрызнулся и даже не зарычал.
Брюс и Метусин ушли из лагеря на весь день разведать окрестности к западу отсюда, а Ленгдон остался залечивать ушибленное колено, которое разболелось ещё сильнее. Большую часть времени он провёл в обществе Мусквы.
Ленгдон открыл банку с патокой и к полудню добился того, что медвежонок бегал за ним вокруг дерева, из кожи лез вон, чтобы добраться до миски, которую искуситель держал так, что до неё не дотянешься. Потом Ленгдон садился на землю, и Мусква забирался чуть ли не на колени к нему, лишь бы только достать патоку. У медвежонка в возрасте Мусквы нетрудно завоевать доверие.
Чёрный медвежонок мало чем отличается от детей. Он так же любит молоко, обожает сласти и льнёт ко всякому, кто добр к нему. Более милого существа не найдёшь среди четвероногих. Круглый, пушистый и такой забавный, что кого хочешь приведёт в хорошее настроение. И не раз Ленгдон хохотал до слёз, особенно когда Мусква делал решительные попытки вскарабкаться по его ногам, чтобы добраться до патоки.
Мусква просто с ума сошёл от патоки. Насколько он помнил, мать не кормила его ничем подобным. А самое вкусное, что доставал Тэр, была всего-навсего форель. К вечеру Ленгдон отвязал верёвку, на которую был посажен Мусква, и повёл его на прогулку к ручью, прихватив с собой миску с патокой. Ленгдон то и дело останавливался, чтобы медвежонок попробовал её содержимое. Через полчаса после этой своеобразной репетиции Ленгдон бросил верёвку и направился в лагерь. Мусква побежал за ним! Это была полная победа, и по спине Ленгдона даже мурашки пробежали от удовольствия. Такого он не испытывал ещё за всё время своей охотничьей практики.
Метусин вернулся очень поздно и был крайне удивлён, что Брюс ещё не появлялся. Стало темно, и охотники разложили костёр. Только через час, когда они уже кончали ужинать, появился Брюс. За плечами у него была какая-то ноша. Он сбросил её неподалёку от дерева, за которым притаился Мусква.
– Шкура прямо бархатная, и немного мяса для собак, – сказал горец. Подстрелил его из пистолета.
Он сел и принялся за еду. Немного погодя Мусква осторожно подобрался к скрюченному телу, которое лежало футах в трёх-четырёх от него. Медвежонок обнюхал его и весь так и затрясся. Прижавшись к мягкому, ещё не утратившему живого тепла меху, он всхлипнул тихонько и на время притих.
Брюс принёс в лагерь и швырнул у подножия дерева не что иное, как мёртвого маленького Пипунескуса!
Глава 17Тэр собственной персоной
Этой ночью Мускву снова охватило чувство бесконечного одиночества. Брюс и Метусин за день намаялись, карабкаясь по горам, и завалились спать пораньше, и Ленгдон последовал их примеру. Пипунескус так и остался лежать на том самом месте, где Брюс сбросил его.
Мусква не шелохнулся после этого страшного открытия, от которого забилось чаще его сердце. Он ещё не знал, какой бывает смерть, да и вообще не знал, что это значит, а кроме того, Пипунескус был мягким и тёплым, и Мусква был уверен, что тот вот-вот зашевелится. Теперь у Мусквы не было ни малейшего желания затевать с ним драку.
Но вот снова наступила полная тишина, звёзды высыпали на небе, костёр догорел. А Пипунескус не двигался.
Осторожно-осторожно Мусква толкнул его носом и потянул за шелковистую шёрстку, всхлипывая и как бы говоря при этом: «Я не буду больше драться с тобой, Пипунескус! Просыпайся же, и давай дружить!»
Но и тогда Пипунескус не шелохнулся. И у Мусквы пропала всякая надежда разбудить его.
Не переставая уверять своего маленького толстого врага, с которым они сражались когда-то на зелёном лугу, что он раскаивается теперь в своём прежнем недружелюбии к нему, Мусква, всё так же всхлипывая, приник к Пипунескусу и вскоре заснул.
Утром первым делом Ленгдон пошёл посмотреть, как Мусква провёл ночь, и вдруг замер на месте и целую минуту простоял не шевелясь. А затем какой-то странный, приглушённый крик сорвался с его губ. Прижавшись друг к другу, как будто оба были живыми, лежали Мусква и Пипунескус. Мусква же каким-то образом пристроился так, что маленькая лапа мёртвого медвежонка, обнимала его.
Ленгдон потихоньку вернулся к постели Брюса, и минуты через две Брюс, протирая глаза, шагал с ним к медвежатам. Он, так же как и Ленгдон, остановился поражённый. Друзья переглянулись.
– Мясо для собак! – еле выговорил Ленгдон. – И ты мог принести его на мясо собакам, Брюс!
Брюс не ответил. Ленгдон тоже не произнёс больше ни слова. Целый час после этого друзья не разговаривали. Метусин тем временем оттащил Пипунескуса подальше от лагеря.
С Пипунескуса не сдирали шкуру, и мясо его не стали скармливать собакам. Его положили в ямку, вырытую в пойме ручья, засыпали песком и завалили камнями. И это всё, что смогли сделать Брюс и Ленгдон для Пипунескуса.
В этот день Брюс и Метусин снова отправились в горы. Горец нашёл кусок кварца, в котором оказались бесспорные признаки золота, и вместе с индейцем вернулся в лагерь за приспособлениями для его промывки. Ленгдон же всё возился с Мусквой, воспитывая медвежонка.
Несколько раз он подводил медвежонка к собакам и, когда они рычали на него и начинали рваться со сворок, порол их, пока они наконец не сообразили и не усвоили, что хотя Мусква и медведь, однако особа его неприкосновенна.
Ленгдон теперь совсем освободил медвежонка от верёвки, и, когда понадобилось снова привязать его, тот уже не стал сопротивляться.
На третий и четвёртый день Брюс и индеец занимались геологическими разведками в долине на восток от горного кряжа и в конце концов пришли к заключению, что найденные ими крупицы принадлежат к ледниковым наносам и не выведут их к золотоносной жиле.
На четвёртую ночь – а она выдалась облачная и холодная – Ленгдон решил испытать Мускву и взял его к себе в постель. Он думал, что с ним хлопот не оберёшься, но Мусква спал тихо, как котёнок, и, после того как устроился поуютней, почти не шелохнулся до самого утра. Часть ночи Ленгдон проспал, обнимая рукой тёплое и пушистое тельце медвежонка.
Сейчас было самое время продолжать охоту на Тэра, уверял Брюс, но ушибленная нога Ленгдона разболелась не на шутку, и это нарушило их планы. Ленгдон был не в состоянии пройти более четверти мили сразу. А сесть в седло было так больно, что об охоте верхом не могло быть и речи.
– Ещё несколько дней промедления не испортят дела, – утешал его Брюс. – Если мы дадим нашему старикану передышку побольше, то он, пожалуй, станет не таким осторожным.
Три следующих дня прошли не без пользы и не без удовольствия для Ленгдона. От Мусквы он узнал о медведях и особенно о медвежатах больше, чем за всё прежнее время. Теперь собаки были переведены в чащицу, за целых триста ярдов от лагеря, и мало-помалу медвежонку была предоставлена полная свобода. Да он и не делал никаких попыток сбежать и вскоре убедился, что Брюс и индеец тоже его друзья. Но привязался он только к Ленгдону.
Утром на седьмой день после погони за Тэром Брюс и Метусин, захватив с собой собак, поехали через всю долину на восток. Для подготовки загона Метусин должен был приняться за дело на день раньше. Брюс рассчитывал сегодня же вернуться в лагерь, чтобы завтра начать охоту.
Утро было чудесное. Прохладный ветерок тянул то с севера, то с запада. Часов в девять Ленгдон привязал Мускву к дереву, оседлал коня и отправился верхом вниз по долине.
Он не собирался охотиться. Ему просто было радостно скакать верхом, дышать встречным ветром и любоваться чудесными горами. Он проехал мили три-четыре на север и очутился у широкого пологого склона, который вёл к горному кряжу в западном направлении. Ленгдону вдруг захотелось взглянуть оттуда, сверху, на другую долину. Колено не беспокоило, он стал подниматься верхом и через полчаса добрался почти до вершины. Перед коротким, но очень крутым подъёмом пришлось спешиться. На вершине он ступил на ровную террасу, которую со всех сторон окружали отвесные каменные стены иссечённых гор. В четверти мили отсюда терраса спадала уступами в долину, посмотреть на которую так хотелось Ленгдону.
Посредине террасы оказалась глубокая впадина, которую сначала не было видно. Очутившись на её краю, Ленгдон вдруг бросился на землю и, прижавшись лицом, минуты две лежал не двигаясь. Затем медленно поднял голову. Ярдах в ста от него, сгрудившись около небольшого водоёма, паслось стадо диких коз. Их было штук тридцать, преимущественно матки с козлятами. Ленгдону удалось заметить во всём стаде только двух козлов. С полчаса охотник лежал неподвижно, наблюдая за козами. Вот одна из них направилась с двумя козлятами к склону горы, за ней другая, и, видя, что всё стадо готово уйти, Ленгдон поспешно вскочил и что было мочи побежал к ним.
Какое-то мгновение козы, козлы и козлята стояли точно парализованные его внезапным появлением. Они стояли, словно разглядывая его, и, казалось, у них отнялись ноги. Ленгдон уже пробежал половину разделявшего их расстояния, как вдруг козы, опомнившись, в диком ужасе помчались к склону ближайшей горы.
Мгновение, и их копыта звонко застучали по камням и сланцу. Ленгдон долго ещё слышал далёкий гул в горах, пробуждённый их бегством по утёсам и горным вершинам. А когда этот гул утих, козы превратились уже в бесконечно далёкие точки, мелькающие на горизонте там, где горы и небо сливаются друг с другом.
Ленгдон двинулся дальше и через несколько минут уже оглядывал сверху лежащую по ту сторону гор долину. С южной стороны вид на долину заслоняло огромное плечо одной из скал. Оно было не очень высоким, и Ленгдон стал взбираться по нему наверх. Он уже был почти на самом верху, как вдруг зацепился ногой за кусок шифера и, падая, с силой ударил ружьё о каменную глыбу. Ленгдон не ушибся, только больное колено заныло немного, но ружьё было разбито. Ложа ружья раскололась почти полностью, и он отломил её совсем.