3. Подполковник Недочетов.
И хотя еще не было на этом пути встречи с неприятелем, но были уже жертвы похода: умирали слабые, не переносящие острых стуж, обессиленные болезнями; заболевали огненным недугом и быстро сгорали. Мертвых сваливали на возы с кладью, довозили до деревни и наспех рыли неглубокие могилы в каменной, промерзшей земле.
Но когда умер, недолго прохворав, подполковник Недочетов, тело его не оставили в ближайшей деревне, а повезли с собой в дальний поход.
Может быть, и подполковника Недочетова тоже зарыли бы где–нибудь на сиротливом деревенском кладбище, но вмешалась вдова, Валентина Яковлевна. Она сдвинула брови, сжала тонкие обветренные губы и, разыскав кого–то из главных, сурово сказала:
— Я считаю, что заслуги Михаила Степановича достаточны для того, чтобы вы не бросали его здесь, по дороге… Я требую, чтобы тело было доставлено на восток…
И в этот же день был сколочен крепкий гроб, обит черным сукном (из запасов штаба), изукрашен крестом из позументов. В гроб положили подполковника Недочетова, осветили свечками, упокоили молитвами (при отряде шел молодой молодцеватый поп), а потом гроб с телом уставили на розвальни, приставили почетный караул и вместе со всем нужным и ненужным скарбом отряда повезли по узким, бесконечным, незнаемым дорогам.
За гробом, укутанная, неподвижная, молчаливая, поехала Валентина Яковлевна, вдова.
В штабе посердились, поворчали.
— Фантазия!.. Везти труп бог знает в какую даль?.. Можно было бы похоронить с честью в пути—и дело с концом!.. Подумаешь — какие нежности!
Но нашелся кто–то хитрый, предусмотрительный, умеющий постигать вещи в самой сущности их.
— Нет, не скажите, — заметил он: — это даже очень хорошо, это дает некоторое, знаете ли, настроение: боевой отряд, трудности похода, а между тем — останки героя не брошены, а бережно охраняются в родной боевой семье… Это многого стоит!..
В штабе фыркнули, покривились, но к словам этим прислушались, подумали — усилили почетный караул у гроба подполковника Недочетова.
Вдова гуще сдвинула тогда брови и сухо пошевелила тонкими обветренными губами.
На стоянках сани с гробом вкатывали под навес того двора, где останавливался штаб (тоже как отличие мертвому), и вдова долго оставалась на морозе возле коченеющего в гробу мужа и только со второй сменой уходила коротко вздремнуть в отведенную ей избу.
Часовые зябко переступали с ноги на ногу и тоскливо ждали смены. Изредка они поочередно (их было двое) притуливались к саням, устраивались у гроба и воровски, оглядно дремали. Они порою перекидывались замечаниями, ворочали ленивые мысли. Со всех сторон зимней ночи ползли на них шумы: длинное тело неуклюжего, многоголового отряда дышало разноголосо, многозвучно. Лаяли потревоженные собаки. Их пугало многолюдье. Они убегали за огороды и оттуда злобно рычали и повизгивали.
4. Ночью.
Со всех сторон ползли шумы. Но в душные избы, где пылали свечи, где фыркал желтый самовар и в клубах пара трепетали тени, эти шумы не вползали: там зарождались, крепли и ширились свои шумы и грохоты.
У адъютанта штаба, занимавшего избу вместе с двумя другими офицерами, хохотали и взвизгивали гостьи: Лидка Желтогорячая и Королева Безле. Лидка Желтогорячая взгромоздилась на колени к адъютанту и поила его ромом из чайного стакана. Адъютант поматывал головой, захлебывался, но жадно пил. Лидка взвизгивала, наклоняла низко голову к подобранным коленям; обнаженные ноги желтели, поблескивало кружевное белье.
Королева Безле сидела на скамейке между двумя офицерами, которые сосредоточенно и молча мяли ее пышные груди, хлопали по широким бедрам, мясистым коленям и силились расстегнуть тугой лиф.
Адъютант выпил ром, утер рукой рот и спихнул со своих колен Желтогорячую, которая, остро вскрикнув, забарахталась на полу.
— Нахал ты? — полушутя (а в глазах зеленые искорки!) ругалась она. — Офицер, а никакого понятия!.. Разве так с женщинами обращаются!..
— Да ты вовсе не женщина? — похохотал один из офицеров. — Ты, наверное, никогда женщиной и не была!..
Желтогорячая поднялась с полу, подперла бока руками и вызывающе оглядела всех.
— Ты, Поручик–голубчик, не задавайся!.. Я, милый, и сама знаю, что проститутка… Да не тебе о том судить…
Вялая толстая Королева Безле беспокойно повозилась, поерзала на скамейке и сдобно сказала:
— Перестань, Лидуша!.. Не порти веселья господам офицерам…
Адъютант тяжело поглядел на обеих женщин — сначала на толстую, потом на Лидку Желтогорячую — и зло оскалился:
— То есть, это как — не ему о том судить?.. 0 бъясни–ка, тварь!?
Королева Безле отпихнула от себя обоих офицеров и стремительно двинулась к адъютанту.
— Жоржинька! — ласково и увещевающе проворковала она и положила обнаженные пухлые руки ему на плечи. — Не знаешь, разве, ты? Лидку, болтушку эту… Спроста это она! Так, с дуру…
— С дуру, — пробормотал адъютант и потерся плохо бритой щекой о вялую, припудренную шею Королевы Безле. — Пусть поменьше дурит… Поменьше…
Лидка села на место толстой, между двумя офицерами, а Королева притиснула адъютанта к стенке и тяжело опустилась вместе с ним на широкую лавку.
За дверью кто–то повозился. Она скрипнула, приоткрылась, в избу заклубились морозные дымы. Вошел солдат.
— Тебе что? — раздраженно спросил адъютант, отваливаясь от женщины.
— Так что его высокоблагородие господин полковник Шеметов изволили приказать звать вас в штаб…
— Зачем?
— Не могу знать.
Адъютант нехотя поднялся, разыскал свой полушубок, опоясался ремнями, пристегнул шашку, маузер. Ушел.
Желтогорячая выждала, когда закрылась за ним дверь, и злобно кинула…
— Форсит Жоржинька, а перед Шеметовым хвостом бьет… Задницу ему лижет… Герой!..
Оба офицера захохотали. Но толстая недовольно сморщила маленький носик (смешной такой на полном рыхлом лице) и укоризненно покачала головой.
— Язычок же у тебя, Лидуша! Перестала бы… Ни к чему это.
— Пусть он не задается! — разжигая в себе гнев, упрямо огрызнулась Желтогорячая. — Все знаем, какой он субчик. Только интригами, да плутнями держится, а туда же… Сукин он сын, а не офицер!.. Да и вы, — обернулась она к хохочущим офицерам: — сволочи, а не офицеры!..
— Перестань! — миролюбиво сказал поручик. — Перестань лаяться!
— Полайся, полайся! — вспыхнул второй офицер (молоденький тонкоусый). — Недолго ведь — разложим, да поучим ремнями!..
Желтогорячая покривилась (еще бы крикнуть обидное что–нибудь!), смолчала и пошла к столу, где в беспорядке валялись закуски, где раскрошен: был хлеб и пролито вино.
Было тихо в избе (офицеры устало жались к толстой, Желтогорячая, пьяная, прислонилась к столу; ночь поздняя стояла), когда, треснув дверью, вошел адъютант. Он сердито сбросил с себя ремни, оружие, кинул полушубок: на лавку и по–хозяйски, властно сказал:
— Вы, феи, отправляйтесь–ка к чертям!..
Женщины встали, двинулись к своим шубам, шалям. Стали молча одеваться.
Поручик, недовольно усмехнувшись, спросил:
— Что–нибудь случилось?.. Зачем звал?..
Адъютант оскалился (такая неудержимая привычка была: скалить крепкие белые зубы в гневе) и нехотя:
— Опять у замков часовые возились… у ящиков…
— У зеленых? — встревожился поручик.
— Ну да, с архивом…
Желтогорячая неискренне, деланно захохотала.
— Ты чего? — обернулся к ней адъютант.
— Да смешно мне!.. «С архивом?» Кому вы очки втираете?.. Денежки там в ящиках–то! Золото!..
Адъютант быстро шагнул к Желтогорячей и крепко схватил ее за руку. Женщина вскрикнула и присела от боли.
— С архивом! Понимаешь: с архивом?.. — тиская и закручивая ей руку, приговаривал он. — Так и запомни: с архивом?.. А если еще будешь болтать — так отправлю к тем… к часовым…
5. Королева Безле.
Когда пьяная, кутящая компания уставала от хмельного веселья и едкая, опасная (таящая в себе взрывы) тоска наползала на кутящих, было одно средство взбодрить, пришпорить разгул: заставить толстую рассказать, когда и почему прозвали ее «Королевой Безле».
Она сразу наливалась кровью, свирепела, отдувалась. Она сначала сердилась и поглядывала на всех исподлобья, враждебно. Но ее улещивали, ее уговаривали, к ней подыгрывались.
— Ну же, голубушка, плюньте на все, берегите здоровье? Расскажите про того нахала…
И она сдавалась.
— Сволочи вы все мужчины, — укоризненно качала она головой. — Уж такие сволочи?.. Я, думаете, не понимаю? Я все очень даже хорошо понимаю… Я тогда девчонкой была. У меня, ведь, отец прокурором был. Если б не мужчины — я бы теперь какая грандам была?.. Меня поручик один скрутил… Ну, да это не главное… А вот, когда я в Самаре в кафешантане выступала, я в гусарском ансамбле очень даже большой успех имела… В ментике, в трико, сапожки…
— Это с твоими–то ляжками, Королева Безле??.. Хо–хо?..
— Вас ляжками–то только и проберешь, гады?.. Не буду рассказывать?..
— Ну–ну, голубушка? Не будем больше, не надо, господа, перестаньте?..
— Да… Успех у меня был большой… И устроили интеллигенты бал. Доктора, адвокаты, два писателя… Кабинет большой заняли, сервировка, цветы. Меня — хозяйкой бала. Я — представительная, интересная… Пили, шалили. А тут писатель один, газетный, бумагомарала проклятый, вьется вокруг меня, гадости всякие шепчет. Потом, когда речи стали говорить, застучал ножиком по тарелке: «Хочу, говорит, речь в честь Марии Вечоры» (это у меня псевдоним такой был шикарный). Ну, встал; я обрадовалась. Он начал — городил, городил — смешное да веселое, а потом: «Подымаю, говорит, тост за нашу очаровательную, породистую Королеву Безле». Зааплодировали все, меня поздравляют, хохочут: «Королева Безле! Королева Безле?» Так до конца ужина. Под конец кто–то и спроси: «А это что же за королева такая Безле? историческая?» Хохочет негодяй: «Да, да, — говорит, — историческая!» А доктор один смеялся, смеялся, прищурил глаза и говорит: «А ну–ка, разберите что это будет: «Королева безле?» Как это он раздельно сказал — все сразу и сообразили: без «ле» королева–это корова!.. Я тогда заплакала даже от обиды. Вот какой негодяи!..