— Да… — просипел я, стиснув зубы.
— Прекрасно. В таком случае до завтра. О, поверьте, это хорошее решение! И обязательно передайте Этти мои пожелания благополучного путешествия.
— Не премину.
Он повесил трубку, а я вцепился в руль так, что суставы побелели.
— Я звонил ему сегодня утром, — признался братец. — Пока ты был в аэропорту.
Вместо ответа я так даванул на газ, что стрелка спидометра подлетела к 180 километрам в час.
4
Гиацинт, как и было условлено при нашей последней встрече, явился ко мне под вечер два дня спустя. Нам следовало добраться до Пирея частным самолетом, который Гелиос предоставил в наше распоряжение, а оттуда уже водным путем направиться к острову Хиос.
Мадлен прощалась со мной так, будто боялась, что не увидит меня многие месяцы. Да я и сам, при подобных обстоятельствах отправляясь, как объяснил этой славной женщине, «в экспедицию», чувствовал себя до ужаса паршиво.
Как стиснул зубы, так и не разжимал их до самого Бурже, где нас ждал пилот шикарного реактивного самолета нашего покровителя.
— Поехали, — просто и властно бросил ему Гиацинт, усаживаясь в одно из четырех белоснежных кожаных кресел, расставленных вокруг изящного столика красного дерева. Когда один из членов экипажа подошел, чтобы предложить нам прохладительные напитки или кофе, он обернулся ко мне: — А вам, Морган?
— Благодарю, — буркнул я. — Мне ничего.
Мой спутник любезно отослал стюарда, потом, опершись локтями на стол, иронически оглядел меня:
— Что это с вами, доттор Лафет? Вашего отца в ожидании результатов расследования перевели в более удобную камеру, отныне с ним будут обходиться очень хорошо, вы же сами слышали, что сегодня утром сказал Этти. Через несколько дней это все превратится всего лишь в неприятное воспоминание. Или вы думаете, что Гелиос станет лгать?
— Дело не в моем отце.
— Тогда не понимаю, что вас так заботит.
— Когда звонил Этти, мне по голосу показалось, что он очень устал.
Гиацинт страдальчески возвел очи к потолку:
— Дайте ему хотя бы время адаптироваться, привыкнуть к разнице часовых поясов. Ведь года не прошло с тех пор, как он не сознавал, что делает, даже имени своего не помнил. Не хотите же вы, чтобы он на все реагировал наплевательски, прогуливался этак беспечно, будто ничего и не было? — (Я злобно покосился на него.) — Вашему брату обвалился на голову целый кусок стены, он был на краю гибели. От последствий такого шока не избавишься, просто щелкнув пальцами. Дайте ему отдышаться, Морган.
— Я должен был отправиться с ним, — процедил я и, почувствовав, как тотчас напрягся мой спутник, продолжал в ярости: — И я бы мог это сделать, если бы Гелиос не заставил меня мотаться по свету в погоне за химерой!
— Как вам угодно, — оборван он. — Брюзжание еще никому не помогало.
Было уже темно, когда паром для автопассажиров, идущий из Пирея, достиг хиосской пристани. Несмотря на поздний час, набережная кишела народом. Нам с Гиацинтом пришлось поработать локтями, пробивая себе дорогу среди отбывающих и только что прибывших туристов, представителей турагентств, моряков и местных островитян, подстерегающих добычу — какого-нибудь упитанного баранчика, которому взбрело в голову приплыть сюда, не зарезервировав номера в гостинице.
Легкому морскому бризу не удавалось ни освежить атмосферу, напоенную тяжелыми йодистыми испарениями, ни развеять характерный запах лимона, пропитавший корпуса судов.
Моего спутника, казалось, нимало не трогали ни зной, ни толчея, он в своем итальянском костюме держался как нельзя лучше, а я только и мечтал поскорее сорвать с себя майку, мерзко липнущую к телу.
— Будьте покойны, у нас отель с кондиционерами, его только в прошлом месяце полностью модернизировали, — сообщил он не без ехидства, глядя, как я, потея и потихоньку ругаясь, изнемогаю под бременем своего рюкзака.
Он кликнул такси. Водитель, лихо крутанув руль, развернулся в нашу сторону, едва не отправив к праотцам парочку прохожих, и выжал из своих усталых тормозов истошный скрежет лишь тогда, когда от его передних колес до моих берцовых костей оставалось меньше метра.
Проглотив те в высшей степени грубые слова, что так и просились на язык, я не без труда протиснулся на узкое заднее сиденье. Есть в Греции ряд местных особенностей, вовеки неизменных, и манера здешних жителей не столько вести, сколько пилотировать машину, бесспорно, из их числа.
«Кампос-отель», импозантное, свежевыкрашенное шестиэтажное строение, высится над причалами старого порта, гордо демонстрируя свои три звездочки над двойной стеклянной дверью с косяками в виде хромированных балясин.
Не успели мы переступить порог, как холод, показавшийся просто леденящим в сравнении с удушающим зноем, царящим снаружи, пробрал меня до костей. А когда лифт, минуя этаж за этажом, поплыл вверх, ощущение, что мы приближаемся к Северному полюсу, стало крепнуть с каждой секундой.
— Какой же вы привереда, доттор Лафет. Не лучше ли наслаждаться везением, что вам посылает случай, чем…
Едва лишь двери лифта открылись перед нами, я молча выхватил у него из рук ключ от номера с оттиснутым на нем гербом отеля.
Комната находилась в дальнем конце коридора, пол которого устилал безукоризненно свежий палас цвета беж. Окна выходили на порт. Отметив, что меблировка сплошь выдержана в лучших традициях фирмы «Икея», я спросил себя, где «Кампос-отель» умудрился раздобыть свои три звездочки. На двойном одеяле, гармонически расписанном сиреневыми и желтыми треугольниками, нас ждали белые полотенца и набор туалетных принадлежностей, а также две запечатанные конфетные коробочки с этикеткой «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!», на которых неуверенной, но игривой рукой были выцарапаны наши имена. Однако «мистер Морган Лафет» и «мистер Гиацинт Бертинелли», избрав достойную линию поведения, для начала поспешили распахнуть окна, чтобы дуновением теплого сквозняка хоть сколько-нибудь смягчить действие кондиционера, усердно подражавшего холодильнику.
— Как это вам удалось отыскать такой отель? — спросил я, в свой черед не упуская случая поиздеваться над спутником, который, несмотря на весь хваленый самоконтроль, весьма энергично растирал замерзшие руки.
— До недавней модернизации он был хорош, уверяю вас! — вздохнул он. — Однако, доттор Лафет, я, с вашего позволения, нырну в ванную первым. — Он передернулся, картинно демонстрируя, как ужасно озяб, и скрылся за дверью ванной, бросив напоследок: — Да, не забудьте же позвонить своему другу-лингвисту. Если у него для нас найдутся какие-нибудь сведения, так в добрый час.
Скинув влажную от пота одежду, я облачился в один из гостиничных халатов, по мягкости сравнимых разве что с наждаком. Присев на кровать, чудо какую удобную, что не могло меня не удивить, я отцепил мобильник от пояса джинсов. Он не находит сети.
Я откинулся назад, собираясь растянуться на кровати во всю свою немалую длину, но мои метр девяноста два уперлись в кроватную раму из растрескавшейся клееной фанеры, всю в шипах и занозах.
— О нет… — простонал я.
Смирившись, я встал, присел к маленькому письменному столу, придвинутому к стенке в глубине комнаты, снял трубку телефона, набрал номер Эрнесто Мендеса. Анжелина, его домоправительница, откликнулась после третьего звонка.
— Буэнас ночес, Анжелина, — приветствовал я ее и так же по-испански сообщил, что это Морган… В ответ послышались рыдания.
— Анжелина! — закричал я. — Анжелина! Вы плачете? Что случилось? Анжелина!
Полузадушенным от слез голосом бедная женщина, увязая в тяжеловесной мешанине испанских и английских слов, объяснила. Уж как умела. Ее длинный монолог завершился душераздирающим стоном, и она положила трубку. Не могла больше говорить. Потрясение оказалось слишком сильным.
Да и я со своей стороны застыл на неудобном казенном стуле, будто разбитый параличом, уставясь на телефонную трубку, которую все еще машинально сжимал в руке.
Таким меня и застал Гиацинт, когда вышел из ванной.
— Морган, что это с вами? Вы совсем бледный. Дурные вести? Морган!
Я повернул голову, одурело глянул на него.
— Профессор Мендес… — Собственный голос вдруг показался мне незнакомым, я прокашлялся, но язык все равно заплетался. — Эрнесто Мендес, он…
Мой спутник плюхнулся на одну из кроватей, одинаковых, как близнецы:
— Умер?
— Автомобильная катастрофа, — пояснил я, все еще в шоке. — Прошлой ночью. Он… Полиция говорит, что он потерял управление и его машина врезалась в стену Монмартрского кладбища. Автомобиль… он взорвался.
Гиацинта передернуло.
— Взорвался?
— Это невозможно… Прошло уже больше пятнадцати лет с тех пор, как Эрнесто перестал водить машину. Он был очень болен, наполовину парализован! Ему даже просто сесть за руль было не под силу!
— Взорвался? — снова повторил мой спутник.
— «No queda nada,» — так мне сказала его домоправительница. От него ничего не осталось.
Я сжал ладонями виски, пытаясь прогнать видение охваченной пламенем машины и обугленного тела.
— Автомобиль взорвался? — назойливо твердил Гиацинт. — Врезался в стену? Посреди города, где улицы такие узкие, что даже невозможно развить скорость более шестидесяти километров в час? И так-таки ничего не осталось?
— Плевать я хотел, взорвалась эта чертова колымага или нет! — заорал я, потеряв терпение. — Я же вам говорю: Эрнесто не мог вести машину!
Сохраняя спокойствие, будто и не слышал меня, мой собеседник изрек:
— Возможны только две разновидности водителей, которые, сидя за рулем машины, начиненной взрывчаткой, гонят ее прямиком на препятствие. Это или психи, или мертвецы. Первые так поступают, чтобы вызвать сочувствие, вторые — чтобы избавиться от собственного тела.
Тут до меня дошло, к чему он клонит, и я прилег на кровать — земля уходила из-под ног.
На следующее утро, когда нам подали аппетитный завтрак и мы уселись за стол выстуженного гостиничного ресторана, огромного, как а