у, и понял, что медвежонок будет сопровождать их в долгом путешествии. После этого у него уже не оставалось никаких сомнений насчёт состояния Ленгдона. Ленгдона «испортили». А подобная порча, по мнению индейца, не предвещала ничего хорошего.
На следующее утро вся экспедиция уже на рассвете была готова к долгому пути на север, и Брюс с Ленгдоном двинулись впереди вверх по склону и через хребет Скалистых гор в ту самую долину, из которой они впервые увидели Тэра. Вся экспедиция живописно растянулась за ними гуськом. Шествие замыкал Метусин. А в кожаной корзине, притороченной на одной из лошадей, ехал Мусква.
Ленгдон был весел и сиял.
– Это самая удачная охота в моей жизни, – сказал он Брюсу. – И я никогда не пожалею, что мы не убили его.
– Много ты понимаешь! – пренебрежительно отозвался Брюс. – Возьмись я за это дело по-своему, его шкура сейчас была бы на спине Дишпен. Любой турист там, у железной дороги, отвалил бы за неё сотню долларов.
– А для меня он живой стоит несколько тысяч, – ответил Ленгдон и с этими загадочными словами приотстал посмотреть, как Мусква переносит путешествие.
Медвежонок то валился из стороны в сторону, то перекатывался в корзине, как неопытный новичок в хаудэ – широком, под балдахином седле на спине у слона. Понаблюдав за ним некоторое время, Ленгдон снова присоединился к Брюсу. Ещё раз шесть за следующие два-три часа подъезжал он к Мускве и каждый раз возвращался к Брюсу всё более молчаливым и задумчивым, как бы о чём-то споря с самим собой.
В девять часов они достигли конца долины Тэра. Прямо за ней возвышалась гора, и здесь поток, вдоль которого они ехали, круто сворачивал на запад, углубляясь в узкий каньон[22]. К востоку начинался зелёный холмистый склон, по которому лошадям нетрудно будет пройти и который выведет экспедицию в следующую долину по направлению в Дрифтеуд. Этого направления Брюс и решил держаться.
Посредине склона остановились дать лошадям передышку. Мусква жалобно взывал из своей кожаной темницы. Ленгдон слышал, но, казалось, не обращал ни малейшего внимания на этот плач. Он, не отрывая глаз, всё смотрел и смотрел на долину, по которой они только что проезжали.
В свете утреннего солнца она была великолепна. Отсюда ясно виднелись заснеженные вершины, ниже которых лежало прохладное тёмное озеро, где Тэр недавно ловил рыбу. Отдалённые зелёные склоны гор казались бархатными, и Ленгдону при виде всего этого подумалось, что сейчас он в последний раз слышит журчащую музыку страны Тэра. И она подействовала на него, как хорал, как радостный гимн в честь того, что он уходит отсюда, ничем не нарушив жизни гор и долин, оставляя всё таким же, как было до его прихода. Но так ли это? Разве до его ушей не доносится вместе с этой музыкой гор нечто печальное, скорбное, чья-то жалобная мольба?
И снова неподалёку потихоньку всхлипнул Мусква.
Тогда Ленгдон повернулся к Брюсу.
– Решено, – сказал он, и в этих словах прозвучала непреклонная решимость. – Всё утро я собирался с духом и вот теперь решился. Вы с Метусином тронетесь дальше, как только лошади отдышатся, а я съезжу в долину, отъеду примерно на милю и выпущу медвежонка на волю где-нибудь в таком месте, откуда он найдёт дорогу в родные места.
Он не стал дожидаться, чтобы его начали отговаривать, не стал слушать возражения Брюса. Кстати, тот промолчал. Взяв Мускву на руки, Ленгдон направил лошадь обратно, к югу.
Проехав с милю по долине, он очутился на широком, открытом лугу с редкими зарослями ивняка и островками ели. Воздух благоухал от множества цветов.
Здесь он спешился и минут десять посидел с Мусквой, опустившись на землю. Вытащив из кармана небольшой бумажный пакетик, последний раз покормил медвежонка сахаром. Тяжёлый комок подступил к горлу, когда носик медвежонка ткнулся в его ладонь, а когда Ленгдон наконец поднялся и вскочил в седло, глаза его застлал горячий, влажный туман. Он попытался рассмеяться.
Может быть, это бесхарактерность, но он любил Мускву и знал, что оставляет в этой горной долине что-то очень близкое и дорогое.
– Прощай, малыш, – говорил он, и голос его прерывался от волнения. – Прощай, малыш Злюка! Может, когда-нибудь я вернусь сюда и мы увидимся… Ты будешь тогда большим, свирепым медведем. Но я не выстрелю… никогда… ни разу!
И он быстро поскакал на север. Отъехав ярдов на триста, оглянулся. Мусква бежал следом, но расстояние между ними быстро увеличивалось. Ленгдон помахал ему рукой.
– Прощай! – крикнул он, проглатывая подступающий к горлу комок. – Прощай!
А ещё через полчаса он, уже стоя на вершине склона горы, навёл бинокль на долину. Мусква виднелся вдали маленькой чёрной точкой. Медвежонок остановился и доверчиво ждал его возвращения.
И снова Ленгдон попробовал было рассмеяться, но ничего не вышло. Перевалив через горы, он навсегда исчез из жизни Мусквы.
Глава 21Мусква ищет своего друга
Добрых полмили Мусква гнался за Ленгдоном. Сначала бегом, потом перешёл на шаг и наконец остановился, уселся по-собачьи, не сводя глаз с далёкого горного склона. Если бы Ленгдон шёл пешком, то медвежонок, пожалуй, бежал бы за ним, не думая о привале, пока не выбился бы из сил. Но кожаная клетка смущала его. В ней было тесно, лошадь на ходу так встряхивала клетку, что медвежонку это казалось землетрясением. А он понимал, что там, впереди, не только Ленгдон, но и клетка.
Некоторое время он сидел так и грустно всхлипывал. Но не делал дальше ни шагу. Медвежонок не сомневался, что друг, которого он уже успел полюбить, скоро вернётся. Он всегда возвращался и ещё ни разу не обманул ожиданий медвежонка. Затем Мусква пустился на поиски клейтонии и кандыка, стараясь при этом не отходить очень далеко от места, где проходила экспедиция.
Весь этот день он провёл в лугах, заросших цветами, у подножия склона. Светило солнце, было очень приятно. И он отыскал здесь немало столь милых его сердцу луковиц. Медвежонок рылся в земле и наелся досыта. Днём он соснул.
Но, когда солнце стало садиться и тяжёлые тени гор надвинулись на долину, погрузив её в темноту, ему стало страшно. Что там ни говори, а ведь он был ещё всего-навсего медвежонком в самом младенческом возрасте и до сих пор только одну ужасную ночь – ночь после гибели матери – провёл один. Тэр заменил ему мать, а потом Ленгдон – Тэра, и до сегодняшней ночи ему ещё не привелось по-настоящему почувствовать одиночество.
Он забился в чащу боярышника неподалёку от следа, оставленного экспедицией, и всё ждал, насторожённо прислушиваясь и принюхиваясь. Ярко засверкали звёзды, но сегодня их красота не могла выманить медвежонка из его укрытия. И только на рассвете он, осторожно крадучись, выбрался из своего убежища.
Солнце снова приободрило его и сделало смелей, и он побрёл обратно, через долину. Запах, оставленный прошедшими здесь накануне лошадьми, становился всё слабей и слабей и вот наконец совершенно исчез. Этот день Мусква питался травой и несколькими корешками кандыка.
Ночь застала его на вершине склона, по которому экспедиция проходила из долины, где побывали Тэр и Исквау. Медвежонок устал, живот у него подвело от голода, и в довершение всего он окончательно заблудился. Эту ночь он проспал в дупле поваленного дерева.
На следующий день отправился дальше и много ещё дней и ночей бродил по долине в полном одиночестве. Он прошёл неподалёку от озерца, возле которого они с Тэром повстречали старого гризли, с жадностью обнюхал рыбные кости и горестно всхлипнул.
Проходил он и по берегу глубокого, тёмного озера. Снова довелось ему увидеть птиц, пролетающих, как тени, в лесном сумраке. Проходил по плотине, построенной бобрами. А две ночи проспал по соседству с запрудой, образованной упавшими деревьями на том самом месте, откуда не так давно он следил за Тэром, который ловил рыбу. Он уже почти забыл Ленгдона, думал больше о Тэре и вспоминал о матери. Так, как сейчас он скучал по ним, он никогда не скучал по человеку. Дикая натура Мусквы взяла своё.
Только в начале августа очутился он у края долины и перевалил через тот самый склон, на котором Тэр впервые услышал гром ружей белых людей и где впервые пули ужалили его. Медвежонку частенько приходилось укладываться спать на пустой желудок, но за эти две недели он заметно вырос и уже не боялся темноты.
Мусква прошёл по глубокому, не знающему солнечного света каньону, который начинался выше грязевой лечебницы Тэра. И так как отсюда можно было выбраться только одним путём, то он наконец очутился наверху, у выхода из ущелья, через которое когда-то прошёл раненый Тэр, а следом за ним его преследователи: Брюс и Ленгдон. Но вот и родные места, его дом – внизу распростёрлась вторая долина.
Само собой разумеется, медвежонок не узнал её. Всё, что он здесь видел, было совершенно незнакомо ему. Но долина была так прекрасна, полна такого изобилия и столько в ней было солнечного света, что медвежонок не спешил выбираться из неё.
Ему попадались целые заросли клейтонии и кандыка. А на третий день своего пребывания в долине он впервые самостоятельно убил живую дичь.
Мусква чуть не наступил на маленького, не больше красной белки, сурчонка. Зверёк не успел удрать, и медвежонок схватил его. Попировал Мусква на этот раз на славу.
Только ещё через неделю прошёл он по пойме ручья возле того самого склона, на котором погибла его мать. И если бы он поднялся на вершину склона и прошёл по его гребню, то увидел бы её кости, дочиста обглоданные зверьём и птицами.
Ещё через неделю медвежонок оказался на небольшом выпасе, где Тэр задрал сначала карибу, а потом чёрного медведя.
Теперь-то Мусква понял, что он дома!
Дня два не отходил он от этой арены былого сражения и пира дальше чем на двести ярдов. И день и ночь медвежонок ждал появления Тэра. Потом в поисках пищи пришлось уйти подальше, но каждый день в тот час, когда тени, отбрасываемые горами, начинали удлиняться, он неизменно возвращался к чащице, где они с Тэром устроили когда-то свой продовольственный склад. Тот самый, который был так по-мародёрски разорён и осквернён чёрным медведем.